По окончании дележа из загона для скота принесли кучку верблюжьего помета, на каждом кусочке помета сделали метки и все их сложили в шапку одного из аламанщиков. Потом привели со двора игравших поблизости троих маленьких мальчиков и заставили их по очереди вытаскивать из шапки помет с отметинами. В те же бандиты складывали выпавшие им по жребию кучи добра...
Затем тем же способом разделили аламанщики между собой захваченный ими скот и пленников.
Аламанщик с рябым лицом, рыжебородый и заикающийся разбойник о чем-то в стороне переговорили между собой.
— Эй, люди,— обратился ко всем аламанщикам после этого рыжебородый.— Есть у нас намерение отправиться теперь в Хиву на базар. Если кто хочет продать теперь за полцены своих рабов или другие вещи, то мы купим.
Многие из разбойников приняли их предложение, и тут же затеялись торги.
Помимо скота и всякого добра, Аташиру-эфе выпали на его два пая две женщины. Одна из них оказалась матерью доставшейся одному из бандитов молоденькой девушки, и Аташир-эфе тут же уступил ее тому бандиту за верблюдицу. Другой женщиной оказалась недавняя защитница Дильбер. Услышав слова рыжебородого о базаре в Хиве, на котором торговали невольниками, пышноволосая женщина подошла к деду Довлета и сказала:
— Хочешь — владей мною, хочешь — убей, а в Хиву я не поеду, предводитель.
— Гочмурат,— приказал Аташир-эфе своему старшему внуку, грузившему на верблюдицу чувалы с доставшимся им награбленным добром.— Посади туда нашу ханум, пускай она, пока мы будем двигаться домой, мешки придерживает...
Глава десятая СНОВА ТОПОТ КОПЫТ...
Поднятая стадами верблюдов, лошадей, ослов и отарами овец пыль затянула небо серовато-белесой пеленой. Звонкие детские голоса перемешивались с басовитыми голосами взрослых, гонящих животных на водопой к мелководному арыку, текущему за селением к его посевным полям. Многолюдно на берегу арыка: одни пригнали напоить скот, другие, словно заранее условившись вечером тут встретиться, подходили с кувшинами и тыквами за водой, третьи, в основном юноши и парни, явились сюда, чтобы поглазеть на девушек и молодых женщин, покрасоваться перед ними, гарцуя на лошадях, а у кого из парней лошадей не было, тот и на ослике старался восседать теперь с таким видом, будто под ним огненный конь из конюшен самого падишаха...
Поднимавшиеся над селением дымы очагов смешивались с висящей в безветренном воздухе пылью, словно спеша побыстрее загасить догорающий день.
Не заставили себя ждать густые сумерки, тем более что с юго-запада внезапно нагрянули плотные черные тучи и повисли над селением.
Вечерняя заря, борясь с напирающей тьмой, все слабела, уменьшаясь, густела, все больше становилась похожей на запекшуюся кровь...
То заметное оживление, какое рождается в селении вечерами, постепенно затихало. Вот и люди, любившие вечерами поболтать у соседей вокруг жизнерадостно горевших очагов, стали расходиться по домам. Прерывались горячие споры, затихал громкий смех, словно у записных шутников иссякало к ночи их остроумие, один за другим в селении гасли тусклые огоньки...
Лишь смолкли в селении человеческие голоса, как зазвучали голоса животных. Ржание бесившихся с жиру застоявшихся лошадей прерывалось криками петухов во всех углах селения. То ли оттого, что наступила полночь, то ли оттого просто, что ему жилось вольготно, где-то заорал первый ишак. Он еще не успел дойти до середины своего монолога, как присоединился к нему голос его сородича, который вздумал заявить о себе миру в другом конце селения. Тут же в их диалог вмешались два новых ишака. И вскоре уже все ишаки-самцы селения рождали в ночи свою ораторию, пробуждая недавно уснувших жителей селения. Мало кто из животных может сравниться с ишаками силой голоса. Ничего не скажешь, не обидели эту скотину при дележке глоток.
Люди, имевшие здоровый сон, пробудившись от истошного рева ишаков, переворачивались на другой бок и тут же засыпали снова. Те же, кто страдал бессонницей, внезапно пробудившись, поносили этих животных последними словами, долго терзались, не имея возможности догнать ускользнувшие от них сновидения...
Не принадлежавший к последним и будучи счастливее даже первых, Довлет спал спокойно и ровно дышал, не пробудившись и от какофонии ишачьего хора. Существовали только одни звуки, способные разбудить мальчика ночью, но они в этот час еще не родились...
Довлет во сне улыбался такой улыбкой, какая могла бы встревожить его мать, но Аннабахт теперь тоже крепко спала, как всегда обнимая руками во сне головки своих младших детей...
Снилась Довлету зеленая степь, щедро украшенная красными тюльпанами. Через степь тихим шагом шли две лошади, каурая Юлдуз и вороной Шайтан, а верхом на них сидят он, Довлет, и... да, прекрасная пленница Дильбер.
Ветер тихо колышет похожие на колокольчики головки алых цветов вокруг едущих всадников, и кажется, что все тюльпаны тихо позванивают:
— Диль-бер... Диль-бер... Диль-бер...
— Что, мой маленький джигит? — спрашивает зеленоглазая красавица, подумав, что это не цветы произносят ее имя, а он, Довлет.
— Ты очень-очень красивая,— отвечает мальчик на ее вопрос.
— Красота для девушки — большое несчастье,— говорит Дильбер.— Будь я уродкой, меня не похитили бы злые люди у моего отца и матери, не разлучили бы меня с сестрами...
— Но теперь-то ты свободна! — страстно стремится успокоить ее мальчик.— Свободна как ветер! Пришпорь вороного — и скачи! Скачи без оглядки к отцу и матери...
— А как же ты, мой джигит? Я не могу тебя бросить одного!
— Скачи! Моя Юлдуз не отстанет...
И они, пришпорив коней, понеслись через степь, словно обрели крылья. Копыта их лошадей стучали все громче и громче...
Когда Довлет от этого топота копыт проснулся, его дед уже откинул с себя тулуп и поспешно вооружался.
— Эхей! А ну просыпайся, бездельник,— толкнул Ата-шир-эфе Гочмурата.— Живо вставай, хватай в руки винтовку и саблю! А вы,— закричал старый воин уже проснувшимся близким,— оставайтесь все тут и не жгите огня. Авось пронесет аллах мимо вас беду...
«Так вот какой топот я слышал во сне», — подумал Довлет, незаметно выхватив из-под подушки подаренный ему отцом перед его отъездом пистолет и сунув его к себе за пазуху. Через тонкий войлок юрты уже слышался переполох, поднимавшийся в селении...
Выбежав из жилища, вооруженные Аташир-эфе и Гочму-рат метнулись на призывное ржание Шайтана и Юлдуз, вскочили оба на коней и помчались к такыру.
— Эхей! Текинцы, вооружайтесь,— кричал на скаку Аташир-эфе.
— Вооружайтесь, текинцы! — вторил ему скачущий за ним Гочмурат.
И уже к их голосам в разных концах селения стали присоединяться кличи других джигитов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Затем тем же способом разделили аламанщики между собой захваченный ими скот и пленников.
Аламанщик с рябым лицом, рыжебородый и заикающийся разбойник о чем-то в стороне переговорили между собой.
— Эй, люди,— обратился ко всем аламанщикам после этого рыжебородый.— Есть у нас намерение отправиться теперь в Хиву на базар. Если кто хочет продать теперь за полцены своих рабов или другие вещи, то мы купим.
Многие из разбойников приняли их предложение, и тут же затеялись торги.
Помимо скота и всякого добра, Аташиру-эфе выпали на его два пая две женщины. Одна из них оказалась матерью доставшейся одному из бандитов молоденькой девушки, и Аташир-эфе тут же уступил ее тому бандиту за верблюдицу. Другой женщиной оказалась недавняя защитница Дильбер. Услышав слова рыжебородого о базаре в Хиве, на котором торговали невольниками, пышноволосая женщина подошла к деду Довлета и сказала:
— Хочешь — владей мною, хочешь — убей, а в Хиву я не поеду, предводитель.
— Гочмурат,— приказал Аташир-эфе своему старшему внуку, грузившему на верблюдицу чувалы с доставшимся им награбленным добром.— Посади туда нашу ханум, пускай она, пока мы будем двигаться домой, мешки придерживает...
Глава десятая СНОВА ТОПОТ КОПЫТ...
Поднятая стадами верблюдов, лошадей, ослов и отарами овец пыль затянула небо серовато-белесой пеленой. Звонкие детские голоса перемешивались с басовитыми голосами взрослых, гонящих животных на водопой к мелководному арыку, текущему за селением к его посевным полям. Многолюдно на берегу арыка: одни пригнали напоить скот, другие, словно заранее условившись вечером тут встретиться, подходили с кувшинами и тыквами за водой, третьи, в основном юноши и парни, явились сюда, чтобы поглазеть на девушек и молодых женщин, покрасоваться перед ними, гарцуя на лошадях, а у кого из парней лошадей не было, тот и на ослике старался восседать теперь с таким видом, будто под ним огненный конь из конюшен самого падишаха...
Поднимавшиеся над селением дымы очагов смешивались с висящей в безветренном воздухе пылью, словно спеша побыстрее загасить догорающий день.
Не заставили себя ждать густые сумерки, тем более что с юго-запада внезапно нагрянули плотные черные тучи и повисли над селением.
Вечерняя заря, борясь с напирающей тьмой, все слабела, уменьшаясь, густела, все больше становилась похожей на запекшуюся кровь...
То заметное оживление, какое рождается в селении вечерами, постепенно затихало. Вот и люди, любившие вечерами поболтать у соседей вокруг жизнерадостно горевших очагов, стали расходиться по домам. Прерывались горячие споры, затихал громкий смех, словно у записных шутников иссякало к ночи их остроумие, один за другим в селении гасли тусклые огоньки...
Лишь смолкли в селении человеческие голоса, как зазвучали голоса животных. Ржание бесившихся с жиру застоявшихся лошадей прерывалось криками петухов во всех углах селения. То ли оттого, что наступила полночь, то ли оттого просто, что ему жилось вольготно, где-то заорал первый ишак. Он еще не успел дойти до середины своего монолога, как присоединился к нему голос его сородича, который вздумал заявить о себе миру в другом конце селения. Тут же в их диалог вмешались два новых ишака. И вскоре уже все ишаки-самцы селения рождали в ночи свою ораторию, пробуждая недавно уснувших жителей селения. Мало кто из животных может сравниться с ишаками силой голоса. Ничего не скажешь, не обидели эту скотину при дележке глоток.
Люди, имевшие здоровый сон, пробудившись от истошного рева ишаков, переворачивались на другой бок и тут же засыпали снова. Те же, кто страдал бессонницей, внезапно пробудившись, поносили этих животных последними словами, долго терзались, не имея возможности догнать ускользнувшие от них сновидения...
Не принадлежавший к последним и будучи счастливее даже первых, Довлет спал спокойно и ровно дышал, не пробудившись и от какофонии ишачьего хора. Существовали только одни звуки, способные разбудить мальчика ночью, но они в этот час еще не родились...
Довлет во сне улыбался такой улыбкой, какая могла бы встревожить его мать, но Аннабахт теперь тоже крепко спала, как всегда обнимая руками во сне головки своих младших детей...
Снилась Довлету зеленая степь, щедро украшенная красными тюльпанами. Через степь тихим шагом шли две лошади, каурая Юлдуз и вороной Шайтан, а верхом на них сидят он, Довлет, и... да, прекрасная пленница Дильбер.
Ветер тихо колышет похожие на колокольчики головки алых цветов вокруг едущих всадников, и кажется, что все тюльпаны тихо позванивают:
— Диль-бер... Диль-бер... Диль-бер...
— Что, мой маленький джигит? — спрашивает зеленоглазая красавица, подумав, что это не цветы произносят ее имя, а он, Довлет.
— Ты очень-очень красивая,— отвечает мальчик на ее вопрос.
— Красота для девушки — большое несчастье,— говорит Дильбер.— Будь я уродкой, меня не похитили бы злые люди у моего отца и матери, не разлучили бы меня с сестрами...
— Но теперь-то ты свободна! — страстно стремится успокоить ее мальчик.— Свободна как ветер! Пришпорь вороного — и скачи! Скачи без оглядки к отцу и матери...
— А как же ты, мой джигит? Я не могу тебя бросить одного!
— Скачи! Моя Юлдуз не отстанет...
И они, пришпорив коней, понеслись через степь, словно обрели крылья. Копыта их лошадей стучали все громче и громче...
Когда Довлет от этого топота копыт проснулся, его дед уже откинул с себя тулуп и поспешно вооружался.
— Эхей! А ну просыпайся, бездельник,— толкнул Ата-шир-эфе Гочмурата.— Живо вставай, хватай в руки винтовку и саблю! А вы,— закричал старый воин уже проснувшимся близким,— оставайтесь все тут и не жгите огня. Авось пронесет аллах мимо вас беду...
«Так вот какой топот я слышал во сне», — подумал Довлет, незаметно выхватив из-под подушки подаренный ему отцом перед его отъездом пистолет и сунув его к себе за пазуху. Через тонкий войлок юрты уже слышался переполох, поднимавшийся в селении...
Выбежав из жилища, вооруженные Аташир-эфе и Гочму-рат метнулись на призывное ржание Шайтана и Юлдуз, вскочили оба на коней и помчались к такыру.
— Эхей! Текинцы, вооружайтесь,— кричал на скаку Аташир-эфе.
— Вооружайтесь, текинцы! — вторил ему скачущий за ним Гочмурат.
И уже к их голосам в разных концах селения стали присоединяться кличи других джигитов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111