..
Это было правдой. Конь для туркмена — это все. И ни власть военачальника, ни даже власть хана у туркмен не простирались столь далеко, чтобы какой-либо воин им подчинился, прикажи ему те отдать кому-то своего коня...
Солнце уже поднялось в небо на все десять копий, когда Аташир-эфе увидел входящих во двор вороного жеребца и каурую кобылу, которых наконец-то пригнал домой Евба-сар.
В этот день Аташир-эфе побывал в сражении, видел смерть многих односельчан, сам был два раза ранен, на его глазах были нанесены раны любимцу его Гочмурату, довелось старику увидеть мертвым своего маленького внука, но слезы из его глаз покатились только сейчас...
— Дове,— говорил старик, дрожащими руками обнимая и лаская вороного и каурую,— ты неглупый мальчишка, ум имеется у отца твоего, я, твой дед, тоже в дураках не хаживал, но, если сложить три наши ума, они вместе не будут равны одному уму этой собаки,— указал Аташир-эфе на сидевшего в сторонке и выдирающего из своей шерсти репьи Евба-сара.— Пойди в юрту, Дове, и возьми самый жирный кусок мяса, какой там найдешь, никто его больше не заслужил, чем этот лохматый дьявол...
Мальчик повиновался, сбегал в юрту и вынес оттуда пол-ляжки вареной баранины.
— Может, много ему, деда?
— В самый раз, Дове, в самый раз... Я не знаю, где этот пес отыскал лошадей. Судя по грязи на их ногах, где-то в топком месте. Как он смог успокоить их, возбужденных битвой? Как привел сюда?.. Нет, Дове, о подобном даже и я никогда не слыхал, хотя прожил долгую жизнь...
Довлет положил перед Евбасаром мясо, пес с достоинством принял награду, постарался выразить взглядом, что ею доволен, схватил и понес за юрту...
На долгие переживания Аташир-эфе не был способен, он уже седлал вороного запасным седлом, ибо только на каурой кобыле оставалось седло, когда кони вошли во двор.
— Отведи-ка Юлдуз в конюшню, Дове,— приказал Аташир-эфе, уже вскидывая ногу в стремя.
— Не надо ее в конюшню,— услышал Довлет голос у себя за спиной. Мальчик обернулся и увидел вышедшего из юрты Гочмурата, уже вооружившегося.
— Я с тобой, деда,— сказал Гочмурат, отбирая у Довлета уздечку каурой кобылы.
— Эй, вояки вы недобитые,— закричала выбежавшая во двор Аннабахт.— Если дома вас теперь не удержишь, то хотя бы прихватите с собой это,— указала мать Довлета на трупы бандитов, еще валявшиеся за оградой и швырнула на землю моток веревки.
Аташир-эфе и Гочмурат не стали спорить, подхватив веревку, они ею быстро опутали ноги убитых, сели на своих коней и поехали, а за ними ногами вперед потащились по земле убитые...
Места сражения Аташир-эфе и Гочмурат достигли, когда солнце уже поднялось в зенит. Само сражение уже заканчивалось, теснимый отовсюду враг пятился. Увидев появившихся на взгорке всадников еще уцелевшие шахские сербазы и бандиты решили, что к их преследователям подходят свежие силы, бросая еще остававшееся при них награбленное добро, поворачивали коней и пытались найти спасение в бегстве. Но не многим из них удалось уйти. Джигиты Сердара беглецов настигали и, не зная пощады, добивали их. Сам Сердар в пылу преследования чуть не был застрелен предводителем карательного отряда, но, вовремя взмахнув саблей, он срубил руку с пистолетом...
— Дядя Аташир одним своим появлением поверг в прах наших противников,— пошутил потом один из джигитов, когда битва сорсем окончилась.
— Так и должно быть. Текинец одним своим видом должен внушать врагу ужас,— серьезно ответил на шутку старый вояка.
— Все же добыли вы лошадей, отец,— подъезжая, сказал Сердар.
— Евбасар раздобыл их, а не я,— ответил Аташир-эфе, досадуя, что не довелось ему принять участие и в этом сражении.
До самого вечера джигиты Сердара собирали разбросанное по всей округе добро. Пригнали .покинутых бандитами верблюдов и ослов, согнали отовсюду лошадей убитых в бою бандитов, загрузив животных тяжелой поклажей, двинулись в обратный путь к своему селению...
В тот же вечер людям были возвращены их скот и добро, отбитые у бандитов джигитами Сердара, в свои дома возвратились все, кого разбойники пытались угнать в неволю, и в селение, в котором было немало покойников и где сгорело множество жилищ, все же ворвалось и немного радости.
Встретив свою дочь, Огулсабыр-эдже вначале разрыдалась у нее на груди, а потом рухнула на землю перед Сердаром и обняла его колени.
— Что вы, уважаемая соседка,— старался вырваться из ее рук суровый военачальник.— В том, что ваша Айджерен познала муки плена, есть доля и моей вины. Это я должен вам поклониться.— И Сердар исполнил то, о чем он говорил, тут же подняв на ноги плакавшую от счастья женщину.
Но рядовые воины не чувствовали за собой никакой вины и принимали изъявления благодарности как должное. Во многих дворах запылали костры под котлами, благодарные земляки резали баранов, готовили угощение своим избавителям...
Еще только наметилась на востоке мутноватая светлая полоска грядущего рассвета, как отряд Сердара, повинуясь имевшемуся приказанию Ораз-хана, покинул селение и направился вновь в армию мятежного принца...
Глава одиннадцатая «ДОБРОТУ ЗАБЫЛИ БОГАЧИ...»
(Из строк Молланепеса)
Рана, которую получил поэт в сражении с налетчиками, оказалась более серьезной, чем он предполагал, когда явился на такыр, чтобы принять участие в преследовании бандитов. Теперь Молланепес был вынужден лежать в постели. Но прерывать занятия со школьниками он не пожелал. «Мы, туркмены, и без того слишком мало знаем, чтобы я мог позволить себе пропускать занятия с детьми нашими»,— заявил он своим близким и велел детям являться на уроки не в школу, а в его юрту.
Жилище поэта походило на жилище его одноплеменников и в то же время от них немного отличалось. На стенах вперемежку с оружием висело несколько дутаров. Целый угол занимали сложенные на полках книги. Там же стоял на подставке большой разноцветный шар, который, как объяснил новый учитель детям и во что никто из них пока еще не поверил, изображал всю землю. А главное, чем отличалась юрта поэта от других,— в ней было очень чисто и крепкий дух кошмы, из которой складывались все юрты, в доме поэта перебивали сжигаемые в специальной тарелочке тоненькие палочки, которые можно было купить только на базаре в большом городе и которые туда привозили из далекого Хиндустана...
Входя в эту юрту, дети старались оставить живость своих характеров за порогом, в жилище поэта они, будучи школьниками, одновременно превращались и в гостей, а туркменские дети с младенческих лет ведут себя в гостях подобающим образом...
Довлет как-то поймал себя на мысли, что является в дом знаменитого поэта с большим трепетом, чем в мечеть. Мальчик испытывал страстные желания и научиться играть на дутаре, и оказаться способным прочесть, а главное — понять все, что написано в книгах учителя, и, захватив этот разноцветный шар, обойти с ним всю землю, отыскивая на земле все страны, которые нарисованы на этом шаре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Это было правдой. Конь для туркмена — это все. И ни власть военачальника, ни даже власть хана у туркмен не простирались столь далеко, чтобы какой-либо воин им подчинился, прикажи ему те отдать кому-то своего коня...
Солнце уже поднялось в небо на все десять копий, когда Аташир-эфе увидел входящих во двор вороного жеребца и каурую кобылу, которых наконец-то пригнал домой Евба-сар.
В этот день Аташир-эфе побывал в сражении, видел смерть многих односельчан, сам был два раза ранен, на его глазах были нанесены раны любимцу его Гочмурату, довелось старику увидеть мертвым своего маленького внука, но слезы из его глаз покатились только сейчас...
— Дове,— говорил старик, дрожащими руками обнимая и лаская вороного и каурую,— ты неглупый мальчишка, ум имеется у отца твоего, я, твой дед, тоже в дураках не хаживал, но, если сложить три наши ума, они вместе не будут равны одному уму этой собаки,— указал Аташир-эфе на сидевшего в сторонке и выдирающего из своей шерсти репьи Евба-сара.— Пойди в юрту, Дове, и возьми самый жирный кусок мяса, какой там найдешь, никто его больше не заслужил, чем этот лохматый дьявол...
Мальчик повиновался, сбегал в юрту и вынес оттуда пол-ляжки вареной баранины.
— Может, много ему, деда?
— В самый раз, Дове, в самый раз... Я не знаю, где этот пес отыскал лошадей. Судя по грязи на их ногах, где-то в топком месте. Как он смог успокоить их, возбужденных битвой? Как привел сюда?.. Нет, Дове, о подобном даже и я никогда не слыхал, хотя прожил долгую жизнь...
Довлет положил перед Евбасаром мясо, пес с достоинством принял награду, постарался выразить взглядом, что ею доволен, схватил и понес за юрту...
На долгие переживания Аташир-эфе не был способен, он уже седлал вороного запасным седлом, ибо только на каурой кобыле оставалось седло, когда кони вошли во двор.
— Отведи-ка Юлдуз в конюшню, Дове,— приказал Аташир-эфе, уже вскидывая ногу в стремя.
— Не надо ее в конюшню,— услышал Довлет голос у себя за спиной. Мальчик обернулся и увидел вышедшего из юрты Гочмурата, уже вооружившегося.
— Я с тобой, деда,— сказал Гочмурат, отбирая у Довлета уздечку каурой кобылы.
— Эй, вояки вы недобитые,— закричала выбежавшая во двор Аннабахт.— Если дома вас теперь не удержишь, то хотя бы прихватите с собой это,— указала мать Довлета на трупы бандитов, еще валявшиеся за оградой и швырнула на землю моток веревки.
Аташир-эфе и Гочмурат не стали спорить, подхватив веревку, они ею быстро опутали ноги убитых, сели на своих коней и поехали, а за ними ногами вперед потащились по земле убитые...
Места сражения Аташир-эфе и Гочмурат достигли, когда солнце уже поднялось в зенит. Само сражение уже заканчивалось, теснимый отовсюду враг пятился. Увидев появившихся на взгорке всадников еще уцелевшие шахские сербазы и бандиты решили, что к их преследователям подходят свежие силы, бросая еще остававшееся при них награбленное добро, поворачивали коней и пытались найти спасение в бегстве. Но не многим из них удалось уйти. Джигиты Сердара беглецов настигали и, не зная пощады, добивали их. Сам Сердар в пылу преследования чуть не был застрелен предводителем карательного отряда, но, вовремя взмахнув саблей, он срубил руку с пистолетом...
— Дядя Аташир одним своим появлением поверг в прах наших противников,— пошутил потом один из джигитов, когда битва сорсем окончилась.
— Так и должно быть. Текинец одним своим видом должен внушать врагу ужас,— серьезно ответил на шутку старый вояка.
— Все же добыли вы лошадей, отец,— подъезжая, сказал Сердар.
— Евбасар раздобыл их, а не я,— ответил Аташир-эфе, досадуя, что не довелось ему принять участие и в этом сражении.
До самого вечера джигиты Сердара собирали разбросанное по всей округе добро. Пригнали .покинутых бандитами верблюдов и ослов, согнали отовсюду лошадей убитых в бою бандитов, загрузив животных тяжелой поклажей, двинулись в обратный путь к своему селению...
В тот же вечер людям были возвращены их скот и добро, отбитые у бандитов джигитами Сердара, в свои дома возвратились все, кого разбойники пытались угнать в неволю, и в селение, в котором было немало покойников и где сгорело множество жилищ, все же ворвалось и немного радости.
Встретив свою дочь, Огулсабыр-эдже вначале разрыдалась у нее на груди, а потом рухнула на землю перед Сердаром и обняла его колени.
— Что вы, уважаемая соседка,— старался вырваться из ее рук суровый военачальник.— В том, что ваша Айджерен познала муки плена, есть доля и моей вины. Это я должен вам поклониться.— И Сердар исполнил то, о чем он говорил, тут же подняв на ноги плакавшую от счастья женщину.
Но рядовые воины не чувствовали за собой никакой вины и принимали изъявления благодарности как должное. Во многих дворах запылали костры под котлами, благодарные земляки резали баранов, готовили угощение своим избавителям...
Еще только наметилась на востоке мутноватая светлая полоска грядущего рассвета, как отряд Сердара, повинуясь имевшемуся приказанию Ораз-хана, покинул селение и направился вновь в армию мятежного принца...
Глава одиннадцатая «ДОБРОТУ ЗАБЫЛИ БОГАЧИ...»
(Из строк Молланепеса)
Рана, которую получил поэт в сражении с налетчиками, оказалась более серьезной, чем он предполагал, когда явился на такыр, чтобы принять участие в преследовании бандитов. Теперь Молланепес был вынужден лежать в постели. Но прерывать занятия со школьниками он не пожелал. «Мы, туркмены, и без того слишком мало знаем, чтобы я мог позволить себе пропускать занятия с детьми нашими»,— заявил он своим близким и велел детям являться на уроки не в школу, а в его юрту.
Жилище поэта походило на жилище его одноплеменников и в то же время от них немного отличалось. На стенах вперемежку с оружием висело несколько дутаров. Целый угол занимали сложенные на полках книги. Там же стоял на подставке большой разноцветный шар, который, как объяснил новый учитель детям и во что никто из них пока еще не поверил, изображал всю землю. А главное, чем отличалась юрта поэта от других,— в ней было очень чисто и крепкий дух кошмы, из которой складывались все юрты, в доме поэта перебивали сжигаемые в специальной тарелочке тоненькие палочки, которые можно было купить только на базаре в большом городе и которые туда привозили из далекого Хиндустана...
Входя в эту юрту, дети старались оставить живость своих характеров за порогом, в жилище поэта они, будучи школьниками, одновременно превращались и в гостей, а туркменские дети с младенческих лет ведут себя в гостях подобающим образом...
Довлет как-то поймал себя на мысли, что является в дом знаменитого поэта с большим трепетом, чем в мечеть. Мальчик испытывал страстные желания и научиться играть на дутаре, и оказаться способным прочесть, а главное — понять все, что написано в книгах учителя, и, захватив этот разноцветный шар, обойти с ним всю землю, отыскивая на земле все страны, которые нарисованы на этом шаре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111