- В нижнем правом ящике стола, а ключ - на верхней левой полочке,
сзади.
Произошло это не в тот день и не на той неделе. И даже не в том
месяце, но не так уж много месяцев спустя.
Это произошло в десять часов утра благодатного дня первой недели июня
1897-го года, ровно за четыре недели до моего пятнадцатилетия. Выбранным
мною для этого местом стала судейская ложа на беговом поле ярмарки, с
попоной, постеленной прямо на пол. Я знала эту ложу, потому что не раз
сидела в ней морозными утрами, устремив глаза на финишную черту и держа в
руке увесистый секундомер, пока отец тренировал свою лошадку. В первый раз
мне было шесть лет и пришлось держать секундомер обеими руками. В тот год
отец купил Бездельника, черного жеребца от того же производителя, что и
Мод С., - но к несчастью, не такого резвого, как его знаменитая кровная
сестра.
В июне 1897-го я пришла туда подготовленной, полной решимости
свершить задуманное, имея в сумочке презерватив ("французский мешочек") и
гигиеническую салфетку - самодельную, как и все они в то время. Я знала о
возможности кровотечения, и в случае чего нужно было убедить мать, что у
меня просто началось на три дня раньше.
Моим соучастником был одноклассник по имени Чак Перкинс, на год
старше меня и почти на целый фут выше. У нас с ним не было даже детской
любви, но мы притворялись, что влюблены (может, он и не притворялся, но
откуда мне было знать?), и усиленно старались совратить друг друга весь
учебный год. Чак был первый мужчина (мальчишка), целуясь с которым, я
впервые открыла рот и вывела отсюда следующую "заповедь": "Открывай рот
свой, лишь если готова открыть чресла свои", - потому что мне очень
понравилось так целоваться.
Ах, как понравилось! Целоваться с Чаком было одно удовольствие: он не
курил, хорошо чистил зубы, и они были такими же здоровыми, как у меня, и
его язык так сладостно касался моего. Позднее я (слишком часто!) встречала
мужчин, которые не заботились о свежести своего рта... и не открывала им
своего. И остального тоже не открывала.
Я и по сей день убеждена, что поцелуи с языком более интимны, чем
совокупление.
Готовясь к решающему свиданию, я следовала также своей четырнадцатой
заповеди: "Блюди в чистоте тайные места свои, дабы не испускать зловония в
храме Божьем", - а мой развратник-отец добавил: "...и дабы удержать любовь
мужа своего, когда подцепишь оного". Я сказала, что это само собой
разумеется.
Соблюдать чистоту, когда в доме нет водопровода, зато повсюду кишит
ребятня - дело нелегкое. Но с тех пор как отец предостерег меня несколько
лет назад, я изыскала свои способы. Например, мылась потихоньку в
отцовской амбулатории, заперев дверь на ключ. В мои обязанности входило
приносить туда кувшин горячей воды утром и после ленча и пополнять запас,
если необходимо. Так что я могла помыться без ведома матери. Меть
говорила, что чистота сродни благочестию - но мне нисколько не хотелось,
чтобы она увидела, что я скребу себя там, где стыдно трогать; мать не
одобряла слишком тщательного омовения "этих мест", поскольку это ведет к
"нескромному поведению". (И точно, ведет.)
На ярмарочном поле мы завели запряженную в кабриолет лошадку Чака в
один из просторных пустовавших сараев, привесив ей к морде сумку с овсом
для полного счастья, а сами забрались в судейскую ложу. Я показывала
дорогу - сначала по задней лестнице, потом по приставной лесенке на крышу
трибуны и через люк - в ложу. Я подоткнула юбки и взбиралась по лесенке
впереди Чака, упиваясь тем, какое скандальное зрелище собой представляю.
Чак и раньше видел мои ноги - но мужчинам ведь всегда нравится
подглядывать.
Забравшись внутрь, я велела Чаку закрыть люк и надвинуть на него
тяжелый ящик с грузами, используемыми на скачках.
- Теперь до нас никто не доберется, - ликующе сказала я, доставая из
тайника ключ и отпирая висячий замок на шкафчике в ложе.
- Но нас же видно, Мо. Впереди-то открыто.
- Кто на тебя будет смотреть? Не становись только перед судейской
скамьей, вот и все. Если тебе никого не видно, то и тебя никто не видит.
- Мо, а ты уверена, что хочешь?
- Зачем же мы тогда сюда пришли? Ну-ка, помоги мне разостлать попону.
Сложим ее вдвое. Судьи стелют ее на скамейку, чтобы кое-что не отсидеть, а
мы постелем, чтобы не занозить - мне кое-что, а тебе коленки.
Чак все время молчал, пока мы стелили свою "постель". Я выпрямилась и
посмотрела на него. Он мало походил на мужчину, жаждущего соединиться с
предметом своих давних желаний - скорее на испуганного мальчишку.
- Чарльз, а ты-то уверен, что хочешь?
- Среди бела дня, Мо... - промямлил он, - и место такое людное. Не
могли бы мы разве найти тихое местечко на Осейдже?
- Да уж - где клещи и москиты, и мальчишки охотятся на мускусных
крыс. Чтобы нас накрыли в самый интересный момент? Спасибо, сэр. Чарльз,
дорогой, - мы ведь договорились. Не хочу тебя, конечно, заставлять. Может
быть, отменим поездку в Батлер? (Я отпросилась у родителей съездить с
Чаком будто бы в Батлер за покупками - в этом городишке, немногим большем
Фив, магазины были гораздо лучше. Торговый дом Беннета-Уилера был раз в
шесть больше нашего универмага. У них даже парижские модели продавались,
если верить их объявлению.)
- Ну, если тебе не хочется туда ехать, Мо...
- Тогда не завезешь ли ты меня к Ричарду Гейзеру? Мне надо с ним
поговорить. (Я улыбаюсь и мило щебечу, Чак, хотя мне хотелось бы отходить
тебя бейсбольной битой.)
- Это о чем же, Мо?
- Да так. Ты же знаешь, зачем мы сюда пришли. Если тебе моя вишенка
не нужна, может быть, Ричард не откажется - он мне намекал, что не прочь.
Я ничего ему не обещала... сказала, правда, что подумаю. - Я бросила
взгляд на Чака и потупилась. - Подумала и решила, что хочу тебя... с тех
самых пор, как ты водил меня на колокольню - помнишь, на школьном
пасхальном вечере? Но если ты передумал, Чарльз... то я все-таки не хочу,
чтобы солнце зашло надо мной, как над девственницей. Так как, завезешь
меня к Ричарду?
Жестоко? Как сказать. Ведь через несколько минут я исполнила то, что
обещала Чаку. Но мужчины такие робкие - не то что мы; иного не
расшевелишь, не заставив напрямую соперничать с другим самцом. Это даже
кошки знают. ("Робкие" не значит "трусы". Мужчина - в моем понимании -
может спокойно смотреть в лицо смерти. Но возможность попасть в смешное
положение, быть застигнутым во время полового акта, его замораживает.)
- Ничего я не передумал! - вскинулся Чарльз.
Я одарила его самой солнечной своей улыбкой и раскрыла ему объятья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131