Возможно,
что мальчик попросту был более твердым, чтобы так просто расстаться со
своими представлениями об окружающем, чем кто-либо другой, с кем
доводилось Петру сталкиваться в жизни. И это, может быть, и было главной
причиной того, что Петр потратил много времени, раздумывая над тем, что
всем качествам Саши Васильевича можно дать лишь самую высокую цену, если
рассматривать его с точки зрения определенной пользы (поскольку в такой
ценности была скрыта мораль подлеца, Петр очень точно постарался провести
границы, до которых он был намерен использовать его). Кроме того, ему
казалось, что мальчику нужен воспитатель и защитник, роль которого Петр
благородно решил взять на себя, по крайней мере, чтобы при случае удержать
его от самоубийства.
Но сегодняшним утром он пересмотрел все свои соображения. Мальчик
определенно имел острый ум, он мог распознать негодяя, когда столкнулся бы
с одним из них. И теперь, без всякого сомнения, даже если бы Саша и
вернулся назад в "Петушок", он должен был бы знать, что его дорогие дядя и
тетя были самыми настоящими подлецами. Но он отбросил все это в сторону и
сделал, казалось, самый неожиданный выбор из целого клубка собственных
перепутанных мыслей: решил определить себя покровителем, и Петр Ильич
Кочевиков оказался как раз тем самым дураком, за которым был нужен
присмотр.
Петр с большим трудом мог понять, как это случилось с ним, и у него
возникла очень нерадостная мысль, что возможно ему придется испить полную
чашу этой заботы, и кроме того, вполне могло быть, что мальчик имел в
голове какой-то собственный гнусный план...
Если только исключить то обстоятельство, что он был очень
чистосердечен.
Это и смущало и соблазняло одновременно... Обдумывая происходящее,
Петр Ильич припомнил объяснения, которые делал на этот счет его отец. Он
утверждал, что на земле есть лишь два сорта людей, одни из которых живут
только умом, а другие всегда полагаются всего лишь на удачу. Следуя этим
советам, он постепенно убедился, что удача хороша только при наличии
явного обмана, например, как при игре в кости, залитые свинцом...
Тем временем, боль в боку не прекращалась, и, скорее всего, от
воспоминаний, начала болеть еще и голова. Ведь надо же было вообразить в
молодые годы, что верные друзья могут сделать его богатым и счастливым, а
пока эта дурь закончилась, он оказался в самом худшем положении, какое
можно было вообразить, и Саша был абсолютно прав, жалея его. А еще этот
необычайный дурак вбил себе в голову, что он настолько неотразим, что ни
одна женщина не может думать ни о чем больше, как только о нем.
В общем-то было видно, что Саша Васильевич не так сильно и нуждался в
нем, но по-прежнему был очень чутким и внимательным, и упорство, с которым
он проявлял свою заботу и которое можно было принять в равной мере и за
глупость, и за злодейство, хотя ни то, ни другое никак не сочетались с его
знанием определенных вещей, с одной стороны, и с мягкосердечностью, с
другой.
В конце концов, он устал думать обо всем этом, утомленный тяжелыми
ударами в голове и приступами острой боли в боку, едва ли не при каждом
шаге. Возможно, что он случайно столкнулся с таким не по годам развитым
малым, который каким-то внутренним чувством уловил, что он должен по мере
сил защищать этого мерзавца и игрока (с чем он, может быть, и не
достаточно хорошо справлялся, но это можно пока оставить в стороне), или,
что еще более невероятно, с бедным парнем, который был так захвачен его
нравом и образом жизни, что не нашел ничего лучше, как просто посчитать
его за господина, которому он должен был помогать.
"Я думаю, что ты ошибаешься на мой счет", должен был бы сказать Петр,
будучи полным дураком. "Ты должно быть ошибаешься во мне, принимая меня за
порядочного человека, Саша Васильевич".
Это было бы так, если исключить то, что мальчик мог, на самом деле,
видеть, что я из себя представляю. Ведь вряд ли бы мы встретились с ним
при лучших обстоятельствах.
"...И почему, собственно говоря, нужно быть дураком?" Петр продолжал
размышлять, пока они шли, нагибаясь под сухими бьющими по глазам ветками
деревьев. "Обдумай свое поведение, Петр Кочевиков! Если мальчик хотя бы
наполовину не в своем уме, так подари ему ощущение народного волшебства и
не мучай его правдой жизни. Он лучше всяких нормальных людей знает, как
ему поступить.
...И когда-то, как только мы минуем весь этот путь, и может быть,
доберемся до Киева, где вокруг будут воспитанные и культурные люди, я,
возможно, научу его защищаться.
...По крайней мере от других, менее щепетильных негодяев".
Утреннее солнце по-весеннему грело их, но к полудню дорога
значительно углубилась в лес, где еще виднелись остатки зимних сугробов, а
ветки густо нависали вдоль всего их пути, буквально смыкаясь между собой,
и день постепенно превращался в сумерки.
- Поешь, - настаивал Саша, когда они остановились отдохнуть около
поваленного дерева, где было небольшое пространство, освещенное солнцем, и
где они набрали немного воды из маленького ручья, чтобы помыть принесенное
с собой зерно. Мальчик отдал Петру большую часть всего, что собрал еще на
лугу, и, после некоторых раздумий, оценив, насколько холодным был ветер,
добавил: - Вот, одень мой кафтан...
Его, видимо, все больше и больше охватывала тревога за Петра, у
которого стали еще сильнее дрожать руки, кожа посинела, а равнодушие к
окружающему проявлялось все заметнее и заметнее. Тетка Иленка наверняка бы
сказала в этом случае, что больному человеку для леченья нужна хорошая еда
да теплая постель, а Саша ничем не мог ему помочь, ведь у него не было
никакой силы произвести ни того, ни другого, да и не предвиделось. Он с
внутренней тоской думал о том, что если вспомнить, как тетка Иленка по
привычке обвиняла Сашу во всем, что происходило в "Петушке", то Петр
действительно имел повод для подобных обвинений: если бы он не загадывал
то несчастье, которое кончилось тем, что Михаил попал в лужу, возможно, и
Петр покинул бы "Петушок" более отдохнувшим, теплее одетым и с хорошим
запасом еды. Но Петр настойчиво отказывался принимать в расчет все сашины
промахи, и даже с силой потрепал его по щеке за предложенный кафтан.
Все это оставляло в душе мальчика странное ощущение, тем более, что
Петр, как казалось, и сам отчетливо понимал, насколько опасен для него
холод, но никогда не попросил бы у него кафтан, и потому Саша должен был
еще острее ощущать свою ответственность за все теперешние обстоятельства,
в которых пребывал Петр Ильич, если под этим подразумевать хотя бы забытые
попоны, которые могли бы сейчас заменить им одеяла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
что мальчик попросту был более твердым, чтобы так просто расстаться со
своими представлениями об окружающем, чем кто-либо другой, с кем
доводилось Петру сталкиваться в жизни. И это, может быть, и было главной
причиной того, что Петр потратил много времени, раздумывая над тем, что
всем качествам Саши Васильевича можно дать лишь самую высокую цену, если
рассматривать его с точки зрения определенной пользы (поскольку в такой
ценности была скрыта мораль подлеца, Петр очень точно постарался провести
границы, до которых он был намерен использовать его). Кроме того, ему
казалось, что мальчику нужен воспитатель и защитник, роль которого Петр
благородно решил взять на себя, по крайней мере, чтобы при случае удержать
его от самоубийства.
Но сегодняшним утром он пересмотрел все свои соображения. Мальчик
определенно имел острый ум, он мог распознать негодяя, когда столкнулся бы
с одним из них. И теперь, без всякого сомнения, даже если бы Саша и
вернулся назад в "Петушок", он должен был бы знать, что его дорогие дядя и
тетя были самыми настоящими подлецами. Но он отбросил все это в сторону и
сделал, казалось, самый неожиданный выбор из целого клубка собственных
перепутанных мыслей: решил определить себя покровителем, и Петр Ильич
Кочевиков оказался как раз тем самым дураком, за которым был нужен
присмотр.
Петр с большим трудом мог понять, как это случилось с ним, и у него
возникла очень нерадостная мысль, что возможно ему придется испить полную
чашу этой заботы, и кроме того, вполне могло быть, что мальчик имел в
голове какой-то собственный гнусный план...
Если только исключить то обстоятельство, что он был очень
чистосердечен.
Это и смущало и соблазняло одновременно... Обдумывая происходящее,
Петр Ильич припомнил объяснения, которые делал на этот счет его отец. Он
утверждал, что на земле есть лишь два сорта людей, одни из которых живут
только умом, а другие всегда полагаются всего лишь на удачу. Следуя этим
советам, он постепенно убедился, что удача хороша только при наличии
явного обмана, например, как при игре в кости, залитые свинцом...
Тем временем, боль в боку не прекращалась, и, скорее всего, от
воспоминаний, начала болеть еще и голова. Ведь надо же было вообразить в
молодые годы, что верные друзья могут сделать его богатым и счастливым, а
пока эта дурь закончилась, он оказался в самом худшем положении, какое
можно было вообразить, и Саша был абсолютно прав, жалея его. А еще этот
необычайный дурак вбил себе в голову, что он настолько неотразим, что ни
одна женщина не может думать ни о чем больше, как только о нем.
В общем-то было видно, что Саша Васильевич не так сильно и нуждался в
нем, но по-прежнему был очень чутким и внимательным, и упорство, с которым
он проявлял свою заботу и которое можно было принять в равной мере и за
глупость, и за злодейство, хотя ни то, ни другое никак не сочетались с его
знанием определенных вещей, с одной стороны, и с мягкосердечностью, с
другой.
В конце концов, он устал думать обо всем этом, утомленный тяжелыми
ударами в голове и приступами острой боли в боку, едва ли не при каждом
шаге. Возможно, что он случайно столкнулся с таким не по годам развитым
малым, который каким-то внутренним чувством уловил, что он должен по мере
сил защищать этого мерзавца и игрока (с чем он, может быть, и не
достаточно хорошо справлялся, но это можно пока оставить в стороне), или,
что еще более невероятно, с бедным парнем, который был так захвачен его
нравом и образом жизни, что не нашел ничего лучше, как просто посчитать
его за господина, которому он должен был помогать.
"Я думаю, что ты ошибаешься на мой счет", должен был бы сказать Петр,
будучи полным дураком. "Ты должно быть ошибаешься во мне, принимая меня за
порядочного человека, Саша Васильевич".
Это было бы так, если исключить то, что мальчик мог, на самом деле,
видеть, что я из себя представляю. Ведь вряд ли бы мы встретились с ним
при лучших обстоятельствах.
"...И почему, собственно говоря, нужно быть дураком?" Петр продолжал
размышлять, пока они шли, нагибаясь под сухими бьющими по глазам ветками
деревьев. "Обдумай свое поведение, Петр Кочевиков! Если мальчик хотя бы
наполовину не в своем уме, так подари ему ощущение народного волшебства и
не мучай его правдой жизни. Он лучше всяких нормальных людей знает, как
ему поступить.
...И когда-то, как только мы минуем весь этот путь, и может быть,
доберемся до Киева, где вокруг будут воспитанные и культурные люди, я,
возможно, научу его защищаться.
...По крайней мере от других, менее щепетильных негодяев".
Утреннее солнце по-весеннему грело их, но к полудню дорога
значительно углубилась в лес, где еще виднелись остатки зимних сугробов, а
ветки густо нависали вдоль всего их пути, буквально смыкаясь между собой,
и день постепенно превращался в сумерки.
- Поешь, - настаивал Саша, когда они остановились отдохнуть около
поваленного дерева, где было небольшое пространство, освещенное солнцем, и
где они набрали немного воды из маленького ручья, чтобы помыть принесенное
с собой зерно. Мальчик отдал Петру большую часть всего, что собрал еще на
лугу, и, после некоторых раздумий, оценив, насколько холодным был ветер,
добавил: - Вот, одень мой кафтан...
Его, видимо, все больше и больше охватывала тревога за Петра, у
которого стали еще сильнее дрожать руки, кожа посинела, а равнодушие к
окружающему проявлялось все заметнее и заметнее. Тетка Иленка наверняка бы
сказала в этом случае, что больному человеку для леченья нужна хорошая еда
да теплая постель, а Саша ничем не мог ему помочь, ведь у него не было
никакой силы произвести ни того, ни другого, да и не предвиделось. Он с
внутренней тоской думал о том, что если вспомнить, как тетка Иленка по
привычке обвиняла Сашу во всем, что происходило в "Петушке", то Петр
действительно имел повод для подобных обвинений: если бы он не загадывал
то несчастье, которое кончилось тем, что Михаил попал в лужу, возможно, и
Петр покинул бы "Петушок" более отдохнувшим, теплее одетым и с хорошим
запасом еды. Но Петр настойчиво отказывался принимать в расчет все сашины
промахи, и даже с силой потрепал его по щеке за предложенный кафтан.
Все это оставляло в душе мальчика странное ощущение, тем более, что
Петр, как казалось, и сам отчетливо понимал, насколько опасен для него
холод, но никогда не попросил бы у него кафтан, и потому Саша должен был
еще острее ощущать свою ответственность за все теперешние обстоятельства,
в которых пребывал Петр Ильич, если под этим подразумевать хотя бы забытые
попоны, которые могли бы сейчас заменить им одеяла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138