Посоветуйте: на что решиться? Я должна утешить маму и отца, а еще... – Она чуть омрачилась: – Я едва не забыла об этом! Я должна узнать, что случилось с нянюшкой!
– Да, – подтвердил Элизахар, – достопочтенная матрона пропала. Во всяком случае, когда мы с Фейнне выбрались из передряги – назовем это так, – няни с нами уже не было. Она потерялась на одном из этапов нашей кампании.
Эту тираду Эмери пропустил мимо ушей: его интересовало только одно, и он быстро спросил Элизахара:
– Так вы возвращаетесь в Мизену?
Элизахар повернул голову к Фейнне и посмотрел на нее, ожидая, что она скажет, но Фейнне молчала. Тогда он проговорил:
– У нас есть причина остаться с Эльсион Лакар.
– Какая? – тотчас спросил Эмери.
– В их мире госпожа Фейнне может видеть...
* * *
Они задержались в приграничье еще на несколько дней. По крайней мере, так им казалось, потому что ни восходов, ни закатов здесь не случалось: то становилось темно, то вдруг светлело, но, как установил Эмери, всегда через неравные промежутки. Как будто свет появлялся и исчезал совершенно произвольно.
На Кустера все происходящее произвело странное впечатление. Он замкнулся в себе и по целым дням лежал у костра. Не того, на котором сожгли тело Тандернака, но другого – маленького, разведенного Аньяром и Чильбарроэсом в знак присутствия в туманах жизни.
Раз за разом вставал в его памяти тот жуткий миг, когда из пустоты вышел этот человек и, не произнеся ни единого слова, перерезал горло лошади. Холодная жестокость этого поступка ранила Кустера, как ему казалось, насмерть: он не мог забыть, не мог успокоиться. Ему приходилось видеть, как погибают животные, как они болеют и умирают, даже те, за которыми он ухаживал. Но это происходило в порядке вещей. То, что сделал Тандернак, выходило за рамки обычного порядка, было неестественным – и оттого пугало. Кустеру казалось, что он никогда уже не станет прежним.
Уида, казалось, догадывалась о том, что происходит у него на душе. По крайней мере, она единственная нашла нужным посидеть рядом с Кустером. Он не обращал на ее присутствие ни малейшего внимания. Продолжал лежать, уткнувшись лицом в землю.
Соскучившись, Уида сказала:
– Я подарю тебе лошадь.
Он чуть повернул голову, глянул на нее искоса.
Уида коснулась его плеча.
– Я тебе мою отдам. Она хорошая. Ну, та, которая тебе еще на ярмарке не понравилась. Хочешь?
– Хочу, – сказал Кустер и заплакал.
Уида чуть отодвинулась.
– Ненавижу, когда плачут, – сообщила она.
– Ненавидь себе на здоровье, – проворчал Кустер. – Много ли мне толку от твоего подарка? Все равно хозяин отберет.
– Он такой мерзавец? Вот бы не подумала! – Уида обернулась к Эмери. – С виду не заподозришь.
– Не он, – вздохнул Кустер. Отер лицо, сел. – Господин Эмери – наниматель, а настоящий хозяин – в столице...
– Сколько же у тебя хозяев? – Уида прищурилась.
– Больше, чем мне бы хотелось...
Уида устроилась удобнее – то есть навалилась на своего собеседника, как на стену, и положила голову ему на плечо.
– Всегда хотела спросить: как вам это удается... – протянула она. Нашла на ощупь сухую палочку, принялась нервно крошить ее в пальцах. – Надо мной вот вообще никого нет. Понимаешь? Только небо. Даже отец надо мной не волен. Делаю что хочу. Ничего худого, кстати, не делаю – но это мой собственный выбор... А как живете вы – такие, как ты? Сколько над тобой господ?
– Всегда есть один, который ближе других, – обычно он-то самый зловредный, – сказал Кустер. – Но тут уж какой попадется. Иногда – как господин Эмери, вполне недурной. А иногда – хоть в реку бросайся да тони. Способ – единственный: искать лазейки. Между всякими обстоятельствами всегда найдется хотя бы одна лазейка. Опять же, возможности воровать по мелочи: это очень выручает. Знакомства в нужных местах. Умение врать. Словом, множество приспособлений. Вот для того, чтобы ездить верхом, сколько всего нужно! И седло, и уздечка, и попона... стремена... Понимаешь? – Кустер немного оживился. – Моя жизнь – похлеще верховой езды, но у меня-то припасен полный набор приспособлений.
– Ясно, – сказала Уида. – Стало быть, лошадь тебе дарить – бесполезное дело.
– Выходит, что так, – признался Кустер.
– Пропадать тебе, Кустер, ни за что, – подытожила Уида и встала так неожиданно, что он едва не упал.
Глянув на нее снизу вверх, он надулся и снова уставился на огонь.
Кустер был единственным, кого не занимала личность Тандернака. «Господские дела», так он это называл.
Эмери, напротив, был чрезвычайно обеспокоен случившимся. Немало времени он провел в разговорах об этом с Аньяром и Чильбарроэсом. Чильбарроэс считал подобные беседы бесплодными.
– Главное – он мертв и сожжен, – заявлял прозрачный старик с призраком короны на голове. – Есть ли смысл докапываться до того, кем он являлся при жизни? Не вернется – и хорошо. Мы ведь не пытаемся установить, какие подвиги совершали все убиенные нами монстры...
Аньяр, напротив, отнесся к проблеме гораздо более серьезно.
– Он был злом, – рассуждал эльф. – Что есть зло?
– Ну, началось... – безнадежно махнул рукой Чильбарроэс.
Эльфа он, впрочем, нимало не смутил.
– Зло есть отсутствие, которое возомнило себя отдельной сущностью, – продолжал Аньяр. – Зло есть пустота. Отрицание – сплошное «не»: недоброта, нелюбовь, немилосердие, некрасота... Подобное отрицание не может удерживаться в рамках пассивности – рано или поздно оно становится агрессивным. Оно любит действовать. Ему необходимо действовать, иначе оно начинает ощущать вонь собственного гниения. В действии же обнаруживается и истинная его природа, ибо в каждом своем проявлении оно невыразимо пошло...
– Он принадлежал к народу Эльсион Лакар, – сказал Эмери. – Этот отвратительный, гнусный, жестокий человек. Эта нелюдь. Я не могу понять – как такое возможно.
– Эльсион Лакар – не гарантия доброты, чистоты, красоты и так далее, – возразил Аньяр.
Чильбарроэс приставил к голове друга растопыренные пальцы, изображая «рога», пошевелил ими и убрал руку – шутку не поддержали.
– Он был один из вас, – повторил Эмери. – Я убил одного из Эльсион Лакар.
– Дважды, – добавил Чильбарроэс. – Кажется, пора рассказать о том, как вам это удалось.
– Первый раз был не я, – сказал Эмери. – Тут какая-то ошибка.
И сразу пожалел о сказанном, потому что поймал на себе пристальный взгляд Элизахара. Фейнне спала, устроившись у него на коленях, но сам солдат бодрствовал и внимательно слушал разговоры. «Кто он такой? – в очередной раз задумался Эмери. – Сержант, как же... В жизни не поверю, что он обыкновенный сержант. Есть что-то еще... Что-то еще, о чем он не счел нужным сообщить никому из нас. Предпочел, чтобы студенты выгоняли его из своего любимого кабачка, не желая сидеть за одним столом с лакеем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
– Да, – подтвердил Элизахар, – достопочтенная матрона пропала. Во всяком случае, когда мы с Фейнне выбрались из передряги – назовем это так, – няни с нами уже не было. Она потерялась на одном из этапов нашей кампании.
Эту тираду Эмери пропустил мимо ушей: его интересовало только одно, и он быстро спросил Элизахара:
– Так вы возвращаетесь в Мизену?
Элизахар повернул голову к Фейнне и посмотрел на нее, ожидая, что она скажет, но Фейнне молчала. Тогда он проговорил:
– У нас есть причина остаться с Эльсион Лакар.
– Какая? – тотчас спросил Эмери.
– В их мире госпожа Фейнне может видеть...
* * *
Они задержались в приграничье еще на несколько дней. По крайней мере, так им казалось, потому что ни восходов, ни закатов здесь не случалось: то становилось темно, то вдруг светлело, но, как установил Эмери, всегда через неравные промежутки. Как будто свет появлялся и исчезал совершенно произвольно.
На Кустера все происходящее произвело странное впечатление. Он замкнулся в себе и по целым дням лежал у костра. Не того, на котором сожгли тело Тандернака, но другого – маленького, разведенного Аньяром и Чильбарроэсом в знак присутствия в туманах жизни.
Раз за разом вставал в его памяти тот жуткий миг, когда из пустоты вышел этот человек и, не произнеся ни единого слова, перерезал горло лошади. Холодная жестокость этого поступка ранила Кустера, как ему казалось, насмерть: он не мог забыть, не мог успокоиться. Ему приходилось видеть, как погибают животные, как они болеют и умирают, даже те, за которыми он ухаживал. Но это происходило в порядке вещей. То, что сделал Тандернак, выходило за рамки обычного порядка, было неестественным – и оттого пугало. Кустеру казалось, что он никогда уже не станет прежним.
Уида, казалось, догадывалась о том, что происходит у него на душе. По крайней мере, она единственная нашла нужным посидеть рядом с Кустером. Он не обращал на ее присутствие ни малейшего внимания. Продолжал лежать, уткнувшись лицом в землю.
Соскучившись, Уида сказала:
– Я подарю тебе лошадь.
Он чуть повернул голову, глянул на нее искоса.
Уида коснулась его плеча.
– Я тебе мою отдам. Она хорошая. Ну, та, которая тебе еще на ярмарке не понравилась. Хочешь?
– Хочу, – сказал Кустер и заплакал.
Уида чуть отодвинулась.
– Ненавижу, когда плачут, – сообщила она.
– Ненавидь себе на здоровье, – проворчал Кустер. – Много ли мне толку от твоего подарка? Все равно хозяин отберет.
– Он такой мерзавец? Вот бы не подумала! – Уида обернулась к Эмери. – С виду не заподозришь.
– Не он, – вздохнул Кустер. Отер лицо, сел. – Господин Эмери – наниматель, а настоящий хозяин – в столице...
– Сколько же у тебя хозяев? – Уида прищурилась.
– Больше, чем мне бы хотелось...
Уида устроилась удобнее – то есть навалилась на своего собеседника, как на стену, и положила голову ему на плечо.
– Всегда хотела спросить: как вам это удается... – протянула она. Нашла на ощупь сухую палочку, принялась нервно крошить ее в пальцах. – Надо мной вот вообще никого нет. Понимаешь? Только небо. Даже отец надо мной не волен. Делаю что хочу. Ничего худого, кстати, не делаю – но это мой собственный выбор... А как живете вы – такие, как ты? Сколько над тобой господ?
– Всегда есть один, который ближе других, – обычно он-то самый зловредный, – сказал Кустер. – Но тут уж какой попадется. Иногда – как господин Эмери, вполне недурной. А иногда – хоть в реку бросайся да тони. Способ – единственный: искать лазейки. Между всякими обстоятельствами всегда найдется хотя бы одна лазейка. Опять же, возможности воровать по мелочи: это очень выручает. Знакомства в нужных местах. Умение врать. Словом, множество приспособлений. Вот для того, чтобы ездить верхом, сколько всего нужно! И седло, и уздечка, и попона... стремена... Понимаешь? – Кустер немного оживился. – Моя жизнь – похлеще верховой езды, но у меня-то припасен полный набор приспособлений.
– Ясно, – сказала Уида. – Стало быть, лошадь тебе дарить – бесполезное дело.
– Выходит, что так, – признался Кустер.
– Пропадать тебе, Кустер, ни за что, – подытожила Уида и встала так неожиданно, что он едва не упал.
Глянув на нее снизу вверх, он надулся и снова уставился на огонь.
Кустер был единственным, кого не занимала личность Тандернака. «Господские дела», так он это называл.
Эмери, напротив, был чрезвычайно обеспокоен случившимся. Немало времени он провел в разговорах об этом с Аньяром и Чильбарроэсом. Чильбарроэс считал подобные беседы бесплодными.
– Главное – он мертв и сожжен, – заявлял прозрачный старик с призраком короны на голове. – Есть ли смысл докапываться до того, кем он являлся при жизни? Не вернется – и хорошо. Мы ведь не пытаемся установить, какие подвиги совершали все убиенные нами монстры...
Аньяр, напротив, отнесся к проблеме гораздо более серьезно.
– Он был злом, – рассуждал эльф. – Что есть зло?
– Ну, началось... – безнадежно махнул рукой Чильбарроэс.
Эльфа он, впрочем, нимало не смутил.
– Зло есть отсутствие, которое возомнило себя отдельной сущностью, – продолжал Аньяр. – Зло есть пустота. Отрицание – сплошное «не»: недоброта, нелюбовь, немилосердие, некрасота... Подобное отрицание не может удерживаться в рамках пассивности – рано или поздно оно становится агрессивным. Оно любит действовать. Ему необходимо действовать, иначе оно начинает ощущать вонь собственного гниения. В действии же обнаруживается и истинная его природа, ибо в каждом своем проявлении оно невыразимо пошло...
– Он принадлежал к народу Эльсион Лакар, – сказал Эмери. – Этот отвратительный, гнусный, жестокий человек. Эта нелюдь. Я не могу понять – как такое возможно.
– Эльсион Лакар – не гарантия доброты, чистоты, красоты и так далее, – возразил Аньяр.
Чильбарроэс приставил к голове друга растопыренные пальцы, изображая «рога», пошевелил ими и убрал руку – шутку не поддержали.
– Он был один из вас, – повторил Эмери. – Я убил одного из Эльсион Лакар.
– Дважды, – добавил Чильбарроэс. – Кажется, пора рассказать о том, как вам это удалось.
– Первый раз был не я, – сказал Эмери. – Тут какая-то ошибка.
И сразу пожалел о сказанном, потому что поймал на себе пристальный взгляд Элизахара. Фейнне спала, устроившись у него на коленях, но сам солдат бодрствовал и внимательно слушал разговоры. «Кто он такой? – в очередной раз задумался Эмери. – Сержант, как же... В жизни не поверю, что он обыкновенный сержант. Есть что-то еще... Что-то еще, о чем он не счел нужным сообщить никому из нас. Предпочел, чтобы студенты выгоняли его из своего любимого кабачка, не желая сидеть за одним столом с лакеем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136