за Новой стеной тянулись густо застроенные домами предместья, а чуть дальше бежала, извиваясь, тонкая веселая речка.
Вот уже много лет Королевство не вело крупных войн, во время которых военные действия могли бы угрожать столице. Кочевники иногда тревожили границы страны, но столица не видела неприятеля несколько поколений. Поэтому стены служили не столько для защиты горожан, сколько для обозначения их социального статуса и утверждения престижа: перебраться из кварталов первой стены в кварталы второй означало немалое преуспеяние, а уж собственный дом за четвертой стеной был знаком истинного процветания.
И тем не менее старая окраина продолжала оставаться таковой. Уже давно исчезли жалкие глинобитные хижины, что прилепились в поисках покровительства к каменному поясу столицы; здешние улицы, мощенные круглым булыжником, ничем не напоминали былые – с наполовину сгнившим деревянным покрытием вдоль домов и потоками грязи и нечистот в самом центре.
Ремесленники держали здесь мастерские и лавки; поблизости размещалось здание городского архива; большая часть домов принадлежала правящему королевскому дому и сдавалась внаем людям, так или иначе имеющим отношение к сложной жизни двора: посудомойщикам, уборщикам, гардеробщикам, подручным конюших. Обитали здесь и персоны более важные, вроде церемониймейстера или виночерпия – эти владели собственным жильем. Словом, места считались вполне «приличными».
И все же не определяемый словами, но отчетливо ощущаемый дух окраины сохранялся здесь в неприкосновенности. Земля, по которой ступали кони молодых людей, никогда не забывала о том, какой она была несколько поколений назад. Так кухонная девушка, одетая в платье госпожи, продолжает сохранять повадки прислуги, как бы она ни тужилась подражать горделивым манерам знатной особы.
Старшему из всадников было чуть больше двадцати; младшему – немногим меньше семнадцати. Все пятеро были одеты богато и вместе с тем небрежно: сочетания цветов подобраны как попало, тонкие кружева на манжетах оборваны или запачканы, плащи из очень хорошей шерстяной ткани обильно забрызганы грязью – хотя во время обычной прогулки явно не было никакой необходимости мчаться сломя голову по бездорожью.
С тем же благодушным безразличием отнеслись молодые бездельники и к предложению заночевать за второй стеной, на каком-нибудь постоялом дворе старой окраины. Они двинулись по улице, местами узкой, застроенной пузатыми домами с удивительно благонамеренными физиономиями, а местами неожиданно раздающейся в стороны – однако не с обдуманной щедростью, как это в обычае у блестящих, по-настоящему богатых улиц столичного центра, но попросту неряшливо: то, что в исполнении знатной дамы выглядит как изысканная эксцентричность, неизбежно прилепит к простушке обидное прозвище «распустеха».
Постоялый двор «Стражник и бочка» представлял собой истинное наследие былой окраины: он размещался неподалеку от старых ворот, теперь замурованных и заросших плющом с такими темными и плотными листьями, что их можно было принять за кожаные.
Когда-то там останавливались путники в ожидании досмотра, проводимого возле ворот четвертой стены; туда же заходили стражники пропустить после смены кружку.
– Ну вот мы и дома, – удовлетворенно промолвил старший из всадников.
Двое других рассмеялись.
Самый юный из всех выехал вперед, задрал голову, осматривая заведение – очень старое, с облупленным, когда-то белым фасадом: местами штукатурка отвалилась и проглядывали бревна и тряпки, пропитанные раствором, которыми конопатили щели. Вывеска с изображением солдата, сидящего верхом на бочке, точно на коне, чуть поскрипывала на ночном ветру. Над нею тускло чадил фонарь с закопченными стеклами.
В сумрачном, прыгающем свете запрокинутое лицо юноши выглядело странным: что-то звериное проступало в его облике, в почти неестественной худобе, в чуть раскосых глазах, окруженных пляшущими тенями, в извилистых губах с глубокими ямками в углах. Влажные зубы жадно поблескивали. Он не носил ни капюшона, ни головного убора. Тонкие темные пряди в беспорядке падали на лоб, на плечи, и две или три из них резкими, уверенными линиями наискось перечеркивали лицо, точно отрицая самую возможность его существования.
Молодой человек перевел взгляд с вывески на своих спутников. Тени быстро побежали по его скулам и нашли себе новое прибежище, разместившись вокруг подбородка. Теперь лицо превратилось в бледный узкий треугольник.
– Агилон займется лошадьми, – распорядился юноша, – Мегинхар поговорит с хозяином. Я хочу отдельную комнату, остальные – как хотите...
Он спешился и бросил поводья, уверенный в том, что их подберут. Не оглядываясь, шагнул на порог и толкнул дверь. Его спутники обменялись у него за спиной быстрыми взглядами.
– Я с его высочеством, – сказал один из них и тоже спешился.
Остальные промолчали.
Народу в питейном зале «Стражника» собралось не то чтобы много, но, во всяком случае, достаточно для недурной выручки. Самого хозяина в зале не было; гостями занимались служанки, и по одной только их деловитой нелюбезности можно было судить о процветании заведения.
Юноша чуть помедлил у входа. Уловив рядом с собой движение, скосил глаза и заметил второго.
– А, Эмери... – небрежно бросил он. – Не надоело еще?
– Что именно? – спросил тот, кого назвали «Эмери».
– Сам знаешь... Шпионить за мной, вот что.
Принц Талиессин открыто не жаловал никого из своих придворных – тех молодых людей, с которыми имел обыкновение проводить время; но никому так не доставалось от него, как Эмери. Талиессин всерьез подозревал, что этого Эмери подсунула ему мать – и именно с целью следовать за наследником по пятам, куда бы тот ни направился, наблюдать за его поведением, докладывать о каждом его шаге, о каждом взгляде.
И неизвестно, что вызвало у королевы-матери большее опасение. Ее одинаково настораживало все: и обыкновение принца в любую погоду совершать долгие прогулки, и внезапные вспышки интереса к истории, когда он по целым дням просиживал в холодных комнатах архива, и отсутствие у него интереса к женщинам, и возможность увлечения какой-нибудь простой девушкой. Но больше всего она боялась того, что на жизнь ее сына может быть совершено покушение. И если все прочие страхи королева так или иначе высказывала наследнику, пытаясь взывать к его благоразумию, то об этом последнем говорила лишь с самыми доверенными людьми. Считалось, что здесь, в самом сердце Королевства, жизнь наследника в полной безопасности. Будь иначе – чего бы стоила, в таком случае, королевская власть!
Кое в чем Талиессин не ошибался: мать действительно время от времени вызывала к себе этого придворного и расспрашивала его о принце – неизменно в присутствии своего главного конюшего Адобекка, человека преданного и опытного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
Вот уже много лет Королевство не вело крупных войн, во время которых военные действия могли бы угрожать столице. Кочевники иногда тревожили границы страны, но столица не видела неприятеля несколько поколений. Поэтому стены служили не столько для защиты горожан, сколько для обозначения их социального статуса и утверждения престижа: перебраться из кварталов первой стены в кварталы второй означало немалое преуспеяние, а уж собственный дом за четвертой стеной был знаком истинного процветания.
И тем не менее старая окраина продолжала оставаться таковой. Уже давно исчезли жалкие глинобитные хижины, что прилепились в поисках покровительства к каменному поясу столицы; здешние улицы, мощенные круглым булыжником, ничем не напоминали былые – с наполовину сгнившим деревянным покрытием вдоль домов и потоками грязи и нечистот в самом центре.
Ремесленники держали здесь мастерские и лавки; поблизости размещалось здание городского архива; большая часть домов принадлежала правящему королевскому дому и сдавалась внаем людям, так или иначе имеющим отношение к сложной жизни двора: посудомойщикам, уборщикам, гардеробщикам, подручным конюших. Обитали здесь и персоны более важные, вроде церемониймейстера или виночерпия – эти владели собственным жильем. Словом, места считались вполне «приличными».
И все же не определяемый словами, но отчетливо ощущаемый дух окраины сохранялся здесь в неприкосновенности. Земля, по которой ступали кони молодых людей, никогда не забывала о том, какой она была несколько поколений назад. Так кухонная девушка, одетая в платье госпожи, продолжает сохранять повадки прислуги, как бы она ни тужилась подражать горделивым манерам знатной особы.
Старшему из всадников было чуть больше двадцати; младшему – немногим меньше семнадцати. Все пятеро были одеты богато и вместе с тем небрежно: сочетания цветов подобраны как попало, тонкие кружева на манжетах оборваны или запачканы, плащи из очень хорошей шерстяной ткани обильно забрызганы грязью – хотя во время обычной прогулки явно не было никакой необходимости мчаться сломя голову по бездорожью.
С тем же благодушным безразличием отнеслись молодые бездельники и к предложению заночевать за второй стеной, на каком-нибудь постоялом дворе старой окраины. Они двинулись по улице, местами узкой, застроенной пузатыми домами с удивительно благонамеренными физиономиями, а местами неожиданно раздающейся в стороны – однако не с обдуманной щедростью, как это в обычае у блестящих, по-настоящему богатых улиц столичного центра, но попросту неряшливо: то, что в исполнении знатной дамы выглядит как изысканная эксцентричность, неизбежно прилепит к простушке обидное прозвище «распустеха».
Постоялый двор «Стражник и бочка» представлял собой истинное наследие былой окраины: он размещался неподалеку от старых ворот, теперь замурованных и заросших плющом с такими темными и плотными листьями, что их можно было принять за кожаные.
Когда-то там останавливались путники в ожидании досмотра, проводимого возле ворот четвертой стены; туда же заходили стражники пропустить после смены кружку.
– Ну вот мы и дома, – удовлетворенно промолвил старший из всадников.
Двое других рассмеялись.
Самый юный из всех выехал вперед, задрал голову, осматривая заведение – очень старое, с облупленным, когда-то белым фасадом: местами штукатурка отвалилась и проглядывали бревна и тряпки, пропитанные раствором, которыми конопатили щели. Вывеска с изображением солдата, сидящего верхом на бочке, точно на коне, чуть поскрипывала на ночном ветру. Над нею тускло чадил фонарь с закопченными стеклами.
В сумрачном, прыгающем свете запрокинутое лицо юноши выглядело странным: что-то звериное проступало в его облике, в почти неестественной худобе, в чуть раскосых глазах, окруженных пляшущими тенями, в извилистых губах с глубокими ямками в углах. Влажные зубы жадно поблескивали. Он не носил ни капюшона, ни головного убора. Тонкие темные пряди в беспорядке падали на лоб, на плечи, и две или три из них резкими, уверенными линиями наискось перечеркивали лицо, точно отрицая самую возможность его существования.
Молодой человек перевел взгляд с вывески на своих спутников. Тени быстро побежали по его скулам и нашли себе новое прибежище, разместившись вокруг подбородка. Теперь лицо превратилось в бледный узкий треугольник.
– Агилон займется лошадьми, – распорядился юноша, – Мегинхар поговорит с хозяином. Я хочу отдельную комнату, остальные – как хотите...
Он спешился и бросил поводья, уверенный в том, что их подберут. Не оглядываясь, шагнул на порог и толкнул дверь. Его спутники обменялись у него за спиной быстрыми взглядами.
– Я с его высочеством, – сказал один из них и тоже спешился.
Остальные промолчали.
Народу в питейном зале «Стражника» собралось не то чтобы много, но, во всяком случае, достаточно для недурной выручки. Самого хозяина в зале не было; гостями занимались служанки, и по одной только их деловитой нелюбезности можно было судить о процветании заведения.
Юноша чуть помедлил у входа. Уловив рядом с собой движение, скосил глаза и заметил второго.
– А, Эмери... – небрежно бросил он. – Не надоело еще?
– Что именно? – спросил тот, кого назвали «Эмери».
– Сам знаешь... Шпионить за мной, вот что.
Принц Талиессин открыто не жаловал никого из своих придворных – тех молодых людей, с которыми имел обыкновение проводить время; но никому так не доставалось от него, как Эмери. Талиессин всерьез подозревал, что этого Эмери подсунула ему мать – и именно с целью следовать за наследником по пятам, куда бы тот ни направился, наблюдать за его поведением, докладывать о каждом его шаге, о каждом взгляде.
И неизвестно, что вызвало у королевы-матери большее опасение. Ее одинаково настораживало все: и обыкновение принца в любую погоду совершать долгие прогулки, и внезапные вспышки интереса к истории, когда он по целым дням просиживал в холодных комнатах архива, и отсутствие у него интереса к женщинам, и возможность увлечения какой-нибудь простой девушкой. Но больше всего она боялась того, что на жизнь ее сына может быть совершено покушение. И если все прочие страхи королева так или иначе высказывала наследнику, пытаясь взывать к его благоразумию, то об этом последнем говорила лишь с самыми доверенными людьми. Считалось, что здесь, в самом сердце Королевства, жизнь наследника в полной безопасности. Будь иначе – чего бы стоила, в таком случае, королевская власть!
Кое в чем Талиессин не ошибался: мать действительно время от времени вызывала к себе этого придворного и расспрашивала его о принце – неизменно в присутствии своего главного конюшего Адобекка, человека преданного и опытного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136