В следующей комнате был глубокий пруд, и Прасамаккус с осторожностью последовал за римлянином в теплую воду. Под поверхностью оказались каменные сиденья, и бригант, закрыв глаза, прислонил голову к каменному краю пруда. Это, решил он, наверное, похоже на радости в царстве богов. Минут через двадцать римлянин вылез из воды, и Прасамаккус послушно последовал за ним. Они сели рядом на длинную мраморную скамью, храня молчание. Две молодые девушки, одна из них чернее ночи, вышли из-под арки с мисками душистого масла. Если пруд показался ему небесным блаженством, то у него не нашлось бы слов описать ощущения, когда нежные ладони втирали им в кожу благовонное масло, а потом лишнее удалялось закругленными костяными ножами.
— Ну и конечно, массаж? — осведомился Викторин, когда девушки удалились.
— Да-да, — ответил Прасамаккус, прикидывая, едят ли его или плавают в нем.
Викторин проводил его в боковую комнату, где рядом стояли два стола. Римлянин растянулся на первом расслабив худощавое обнаженное тело, а Прасамаккус лег на второй. Вошли две другие девушки и принялись снова втирать в их кожу масло, но уже не соскребали его. Вместо этого они разминали мышцы спины, разглаживая узлы напряжения, о которых Прасамаккус и не подозревал. Мало-помалу их ладони скользнули ниже, а плечи мужчин были укутаны теплыми белыми покрывалами. Когда руки добрались до его искалеченной ноги, бригант почувствовал некоторую неуверенность девушки. Ее пальцы прикасались к его коже точно крылья бабочек, а затем искусными похлопываниями она начала смягчать глубоко засевшую боль, которая никогда его не покидала. Искусство ее не поддавалось описанию, и Прасамаккус чувствовал, что погружается в сон блаженных. Наконец девушки ушли, и появились двое слуг с белоснежными тогами в руках. Облаченный в одну из них, Прасамаккус решил, что выглядит довольно-таки смешно — слишком уж щеголем. Теперь они перешли в еще одну из словно бы бесконечных комнат. Там два ложа стояли справа и слева от стола, уставленного блюдами и фруктами, холодными яствами и пирожками.
Прасамаккус выждал, пока римлянин не возлег на ложе, а затем снова скопировал его позу.
— Видно, что тебя учили манерам, — сказал Викторин. — Надеюсь, в моем доме ты будешь чувствовать себя как дома.
— Конечно.
— Храбрость; с какой ты пришел к нам на помощь, не останется без награды, хотя мне легко представить себе, как сильно тебя удручает такая внезапная разлука с родным домом и семьей.
Прасамаккус развел руками, надеясь, что этим ясно выразил ожидаемые от него чувства, какими бы они ни были.
— Как ты, несомненно, знаешь, скоро начнется война между племенами, которые следуют за Эльдаредом, и нашими войсками. Наша победа несомненна, но война затруднит наши действия на юге против саксов и ютов.
То есть помочь тебе возвратиться домой будет трудно.
Но буду рад, если ты останешься.
— Здесь, у тебя на вилле? — спросил Прасамаккус.
— Да… хотя, полагаю, ты предпочтешь опасности возвращения на север. В таком случае, как я уже говорил, ты выберешь на конюшне лошадь себе по вкусу, и я снабжу тебя провизией и монетами.
— А Гвалчмай живет тут?
— Нет. Он дружинник и живет в карлинской казарме. Кажется, у него там есть женщина.
— А, женщина! Да-да.
— Как я глуп! — сказал Викторин. — Ты можешь разделить ложе с любой рабыней, которая тебе понравится. Я бы посоветовал нубийку — уж она навеет сладкие сны. А теперь я должен тебя покинуть. Я нужен в замке, но к полуночи я вернусь. Мой управитель Грифон проводит тебя в твою комнату.
Прасамаккус выждал, пока римлянин не вышел, а затем накинулся на еду. Собственно, голоден он не был, но опыт научил его никогда не упускать случая наесться хорошенько.
Управитель Грифон неслышно приблизился к нему и кашлянул. Он смотрел, как обжирается британец, но старательно сохранял невозмутимый вид. Если его господин счел нужным пригласить на виллу этого дикаря, значит, у него были на то веские причины. Он по меньшей мере вождь какого-нибудь северного племени, а потому при всех его варварских замашках с ним следует обходиться как с сенатором. Грифон был фамильным слугой семейства Квирина и семь лет прислуживал благороднейшему отцу Викторина в Риме; и виллой он управлял железной рукой. Был он невысок, коренаст и лыс (хотя было ему двадцать пять лет), с круглыми немигающими глазами, темными как ночь. Происходил он из Фракии, и мальчишкой-рабом попал в дом Квирина помогать конюхам.
Марк Линт заметил его сметливость, и он стал товарищем игр Викторина, сына Марка. С годами Грифон утверждался в доме все больше. Он, бесспорно, был предан, умел молчать и обладал организационным талантом. В девятнадцать лет он уже руководил хозяйством в доме. Когда четыре года назад Марк Линт скончался, молодой Викторин пригласил Грифона отправиться с ним в Британию. Ехать ему не хотелось, и он мог бы отказаться, так как после смерти Марка стал вольноотпущенником. Но семейство Квирина было очень богатым, у них Грифон мог не опасаться за свое будущее, а потому с тяжелым сердцем он отправился в долгий путь через Галлию. Потом морем в Дубрис, а оттуда по проклятому богами краю до виллы в Калькарии. Он обеспечил ее всей необходимой прислугой и содержал в безупречном порядке, пока Викторин следовал за верховным королем как Пилус Примус, первый центурион вспомогательных легионов Аврелия, набранных из только богам известно кого. Грифон не мог понять, почему благородному римлянину захотелось иметь дело с подобной швалью.
Он откашлялся еще раз, и теперь дикарь оглянулся на него. Грифон поклонился.
— Ты чего-нибудь еще желаешь, господин?
Дикарь громко рыгнул.
— Женщину.
— Да, господин. Ты какую-нибудь выбрал?
— Нет. Выбери ты. — Британец уставил на Грифона светло-голубые глаза.
— Слушаюсь, господин. Позволь, я провожу тебя в твою комнату и пришлю ее туда.
Грифон двигался неторопливо, приспосабливаясь к хромоте гостя. Он проводил его вверх по короткой лестнице и по узкому коридору до дубовой двери. За дверью оказалась широкая кровать под бархатным пологом. В комнате веяло теплом, хотя очага нигде не было видно. Прасамаккус сел на кровать, а Грифон вышел с поклоном. Нубийку — такому? Ну уж нет, решил он, быстро направился на кухню и позвал германскую рабыню Хельгу. Она была невысокой, с льняными волосами и светло-голубыми глазами без намека на сильные чувства. Голос у нее был горловой, слова она выговаривала не без труда, и хотя вполне годилась для черной кухонной работы, никому еще не приходило в голову переспать с ней. И уж, во всяком случае, Викторин никогда бы не остановил на ней взгляда.
Он объяснил, что от нее требуется, и был вознагражден выражением почти страха в ее глазах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65