Так говори же!
— Сначала обещай, что не убьешь меня.
— Я тебя убью, если ты будешь молчать! — Кулейн в бешенстве вскочил со стула.
— Сядь! — прикрикнул на него Мэдлин, чей страх вытеснился гневом. — Какая тебе польза осыпать меня угрозами? Разве я тебе враг? Разве я когда-нибудь был тебе врагом? Вспомни, Кулейн! Вы с Горойен пошли разными путями. Ты взял в жены Шалеат, и она подарила тебе Алайду. Но Шалеат умерла от укуса ядовитой змеи. Ты знал — не нужно отрицать! — что ее убила Горойен. А если и не знал, то, во всяком случае, подозревал. Вот почему ты позволил Аврелию увезти Алайду из Ферага. Ты думал, ненависть Горойен угаснет, если Алайда выберет жребий смертной. Ты даже не дал ей ни единого Сипстрасси.
— Я не желаю тебя слушать! — закричал Кулейн, а в его глазах появился страх.
— Алайду убила Горойен. Пришла в замок Аврелия и дала ей яду. Он проник в плод и изменил кровь Алайды. Когда она родила, то унять кровотечение было невозможно.
— Нет! — прошептал Кулейн, но Мэдлина уже было не остановить.
— А у Туро не было стремления жить. Чтобы спасти его, я израсходовал камень целиком. Но первые годы Горойен была рядом, и я не мог допустить, чтобы Туро рос сильным. Я вселил слабость ему в грудь. Я отнял у него телесную силу. Горойен увидела, как терзается король, и оставила мальчика жить. Она всегда была мстительной ведьмой, но твоя слепота мешала тебе это увидеть. Наконец она решила, что настало время отомстить сполна. Это она пришла к Эльдареду и разожгла в нем честолюбие. Не для того, чтобы он покончил с королем, но с сыном Алайды. Твоим внуком. Ты винил меня в смерти Алайды. Но в то роковое утро, когда я ушел, ее пульс был сильным и ровным, тело здоровым, дух — счастливым. Тогда недуг царей еще не поразил ее, Кулейн.
Воин Тумана взял кубок и осушил до дна, чувствуя, как теплота вина охватывает его.
— Ты когда-нибудь кого-нибудь любил, Мэдлин?
— Нет, — ответил волшебник. С сожалением, как вдруг стало ему ясно.
— Ты прав. Я знал, что Шалиет убила она, но не смог возненавидеть ее за это. Вот почему я выбрал смертность. — Кулейн невесело засмеялся. — Какой слабый ответ для воина! Я умру, чтобы наказать Горойен!
— Какая ирония, Кулейн. Ты умираешь, хотя мог бы жить, а она умирает, хотя не хочет этого. Что ты будешь делать?
— Какой у меня выбор? Мой внук затерян в ее мире вместе с другим дорогим мне существом. Чтобы спасти их, я должен убить женщину, которую любил две тысячи лет.
— Я отправлюсь с тобой на остров Скитис.
— Нет, Мэдлин. Останься здесь, помоги римлянину Аквиле. Удержи страну для Туро.
— Мы не сможем продержаться. Я подумываю о том, чтобы снова отправиться в странствование.
— — Но что тебе осталось? — спросил Кулейн. — Тебе, знавшему Ассирию, Грецию и Рим во всей их славе. Куда отправишься?
— Есть другие миры, Кулейн.
— Останься ненадолго. Мы оба много отдали этому захудалому островку. И мне не хочется, чтобы он достался Эльдареду… или варвару Хенгисту.
Мэдлин грустно улыбнулся.
— Ты прав. Отдали мы ему немало. Я пока останусь. Но у меня такое чувство, будто мы удерживаем море плотиной изо льда… и наступает лето. Глава 12
Прасамаккус притаился с Коррином Рогером за кустами среди восточных холмов Марин-са, следя за плоскорогими оленями, пасущимися в трехстах шагах от них.
— Как нам к ним приблизиться? — спросил Коррин.
— Никак. Мы подождем, чтобы они приблизились к нам.
— А если они не подойдут ближе?
— Тогда мы вернемся домой голодными. Охота — это терпение. Следы говорят, что олени ходят этой тропой к ручью. Мы сидим тут и ждем час за часом. Твой друг Хогун решил соснуть, чтобы скоротать время. Неплохой способ, если кто-то следит за дичью.
— Ты спокойный человек, Прасамаккус. Завидую.
— Я спокоен, потому что не знаю ненависти.
— И с тобой никогда не обходились несправедливо?
— Много раз. Когда я был малышом, пьяный охотник допустил, чтобы его лошадь наступила на меня. И с тех пор всю мою жизнь я терплю боль — боль в искалеченной ноге, муки одиночества. На ненависти я не продержался бы.
Коррин улыбнулся.
— Я не могу быть таким, как ты. Но с тобой я спокоен. Зачем вы явились в Пинрэ?
— Насколько мне известно, мы ищем какой-то меч.
Вернее, его ищет Туро. Он сын короля — великого короля, как я слышал, — которого изменнически убили несколько месяцев назад.
— Из какой страны за большой водой вы приплыли?
Прасамаккус прислонился спиной к стволу и вытянул больную ногу.
— Это край магии и тумана. Римляне называют его Британией, но на самом деле он состоит из многих земель. Мое племя — бриганты, возможно, лучшие охотники в мире и, уж во всяком случае, самые свирепые воины.
Коррин ухмыльнулся во весь рот.
— Свирепые? Значит, они совсем на тебя не похожи?
Прасамаккус не успел ответить, потому что олени внезапно обратились в стремительное бегство. Бригант толчком поднялся с земли и захромал к толстому дубу.
— Быстрее! — сказал он.
Коррин нагнал его.
— Что это ты?
— Подсади меня.
Коррин подхватил его под мышки и приподнял настолько, что бригант сумел ухватиться за сук и взобраться на него.
— Живее лезь сюда! — настойчиво крикнул Прасамаккус, подвинулся, натянул тетиву и наложил на нее длинную стрелу. Жуткий рев прокатился по лесу, и Коррин подпрыгнул, подтянулся и оказался на суку в ту секунду, когда из кустов выпрыгнул первый вур. Стрела Прасамаккуса впилась зверю в горло, но не остановила его ни на секунду.
Вторая стрела отскочила от его головы, когда он взвился в воздух. Его когти царапнули по суку, но Коррин пнул его сапогом в зубастую пасть. Зверь свалился на землю, где к нему присоединились еще два.
Они начали кружить у подножия дуба. Прасамаккус замер, готовый в любой миг пустить третью стрелу, и разглядывал гигантских кошек. Каждая была длиной футов восемь, огромные плоские морды, овальные желтые глаза, клыки длиной в человеческие пальцы. Первый сел и попытался лапами выдернуть стрелу из горла.
А потом опять закружил у ствола. Спины зверюг бугрились мышцами, и бригант тщетно пытался обнаружить уязвимое место.
— Стреляй же в них! — понукал Коррин.
При звуке его голоса вуры взревели и попытались допрыгнуть до сука, но уцепиться не удалось ни одному. Прасамаккус прижал палец к губам и произнес только одно слово:
— Терпение!
Он перекинул колчан на грудь и начал осматривать наконечник. С зазубринами, с двойными зазубринами; гладкие, чтобы легче было выдернуть; легкие, тяжелые.
В конце концов он вытащил стрелу с двойной зазубриной и тяжелым наконечником. И наложил на тетиву. Он пришел к выводу, что поразить вура можно только в ложбинку позади передней лапы над первым ребром. Если он сумеет пустить стрелу под нужным углом…
Он выжидал, иногда оттягивая тетиву, колеблясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
— Сначала обещай, что не убьешь меня.
— Я тебя убью, если ты будешь молчать! — Кулейн в бешенстве вскочил со стула.
— Сядь! — прикрикнул на него Мэдлин, чей страх вытеснился гневом. — Какая тебе польза осыпать меня угрозами? Разве я тебе враг? Разве я когда-нибудь был тебе врагом? Вспомни, Кулейн! Вы с Горойен пошли разными путями. Ты взял в жены Шалеат, и она подарила тебе Алайду. Но Шалеат умерла от укуса ядовитой змеи. Ты знал — не нужно отрицать! — что ее убила Горойен. А если и не знал, то, во всяком случае, подозревал. Вот почему ты позволил Аврелию увезти Алайду из Ферага. Ты думал, ненависть Горойен угаснет, если Алайда выберет жребий смертной. Ты даже не дал ей ни единого Сипстрасси.
— Я не желаю тебя слушать! — закричал Кулейн, а в его глазах появился страх.
— Алайду убила Горойен. Пришла в замок Аврелия и дала ей яду. Он проник в плод и изменил кровь Алайды. Когда она родила, то унять кровотечение было невозможно.
— Нет! — прошептал Кулейн, но Мэдлина уже было не остановить.
— А у Туро не было стремления жить. Чтобы спасти его, я израсходовал камень целиком. Но первые годы Горойен была рядом, и я не мог допустить, чтобы Туро рос сильным. Я вселил слабость ему в грудь. Я отнял у него телесную силу. Горойен увидела, как терзается король, и оставила мальчика жить. Она всегда была мстительной ведьмой, но твоя слепота мешала тебе это увидеть. Наконец она решила, что настало время отомстить сполна. Это она пришла к Эльдареду и разожгла в нем честолюбие. Не для того, чтобы он покончил с королем, но с сыном Алайды. Твоим внуком. Ты винил меня в смерти Алайды. Но в то роковое утро, когда я ушел, ее пульс был сильным и ровным, тело здоровым, дух — счастливым. Тогда недуг царей еще не поразил ее, Кулейн.
Воин Тумана взял кубок и осушил до дна, чувствуя, как теплота вина охватывает его.
— Ты когда-нибудь кого-нибудь любил, Мэдлин?
— Нет, — ответил волшебник. С сожалением, как вдруг стало ему ясно.
— Ты прав. Я знал, что Шалиет убила она, но не смог возненавидеть ее за это. Вот почему я выбрал смертность. — Кулейн невесело засмеялся. — Какой слабый ответ для воина! Я умру, чтобы наказать Горойен!
— Какая ирония, Кулейн. Ты умираешь, хотя мог бы жить, а она умирает, хотя не хочет этого. Что ты будешь делать?
— Какой у меня выбор? Мой внук затерян в ее мире вместе с другим дорогим мне существом. Чтобы спасти их, я должен убить женщину, которую любил две тысячи лет.
— Я отправлюсь с тобой на остров Скитис.
— Нет, Мэдлин. Останься здесь, помоги римлянину Аквиле. Удержи страну для Туро.
— Мы не сможем продержаться. Я подумываю о том, чтобы снова отправиться в странствование.
— — Но что тебе осталось? — спросил Кулейн. — Тебе, знавшему Ассирию, Грецию и Рим во всей их славе. Куда отправишься?
— Есть другие миры, Кулейн.
— Останься ненадолго. Мы оба много отдали этому захудалому островку. И мне не хочется, чтобы он достался Эльдареду… или варвару Хенгисту.
Мэдлин грустно улыбнулся.
— Ты прав. Отдали мы ему немало. Я пока останусь. Но у меня такое чувство, будто мы удерживаем море плотиной изо льда… и наступает лето. Глава 12
Прасамаккус притаился с Коррином Рогером за кустами среди восточных холмов Марин-са, следя за плоскорогими оленями, пасущимися в трехстах шагах от них.
— Как нам к ним приблизиться? — спросил Коррин.
— Никак. Мы подождем, чтобы они приблизились к нам.
— А если они не подойдут ближе?
— Тогда мы вернемся домой голодными. Охота — это терпение. Следы говорят, что олени ходят этой тропой к ручью. Мы сидим тут и ждем час за часом. Твой друг Хогун решил соснуть, чтобы скоротать время. Неплохой способ, если кто-то следит за дичью.
— Ты спокойный человек, Прасамаккус. Завидую.
— Я спокоен, потому что не знаю ненависти.
— И с тобой никогда не обходились несправедливо?
— Много раз. Когда я был малышом, пьяный охотник допустил, чтобы его лошадь наступила на меня. И с тех пор всю мою жизнь я терплю боль — боль в искалеченной ноге, муки одиночества. На ненависти я не продержался бы.
Коррин улыбнулся.
— Я не могу быть таким, как ты. Но с тобой я спокоен. Зачем вы явились в Пинрэ?
— Насколько мне известно, мы ищем какой-то меч.
Вернее, его ищет Туро. Он сын короля — великого короля, как я слышал, — которого изменнически убили несколько месяцев назад.
— Из какой страны за большой водой вы приплыли?
Прасамаккус прислонился спиной к стволу и вытянул больную ногу.
— Это край магии и тумана. Римляне называют его Британией, но на самом деле он состоит из многих земель. Мое племя — бриганты, возможно, лучшие охотники в мире и, уж во всяком случае, самые свирепые воины.
Коррин ухмыльнулся во весь рот.
— Свирепые? Значит, они совсем на тебя не похожи?
Прасамаккус не успел ответить, потому что олени внезапно обратились в стремительное бегство. Бригант толчком поднялся с земли и захромал к толстому дубу.
— Быстрее! — сказал он.
Коррин нагнал его.
— Что это ты?
— Подсади меня.
Коррин подхватил его под мышки и приподнял настолько, что бригант сумел ухватиться за сук и взобраться на него.
— Живее лезь сюда! — настойчиво крикнул Прасамаккус, подвинулся, натянул тетиву и наложил на нее длинную стрелу. Жуткий рев прокатился по лесу, и Коррин подпрыгнул, подтянулся и оказался на суку в ту секунду, когда из кустов выпрыгнул первый вур. Стрела Прасамаккуса впилась зверю в горло, но не остановила его ни на секунду.
Вторая стрела отскочила от его головы, когда он взвился в воздух. Его когти царапнули по суку, но Коррин пнул его сапогом в зубастую пасть. Зверь свалился на землю, где к нему присоединились еще два.
Они начали кружить у подножия дуба. Прасамаккус замер, готовый в любой миг пустить третью стрелу, и разглядывал гигантских кошек. Каждая была длиной футов восемь, огромные плоские морды, овальные желтые глаза, клыки длиной в человеческие пальцы. Первый сел и попытался лапами выдернуть стрелу из горла.
А потом опять закружил у ствола. Спины зверюг бугрились мышцами, и бригант тщетно пытался обнаружить уязвимое место.
— Стреляй же в них! — понукал Коррин.
При звуке его голоса вуры взревели и попытались допрыгнуть до сука, но уцепиться не удалось ни одному. Прасамаккус прижал палец к губам и произнес только одно слово:
— Терпение!
Он перекинул колчан на грудь и начал осматривать наконечник. С зазубринами, с двойными зазубринами; гладкие, чтобы легче было выдернуть; легкие, тяжелые.
В конце концов он вытащил стрелу с двойной зазубриной и тяжелым наконечником. И наложил на тетиву. Он пришел к выводу, что поразить вура можно только в ложбинку позади передней лапы над первым ребром. Если он сумеет пустить стрелу под нужным углом…
Он выжидал, иногда оттягивая тетиву, колеблясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65