А работала она не покладая рук, отвечая на попреки Эдме слабеньким мягким голосом:
– Еще несколько су для наших канских кредиторов!
В тот вечер Эдме усыпила ее, точно ребенка, своим рассказом о свидании с баронессой Шварц. Рассказ был слегка подредактирован и остановился на встрече с господином Брюно, которого мать не знала, а дочь считала чуть ли не другом. Почему она о нем умолчала? Эдме задумалась, рука ее покоилась в руке матери, застигнутой внезапным сном. Девушка не смотрела на мать, ее печальные глаза, устремившись на улицу, рассматривали окно Мишеля.
В окне Мишеля было темно. Эдме подумала: «Я больше ничего не значу в его жизни». Она заметила баронессу Шварц в карете, обогнавшей их омнибус, и теперь мучилась ревностью, подозревая, что Мишель с ней. Старая дама шевельнулась, и Эдме повернула голову к ней. Бледные губы матери шевелились, девушка угадала слова, вечно одни и те же, вобравшие в себя ее постоянную и единственную заботу: «Наши кредиторы…»
Ради кредиторов она готова была, пожалуй, просить милостыню на углу улицы.
Эдме опустила глаза, и прелестные брови ее нахмурились. Она освободилась от руки матери, положив ее, бледную и исхудалую, на одеяло, затем забрала вышивку, где каждый цветок свидетельствовал о дрожи усталых пальцев, и отложила ее подальше, чтобы госпожа Лебер по своему обыкновению не потянулась за работой ночью. Осторожно поцеловав спящую в лоб, девушка унесла лампу в соседнюю комнату.
Это была ее комната, скромно, но со вкусом обставленная: небольшая белая кровать с простыми, но изящными занавесками, маленькая библиотека, где гении музыки соседствовали с великими поэтами, строгой формы пианино марки «Эрард» и два кресла, одно из которых, расположившееся неподалеку от пианино, казалось, ожидало своего постоянного гостя.
Мишель приходил сюда на правах жениха, даже когда госпожа Лебер спала. Эта комната слышала великолепный дуэт юной и чистой любви. Пианино молчало тогда – говорила мечта, слагая поэму грядущего счастья. Пустое кресло напомнило девушке о забывшем ее Мишеле.
Эдме поставила лампу на пианино и подошла к окну, рассеянно оперев руку о шпингалет. Она почти прижалась лицом к стеклу, и от дыхания девушки ожили буквы ее имени, выведенные пальцем Мишеля в один из дней, когда ему пришлось ожидать ее. На глазах Эдме показались слезы. Интересовавшее ее окно было темным. Из соседней комнаты слышались разгоряченные голоса – молодые авторы вели свой нескончаемый диспут.
Девушка опустилась на колени подле своей кровати. Она молилась, но святые слова произносились ею без всякого чувства – события этого вечера поранили ее веру. Счастье, окружавшее баронессу Шварц, говорило о жестокости Провидения. Посреди молитвы она воскликнула:
– Если я потеряю мать, кто помешает мне убить себя? Эта мысль бальзамом пролилась на ее раны. Добрая мужественная душа девушки была отравлена встречей с соперницей. Баронесса прямо-таки утопала в счастье: обожание дочери, нежного ангела, любовь мужа, преданного и богатого, готового исполнить любой ее каприз. Тем не менее эта женщина, окруженная лаской, роскошью и всеобщим почтением, не постеснялась украсть у обездоленной сироты последнюю надежду, единственный смысл жизни. Коварная лицемерка.
Эдме поднялась, не окончив молитвы – она не знала, о чем ей просить Небо. Усевшись у пианино, напротив пустого кресла, девушка тихонько заплакала. Недавно он был тут, рядом с ней, и строил воздушные замки, которые неизменно начинались так:
– Когда ты станешь моей женой…
Ослабевшая Эдме чувствовала приближение обморока. В ушах стоял гул, сквозь который упрямо прорывались слова:
– Когда ты станешь моей женой…
Но слезы, обжигавшие ее щеки, утверждали обратное: «Никогда ты не станешь его женой…»
Мысль остаться в мире одной, чтобы уступить своему безмерному горю, возникала в ней словно назойливый, порожденный лихорадкой мотив. Она умоляюще протянула руки к комнате матери. Состояние ее не походило на обморок или сновидение – слишком настойчивой была преследовавшая девушку мысль. Роскошные локоны коснулись клавиш, издавших жалобный звук, глаза закрылись сами собой.
…Она была в комнате матери, охваченная глухим ужасом.
Вот уже затеплились свечи. Уже, уже! Поверх простыни крест и сложенные натруди недвижимые руки рядом с вышивкой, покинутой навсегда. Закройте! Сжальтесь и закройте эти глаза, в которых еще не умерла нежность! Вот уже явился священник, и вот, вот он, зловещий гроб!..
Это было всего лишь минутное видение. Госпожа Лебер спокойно спала. Но ведь молившаяся Эдме пожелала себе полного одиночества! Исполняет ли Небо кощунственные желания безумных?
…Горстка соседей, и ни одного друга. Траурная процессия движется к кладбищу. Уже, уже! Уже дошли до раскрытой могилы… Мишель не пришел сказать последнее «прости» той, которую называл матерью… Мишель! Он мчится сейчас в карете, он и та коварная женщина, баронесса Шварц!..
Мама! Мама! Здесь хватит места для нас двоих! Уже! Как быстро все совершается! Могила обложена дерном, на ней цветы. Молись за меня, моя бедная святая мать! Дерн позеленел, цветы исчезли. Уже, Боже мой, уже!
И вот она одна, Эдме, в своей опустевшей квартире. А они вдвоем, Мишель и та женщина, которую он полюбил, там, за задвинутой шторой в его комнате. Сейчас, сейчас Эдме зажжет уголь в плотно закупоренной комнате: скорбная просьба должна быть исполнена в точности. Бедная Эдме осталась без матери и приготовилась к смерти.
Мишель! Вот ее последняя мысль! Чтобы позвать; чтобы удержать любимого, нужно отказаться от самого дорогого… Я Мама, молись за меня… И за него… будь он благословен и будь проклята та, что нас разлучила!
Как быстро разгорается уголь, как быстро заволакивает угар бедный мозг! Неужели умирать так легко? И так приятно?
Завтра утром, когда он проснется, ему скажут: «Она умерла». Когда мы умираем,/ нас оплакивают. Как только я буду далеко от него, он придет меня навестить. Когда мы умираем, нас начинают любить.
Я не хочу никого проклинать, прости ее, Господи! Нельзя умирать с дурными мыслями. Я иду к тебе, дорогая мама! Прощай, Мишель, любовь моя! Мои глаза закрываются, но я люблю тебя, последний мой вздох – твой! Я буду любить тебя и за гробом!..
– Кто там? – спросила старая дама, разбуженная звуком шагов…
– Это я, – ласково ответил мужской голос.
– Ах, это вы, Мишель! – обрадовалась госпожа Лебер. – Бедная девочка так плакала… не покидайте ее надолго.
И добавила про себя, полагая, что говорит вслух:
– Подайте мою работу.
Но тут же погрузилась в глубокий сон.
Прелестная головка Эдме склонилась на плечо Мишеля – наконец-то мы его поймали, ветренника и беглеца! На бледных губах девушки появилась слабая улыбка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170
– Еще несколько су для наших канских кредиторов!
В тот вечер Эдме усыпила ее, точно ребенка, своим рассказом о свидании с баронессой Шварц. Рассказ был слегка подредактирован и остановился на встрече с господином Брюно, которого мать не знала, а дочь считала чуть ли не другом. Почему она о нем умолчала? Эдме задумалась, рука ее покоилась в руке матери, застигнутой внезапным сном. Девушка не смотрела на мать, ее печальные глаза, устремившись на улицу, рассматривали окно Мишеля.
В окне Мишеля было темно. Эдме подумала: «Я больше ничего не значу в его жизни». Она заметила баронессу Шварц в карете, обогнавшей их омнибус, и теперь мучилась ревностью, подозревая, что Мишель с ней. Старая дама шевельнулась, и Эдме повернула голову к ней. Бледные губы матери шевелились, девушка угадала слова, вечно одни и те же, вобравшие в себя ее постоянную и единственную заботу: «Наши кредиторы…»
Ради кредиторов она готова была, пожалуй, просить милостыню на углу улицы.
Эдме опустила глаза, и прелестные брови ее нахмурились. Она освободилась от руки матери, положив ее, бледную и исхудалую, на одеяло, затем забрала вышивку, где каждый цветок свидетельствовал о дрожи усталых пальцев, и отложила ее подальше, чтобы госпожа Лебер по своему обыкновению не потянулась за работой ночью. Осторожно поцеловав спящую в лоб, девушка унесла лампу в соседнюю комнату.
Это была ее комната, скромно, но со вкусом обставленная: небольшая белая кровать с простыми, но изящными занавесками, маленькая библиотека, где гении музыки соседствовали с великими поэтами, строгой формы пианино марки «Эрард» и два кресла, одно из которых, расположившееся неподалеку от пианино, казалось, ожидало своего постоянного гостя.
Мишель приходил сюда на правах жениха, даже когда госпожа Лебер спала. Эта комната слышала великолепный дуэт юной и чистой любви. Пианино молчало тогда – говорила мечта, слагая поэму грядущего счастья. Пустое кресло напомнило девушке о забывшем ее Мишеле.
Эдме поставила лампу на пианино и подошла к окну, рассеянно оперев руку о шпингалет. Она почти прижалась лицом к стеклу, и от дыхания девушки ожили буквы ее имени, выведенные пальцем Мишеля в один из дней, когда ему пришлось ожидать ее. На глазах Эдме показались слезы. Интересовавшее ее окно было темным. Из соседней комнаты слышались разгоряченные голоса – молодые авторы вели свой нескончаемый диспут.
Девушка опустилась на колени подле своей кровати. Она молилась, но святые слова произносились ею без всякого чувства – события этого вечера поранили ее веру. Счастье, окружавшее баронессу Шварц, говорило о жестокости Провидения. Посреди молитвы она воскликнула:
– Если я потеряю мать, кто помешает мне убить себя? Эта мысль бальзамом пролилась на ее раны. Добрая мужественная душа девушки была отравлена встречей с соперницей. Баронесса прямо-таки утопала в счастье: обожание дочери, нежного ангела, любовь мужа, преданного и богатого, готового исполнить любой ее каприз. Тем не менее эта женщина, окруженная лаской, роскошью и всеобщим почтением, не постеснялась украсть у обездоленной сироты последнюю надежду, единственный смысл жизни. Коварная лицемерка.
Эдме поднялась, не окончив молитвы – она не знала, о чем ей просить Небо. Усевшись у пианино, напротив пустого кресла, девушка тихонько заплакала. Недавно он был тут, рядом с ней, и строил воздушные замки, которые неизменно начинались так:
– Когда ты станешь моей женой…
Ослабевшая Эдме чувствовала приближение обморока. В ушах стоял гул, сквозь который упрямо прорывались слова:
– Когда ты станешь моей женой…
Но слезы, обжигавшие ее щеки, утверждали обратное: «Никогда ты не станешь его женой…»
Мысль остаться в мире одной, чтобы уступить своему безмерному горю, возникала в ней словно назойливый, порожденный лихорадкой мотив. Она умоляюще протянула руки к комнате матери. Состояние ее не походило на обморок или сновидение – слишком настойчивой была преследовавшая девушку мысль. Роскошные локоны коснулись клавиш, издавших жалобный звук, глаза закрылись сами собой.
…Она была в комнате матери, охваченная глухим ужасом.
Вот уже затеплились свечи. Уже, уже! Поверх простыни крест и сложенные натруди недвижимые руки рядом с вышивкой, покинутой навсегда. Закройте! Сжальтесь и закройте эти глаза, в которых еще не умерла нежность! Вот уже явился священник, и вот, вот он, зловещий гроб!..
Это было всего лишь минутное видение. Госпожа Лебер спокойно спала. Но ведь молившаяся Эдме пожелала себе полного одиночества! Исполняет ли Небо кощунственные желания безумных?
…Горстка соседей, и ни одного друга. Траурная процессия движется к кладбищу. Уже, уже! Уже дошли до раскрытой могилы… Мишель не пришел сказать последнее «прости» той, которую называл матерью… Мишель! Он мчится сейчас в карете, он и та коварная женщина, баронесса Шварц!..
Мама! Мама! Здесь хватит места для нас двоих! Уже! Как быстро все совершается! Могила обложена дерном, на ней цветы. Молись за меня, моя бедная святая мать! Дерн позеленел, цветы исчезли. Уже, Боже мой, уже!
И вот она одна, Эдме, в своей опустевшей квартире. А они вдвоем, Мишель и та женщина, которую он полюбил, там, за задвинутой шторой в его комнате. Сейчас, сейчас Эдме зажжет уголь в плотно закупоренной комнате: скорбная просьба должна быть исполнена в точности. Бедная Эдме осталась без матери и приготовилась к смерти.
Мишель! Вот ее последняя мысль! Чтобы позвать; чтобы удержать любимого, нужно отказаться от самого дорогого… Я Мама, молись за меня… И за него… будь он благословен и будь проклята та, что нас разлучила!
Как быстро разгорается уголь, как быстро заволакивает угар бедный мозг! Неужели умирать так легко? И так приятно?
Завтра утром, когда он проснется, ему скажут: «Она умерла». Когда мы умираем,/ нас оплакивают. Как только я буду далеко от него, он придет меня навестить. Когда мы умираем, нас начинают любить.
Я не хочу никого проклинать, прости ее, Господи! Нельзя умирать с дурными мыслями. Я иду к тебе, дорогая мама! Прощай, Мишель, любовь моя! Мои глаза закрываются, но я люблю тебя, последний мой вздох – твой! Я буду любить тебя и за гробом!..
– Кто там? – спросила старая дама, разбуженная звуком шагов…
– Это я, – ласково ответил мужской голос.
– Ах, это вы, Мишель! – обрадовалась госпожа Лебер. – Бедная девочка так плакала… не покидайте ее надолго.
И добавила про себя, полагая, что говорит вслух:
– Подайте мою работу.
Но тут же погрузилась в глубокий сон.
Прелестная головка Эдме склонилась на плечо Мишеля – наконец-то мы его поймали, ветренника и беглеца! На бледных губах девушки появилась слабая улыбка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170