чья-то таинственная рука, надо полагать, баронесса Шварц, поддерживала меня… В довершение всех безумств я обратился к игре…
– Это худшее из твоих безумств!
– Как сказать! Удачникам и ловкачам везет, но для тех, кто испытывает судьбу, безразлично, любят их или нет… Я проигрывал и подписывал векселя, не один, как мои дружки-драматурги, а в большом количестве. И представь себе, Эдме, дорогая, все это делалось для тебя. Не веришь? Напрасно! Не будь тебя, я спокойненько получат бы свои сто восемьдесят франков в какой-нибудь заплесневелой конторе. Ты – мой добрый ангел!
Эдме, не ожидавшая подобного умозаключения, возразила:
– Зато это надежно. Ты мог бы продвигаться по службе.
Невозможно! В доме Шварцев меня набаловали роскошью, свалившейся на меня как раз в то время, когда формируется характер. Если я все-таки остался неплохим малым, то лишь благодаря нашей любви. А потом знаешь, Эдме, моя мать как-то со слезами на глазах призналась: «Юность моя была блистательной». А я, как ни верти, сын своей матери.
Девушка опустила глаза.
Друзья у меня имеются, – продолжал говорить Мишель, – кроме Мориса с Этьеном, преданных мне по-братски, есть еще этот славный Домерг, который, впрочем, сильно усугубил мое тщеславие, всяческими намеками давая понять, что я сын господина барона. Вбил себе в голову эту идею и до сих пор верит в нее неколебимо. Графиня Корона тоже со мной говорила загадками, разумеется, не столь наивными – зазывала в сады Армиды. Знаешь, кто приносил мне записки от этой женщины? Трехлапый! Калека из почтовой конторы. Вот настоящий ребус – пара вполне фантастическая: графиня Корона и Трехлапый! Она его навещает, это известно всем. Пожалуй, только Лекок мог бы разрешить эту шараду… Ну и, конечно, наш уважаемый торгаш господин Брюно тоже побывал у меня в приятелях: усердно скупал мой гардероб и одалживал деньги… Моя мать ничего про это не знает. Да и давно ли я называю ее матерью!.. Потерпи, Эдме, не закрывай глаз, я подхожу к концу.
– Я закрываю глаза, чтобы вспомнить, как она прекрасна. Я так рада, что снова могу восхищаться ею без слез, с прежней искренностью.
– Она полюбит тебя, вот увидишь! Знала бы ты, как она умеет любить!.. Да, кстати, пока не забыл, я тоже хочу выведать у тебя один секрет. Скажи мне, с какой стати стал наведываться в ваш дом господин Брюно?
– Появился он месяца три назад, я тогда болела после встречи с баронессой Шварц у твоего порога, а мама отослала деньги в Кан, и нам не на что было жить. Однажды утром, мы как раз проветривали комнаты и все распахнули настежь, я заметила в одном из противоположных окон лицо этого самого Трехлапого, полускрытое занавеской. Он меня не видел, и вообще не подозревал, что за ним наблюдают. Как ни странно, калека рассматривал нашу квартиру с каким-то особым вниманием; словно не доверяя своим глазам, он через несколько секунд достал большой бинокль и направил его в комнату мамы.
– А на что он смотрел?
– Сперва я не поняла. Он исчез, а немного спустя, когда мама ушла в магазин, господин Брюно постучал в нашу дверь, спрашивая, нет ли у нас чего для продажи. Я его впустила, в нашем районе он считается человеком справедливым, и он действительно дал очень хорошую цену за те мелочи, что мы собрались продать, но он хотел приобрести вовсе не их.
– А что?
– Он хотел купить латную рукавицу… И я часто думала потом, что Трехлапый тоже рассматривал в бинокль эту вещь.
– Вот и доказательство, что эти жулики орудуют сообща, – заметил Мишель.
– Я их никогда не видела вместе, – возразила Эдме. – Господин Брюно заходил к нам еще несколько раз, всегда в отсутствие матери, и если говорить честно, оказал нам немало услуг, за которые мы ему благодарны.
– Всегда в отсутствие матери! – задумчиво повторил Мишель.
– Это, может быть, и случайностью… Но он несколько раз предлагал за боевую рукавицу большие суммы.
– Да, вещица, должно быть, ценная!
– Надо думать, потому что ее хотел купить не только господин Брюно.
– Трехлапый?
– Нет. Господин Лекок. Впервые он переступил наш порог из-за боевой рукавицы. У него якобы есть один знакомый любитель, который готов дать за нее десять тысяч франков.
– Десять тысяч франков! Вот это да! – изумился Мишель и тут же добавил: – Люди ищут иногда окольных путей, чтобы сделать добро.
Эдме замолчала, ее нахмуренные брови свидетельствовали о прежнем неверии в добродетели господина Лекока.
– Если бы не Лекок, – нарушил молчание Мишель, – мне бы от тюрьмы не спастись. Вот уже три дня, как я играю в прятки с господином Брюно, у него есть право на мое задержание. Мне пришлось нелегко, против меня орудовала целая троица: нормандец, Трехлапый и его графиня. Она-то с какой стати затесалась в эту компанию? Вот чего я не могу разгадать. Но что она их сообщница, это уж точно, именно из-за нее я чуть не угодил в ловушку. Правду сказать, в этой прелестнице есть что-то от жены Потифара: она знает, что я тебя люблю, и, наверное, вредит мне из мести… Я ей проговорился, где я скрываюсь от; восхода солнца до позднего вечера, а нынче ночью получил записку от господина Лекока, предупреждавшую, что на мой след напали и вот-вот арестуют. И действительно, едва я спустился с лестницы, как понял, что дом окружен. Там почему-то оказался и Трехлапый в своей дурацкой плетенке, я видел, как он говорил с жандармами. Господин Лекок назначил мне в записке свидание, я убежал к нему. Как жаль, что моя мать тоже настроена против этого человека!
– Вот видишь! – воскликнула Эдме. – Два любящих тебя сердца чувствуют одинаково!
Но факты говорят обратное, а я верю фактам. К тому же господин Лекок отсчитал мне по моему векселю денежки…
– За что? – встревоженно спросила девушка.
За мое большое спасибо, вот за что! Он понял, на что я способен, и верит в мое будущее. И правильно делает: первая же глупость, которую я сотворил, уйдя от него, увенчалась успехом. Заполучив деньги, я сразу же побежал играть и выиграл триста луидоров. Сейчас я вам отсыплю монет на погашение долга.
С этими словами Мишель погрузил обе руки в карманы, забренчавшие золотым звоном, но тут же остановился, заметив странное выражение на лице Эдме. Девушка, прослушавшая заключительную часть его авантюры с грустным видом, вдруг заволновалась, на лице ее появилось беспокойное выражение, не имевшее отношения к его рассказу: округлившиеся глаза Эдме были устремлены в окно. Мишель тоже повернулся к окну, и оба одновременно вскочили на ноги.
С другой стороны двора комната Мишеля, погруженная в темноту, осветилась внезапно, раздвинутые шторы позволяли отчетливо видеть происходящее. Этьен и Морис, все еще пребывавшие в своем живописном неглиже, встречали гостью: Морис держал лампу, а Этьен, согнувшись вдвое, отвешивал глубокий поклон даме, одетой в черное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170
– Это худшее из твоих безумств!
– Как сказать! Удачникам и ловкачам везет, но для тех, кто испытывает судьбу, безразлично, любят их или нет… Я проигрывал и подписывал векселя, не один, как мои дружки-драматурги, а в большом количестве. И представь себе, Эдме, дорогая, все это делалось для тебя. Не веришь? Напрасно! Не будь тебя, я спокойненько получат бы свои сто восемьдесят франков в какой-нибудь заплесневелой конторе. Ты – мой добрый ангел!
Эдме, не ожидавшая подобного умозаключения, возразила:
– Зато это надежно. Ты мог бы продвигаться по службе.
Невозможно! В доме Шварцев меня набаловали роскошью, свалившейся на меня как раз в то время, когда формируется характер. Если я все-таки остался неплохим малым, то лишь благодаря нашей любви. А потом знаешь, Эдме, моя мать как-то со слезами на глазах призналась: «Юность моя была блистательной». А я, как ни верти, сын своей матери.
Девушка опустила глаза.
Друзья у меня имеются, – продолжал говорить Мишель, – кроме Мориса с Этьеном, преданных мне по-братски, есть еще этот славный Домерг, который, впрочем, сильно усугубил мое тщеславие, всяческими намеками давая понять, что я сын господина барона. Вбил себе в голову эту идею и до сих пор верит в нее неколебимо. Графиня Корона тоже со мной говорила загадками, разумеется, не столь наивными – зазывала в сады Армиды. Знаешь, кто приносил мне записки от этой женщины? Трехлапый! Калека из почтовой конторы. Вот настоящий ребус – пара вполне фантастическая: графиня Корона и Трехлапый! Она его навещает, это известно всем. Пожалуй, только Лекок мог бы разрешить эту шараду… Ну и, конечно, наш уважаемый торгаш господин Брюно тоже побывал у меня в приятелях: усердно скупал мой гардероб и одалживал деньги… Моя мать ничего про это не знает. Да и давно ли я называю ее матерью!.. Потерпи, Эдме, не закрывай глаз, я подхожу к концу.
– Я закрываю глаза, чтобы вспомнить, как она прекрасна. Я так рада, что снова могу восхищаться ею без слез, с прежней искренностью.
– Она полюбит тебя, вот увидишь! Знала бы ты, как она умеет любить!.. Да, кстати, пока не забыл, я тоже хочу выведать у тебя один секрет. Скажи мне, с какой стати стал наведываться в ваш дом господин Брюно?
– Появился он месяца три назад, я тогда болела после встречи с баронессой Шварц у твоего порога, а мама отослала деньги в Кан, и нам не на что было жить. Однажды утром, мы как раз проветривали комнаты и все распахнули настежь, я заметила в одном из противоположных окон лицо этого самого Трехлапого, полускрытое занавеской. Он меня не видел, и вообще не подозревал, что за ним наблюдают. Как ни странно, калека рассматривал нашу квартиру с каким-то особым вниманием; словно не доверяя своим глазам, он через несколько секунд достал большой бинокль и направил его в комнату мамы.
– А на что он смотрел?
– Сперва я не поняла. Он исчез, а немного спустя, когда мама ушла в магазин, господин Брюно постучал в нашу дверь, спрашивая, нет ли у нас чего для продажи. Я его впустила, в нашем районе он считается человеком справедливым, и он действительно дал очень хорошую цену за те мелочи, что мы собрались продать, но он хотел приобрести вовсе не их.
– А что?
– Он хотел купить латную рукавицу… И я часто думала потом, что Трехлапый тоже рассматривал в бинокль эту вещь.
– Вот и доказательство, что эти жулики орудуют сообща, – заметил Мишель.
– Я их никогда не видела вместе, – возразила Эдме. – Господин Брюно заходил к нам еще несколько раз, всегда в отсутствие матери, и если говорить честно, оказал нам немало услуг, за которые мы ему благодарны.
– Всегда в отсутствие матери! – задумчиво повторил Мишель.
– Это, может быть, и случайностью… Но он несколько раз предлагал за боевую рукавицу большие суммы.
– Да, вещица, должно быть, ценная!
– Надо думать, потому что ее хотел купить не только господин Брюно.
– Трехлапый?
– Нет. Господин Лекок. Впервые он переступил наш порог из-за боевой рукавицы. У него якобы есть один знакомый любитель, который готов дать за нее десять тысяч франков.
– Десять тысяч франков! Вот это да! – изумился Мишель и тут же добавил: – Люди ищут иногда окольных путей, чтобы сделать добро.
Эдме замолчала, ее нахмуренные брови свидетельствовали о прежнем неверии в добродетели господина Лекока.
– Если бы не Лекок, – нарушил молчание Мишель, – мне бы от тюрьмы не спастись. Вот уже три дня, как я играю в прятки с господином Брюно, у него есть право на мое задержание. Мне пришлось нелегко, против меня орудовала целая троица: нормандец, Трехлапый и его графиня. Она-то с какой стати затесалась в эту компанию? Вот чего я не могу разгадать. Но что она их сообщница, это уж точно, именно из-за нее я чуть не угодил в ловушку. Правду сказать, в этой прелестнице есть что-то от жены Потифара: она знает, что я тебя люблю, и, наверное, вредит мне из мести… Я ей проговорился, где я скрываюсь от; восхода солнца до позднего вечера, а нынче ночью получил записку от господина Лекока, предупреждавшую, что на мой след напали и вот-вот арестуют. И действительно, едва я спустился с лестницы, как понял, что дом окружен. Там почему-то оказался и Трехлапый в своей дурацкой плетенке, я видел, как он говорил с жандармами. Господин Лекок назначил мне в записке свидание, я убежал к нему. Как жаль, что моя мать тоже настроена против этого человека!
– Вот видишь! – воскликнула Эдме. – Два любящих тебя сердца чувствуют одинаково!
Но факты говорят обратное, а я верю фактам. К тому же господин Лекок отсчитал мне по моему векселю денежки…
– За что? – встревоженно спросила девушка.
За мое большое спасибо, вот за что! Он понял, на что я способен, и верит в мое будущее. И правильно делает: первая же глупость, которую я сотворил, уйдя от него, увенчалась успехом. Заполучив деньги, я сразу же побежал играть и выиграл триста луидоров. Сейчас я вам отсыплю монет на погашение долга.
С этими словами Мишель погрузил обе руки в карманы, забренчавшие золотым звоном, но тут же остановился, заметив странное выражение на лице Эдме. Девушка, прослушавшая заключительную часть его авантюры с грустным видом, вдруг заволновалась, на лице ее появилось беспокойное выражение, не имевшее отношения к его рассказу: округлившиеся глаза Эдме были устремлены в окно. Мишель тоже повернулся к окну, и оба одновременно вскочили на ноги.
С другой стороны двора комната Мишеля, погруженная в темноту, осветилась внезапно, раздвинутые шторы позволяли отчетливо видеть происходящее. Этьен и Морис, все еще пребывавшие в своем живописном неглиже, встречали гостью: Морис держал лампу, а Этьен, согнувшись вдвое, отвешивал глубокий поклон даме, одетой в черное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170