Симилор был отцом, шумным и веселым, когда желудок был наполнен едой, и хмурым, жестоким и недовольным, когда кормушка была пуста. Вот и сейчас он нахлобучил свою серую шляпу на сальные волосы и проворчал:
– Пойду прогуляюсь, мне надо немного размяться, пока ты тут сюсюкаешь с младенцем.
– Твоя правда, я так привязался к нему! – с горечью в голосе прошептал Эшалот.
Бывший учитель танцев пожал плечами и направился к двери, сжевывая по дороге кончик сигары.
– Амедей, – окликнул его Эшалот, – если тебе не трудно, купи на одно су молока. И, прежде чем уйти, подойди и поцелуй Саладена, ведь поцелуй отца – настоящий бальзам для ребенка!
Симилор нехотя подошел и небритым лицом неловко ткнулся в землистый лобик младенца; в ответ Саладен пронзительно заорал.
– Гнусная тварь! – выругался Симилор.
На глазах Эшалота выступили слезы, он взял Саладена на руки и принялся укачивать.
Для многих прогулка была повседневным промыслом.
Во времена, когда бульвар дю Крим процветал, она начиналась у ворот Сен-Мартен и оканчивалась у Пети-Лазари. Всякого рода прощелыги бродили друг за другом, словно муравьи, мимо печально известных домов: нигде нельзя было увидеть более жалкой процессии! Сюда приходили те, кто промышлял окурками сигар, неотесанные матроны, прибывшие из деревни, беспризорные дети, опустившиеся щеголи. Некоторые совершали сей славный променад вот уже десять лет, ни разу не найдя ни гроша, но избранники судьбы, случалось, находили даже монеты в пятьдесят сантимов. Эти легенды известны всем. И все верят, что в один прекрасный день повезет именно ему. А почему бы и нет, место подходящее.
Оставшись один, Эшалот принялся укачивать Саладена, который хотел есть и потому не отвечал на его ласку. Этот младенец был стоек, словно кремень, но у всякого воздержания есть свои пределы. Саладен орал как бешеный; его тощее тельце корчилось и извивалось. Вся его кровь прилила к щекам, искаженное криком крохотное личико напоминало морщинистый лик демона.
– Спи, малыш, баю-бай! – терпеливо твердил Эшалот. – Он у нас такой хорошенький, наш малыш, мамочка так любит его! Спи, а папочка скоро принесет тебе ням-ням.
Именно этого и желал Саладен: ням-ням… Сколько раз Эшалот молил Господа совершить чудо: превратить его в женщину! Сколько раз после этих молитв он с тоской расстегивал свою аптекарскую блузу, снова и снова убеждаясь, что по-прежнему не может предложить свою грудь младенцу! Во время прогулок он с завистью смотрел на кормилиц. Такое же удовольствие доставляло ему созерцание военных, ибо их блестящие мундиры всегда привлекали взоры этих полногрудых дам. Что за трогательные ассоциации!
– Баю-бай, малыш, спи! Наш папа Амедей добрый, гули-гули, ах ты, мой хорошенький, гули-гули-гуленьки!
Он поднял Саладена высоко над головой и резко опустил вниз. Это любимая игра малышей, когда они сыты. О желудке Саладена нельзя было сказать, что он сыт. Каким бы щуплым ни был этот младенец, животик его был ого-го и требовал пищи. Саладен завопил с новой силой, и Эшалот почувствовал, что его уши вот-вот лопнут. Он рассердился.
– Ах ты, маленький мошенник, – вскипел он, опуская ребенка на землю, – вот как сейчас сяду на тебя, помяни мое слово! Надоели мне твои вопли! Я же честно признался, нет у меня ничего – ни в руках, ни в карманах, а поэтому будь любезен, заткнись!..
Саладен заорал еще громче.
– Ну что ж! – воскликнул Эшалот. – Раз такое дело, тем хуже для меня! Пойду с протянутой, просить милостыню!
Обуреваемый противоречивыми чувствами, он вышел из дому. В душе Эшалот был горд, и мысль о необходимости протянуть руку за подаянием казалась ему непомерно унизительной. К счастью, Бог его миловал: перед дверью соседки стояла бутылка с молоком, принесенная перед завтраком молочником, Эшалот прибрал ее. Тут в нем зародилась профессиональная гордость, и, переступая порог их берлоги, он сказал себе:
– Надо же, а у меня, оказывается, легкая рука! Расскажу об этом Амедею. Ну да что поделаешь, – продолжал он, поднося бутылку ко рту Саладена, который тотчас же умолк, как только почувствовал на губах вкус молока, – когда ты дошел до ручки, тут уж раздумывать не приходится, разве не так, сокровище мое? Да пей же ты! Пей! Только не захлебнись, обжора! Однако, – с неожиданной грустью пробормотал он, – соседка вовсе не богата! А я-то рассчитывал вырастить моего Саладена честным малым, который станет бриться каждый день. Ладно, после первого же дела заплатим соседке за молоко. А малыш не узнает, какими темными делишками было сколочено доставшееся ему состояние.
У него засосало под ложечкой, однако он благоговейно спрятал бутылку с остатками трапезы Саладена; к этому времени младенец уже спал как сурок.
Счастье никогда не приходит одно. На лестнице послышались шаги Симилора, фальшиво насвистывавшего модную песенку. Отчаянная надежда сжала сердце Эшалота.
«Может быть, жильцы с третьего этажа вернулись к разговору о женщине», – подумал он.
Вошел Симилор и высыпал на стол горсть монет по десять сантимов.
– И все это ты нашел на прогулке? – ахнул Эшалот.
– Не мелите чушь… – вместо ответа процедил Симилор.
Ноздри бывшего аптекаря сладострастно втянули в себя подозрительно знакомый сладостный запах.
– Вы пили водку, Амедей, – произнес он.
– И что из этого?
– А кто-то клялся, что не будет пить один.
– Спокойно, мой котеночек! Чтобы обтяпать дельце, надо прежде поговорить с человеком, разве не так?
– Да, Амедей, – смягчившись, согласился домохозяйка-Эшалот. – А с кем ты говорил?
– Но чтобы поговорить с человеком, надо пойти в трактир, посидеть, сыграть партию в бильярд… – не слушая приятеля, продолжал Симилор. – А уж если он угощает…
– Ну и голова же ты у меня! – с восхищением и завистью воскликнул Эшалот.
– Хватай свою шляпу, и пошли. Скоро мы узнаем, чего ему Надо со всеми этими непонятными словами: «Будет ли завтра день?» – и прочими секретами. Я плачу за две порции колбасы и выпивку.
– Благодарю, Господи! – прошептал Эшалот. – Неужели наконец и для нас настанут счастливые деньки!
Восхищение приятеля пришлось Симилору по душе.
– Вот и для простого человека, – назидательно произнес он, – есть свой случай, а тот, кто посмелее, сумеет его ухватить и выбраться наверх. Честность – это все чепуха; с ней так и будешь всю жизнь гнить в нужде. Если бы мы не дали слабину и сразу же выбросили из головы эти глупости, я бы не упустил столько возможностей и уже давным-давно выбрался бы из нищеты, которая нам мешает делать дела. Ведь если ты беден, общество почему-то считает своим долгом презирать тебя. А вот ежели ты, к примеру, разбогател не вполне честным путем, то все соседи перед тобой шляпу снимают. Разве не так?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170
– Пойду прогуляюсь, мне надо немного размяться, пока ты тут сюсюкаешь с младенцем.
– Твоя правда, я так привязался к нему! – с горечью в голосе прошептал Эшалот.
Бывший учитель танцев пожал плечами и направился к двери, сжевывая по дороге кончик сигары.
– Амедей, – окликнул его Эшалот, – если тебе не трудно, купи на одно су молока. И, прежде чем уйти, подойди и поцелуй Саладена, ведь поцелуй отца – настоящий бальзам для ребенка!
Симилор нехотя подошел и небритым лицом неловко ткнулся в землистый лобик младенца; в ответ Саладен пронзительно заорал.
– Гнусная тварь! – выругался Симилор.
На глазах Эшалота выступили слезы, он взял Саладена на руки и принялся укачивать.
Для многих прогулка была повседневным промыслом.
Во времена, когда бульвар дю Крим процветал, она начиналась у ворот Сен-Мартен и оканчивалась у Пети-Лазари. Всякого рода прощелыги бродили друг за другом, словно муравьи, мимо печально известных домов: нигде нельзя было увидеть более жалкой процессии! Сюда приходили те, кто промышлял окурками сигар, неотесанные матроны, прибывшие из деревни, беспризорные дети, опустившиеся щеголи. Некоторые совершали сей славный променад вот уже десять лет, ни разу не найдя ни гроша, но избранники судьбы, случалось, находили даже монеты в пятьдесят сантимов. Эти легенды известны всем. И все верят, что в один прекрасный день повезет именно ему. А почему бы и нет, место подходящее.
Оставшись один, Эшалот принялся укачивать Саладена, который хотел есть и потому не отвечал на его ласку. Этот младенец был стоек, словно кремень, но у всякого воздержания есть свои пределы. Саладен орал как бешеный; его тощее тельце корчилось и извивалось. Вся его кровь прилила к щекам, искаженное криком крохотное личико напоминало морщинистый лик демона.
– Спи, малыш, баю-бай! – терпеливо твердил Эшалот. – Он у нас такой хорошенький, наш малыш, мамочка так любит его! Спи, а папочка скоро принесет тебе ням-ням.
Именно этого и желал Саладен: ням-ням… Сколько раз Эшалот молил Господа совершить чудо: превратить его в женщину! Сколько раз после этих молитв он с тоской расстегивал свою аптекарскую блузу, снова и снова убеждаясь, что по-прежнему не может предложить свою грудь младенцу! Во время прогулок он с завистью смотрел на кормилиц. Такое же удовольствие доставляло ему созерцание военных, ибо их блестящие мундиры всегда привлекали взоры этих полногрудых дам. Что за трогательные ассоциации!
– Баю-бай, малыш, спи! Наш папа Амедей добрый, гули-гули, ах ты, мой хорошенький, гули-гули-гуленьки!
Он поднял Саладена высоко над головой и резко опустил вниз. Это любимая игра малышей, когда они сыты. О желудке Саладена нельзя было сказать, что он сыт. Каким бы щуплым ни был этот младенец, животик его был ого-го и требовал пищи. Саладен завопил с новой силой, и Эшалот почувствовал, что его уши вот-вот лопнут. Он рассердился.
– Ах ты, маленький мошенник, – вскипел он, опуская ребенка на землю, – вот как сейчас сяду на тебя, помяни мое слово! Надоели мне твои вопли! Я же честно признался, нет у меня ничего – ни в руках, ни в карманах, а поэтому будь любезен, заткнись!..
Саладен заорал еще громче.
– Ну что ж! – воскликнул Эшалот. – Раз такое дело, тем хуже для меня! Пойду с протянутой, просить милостыню!
Обуреваемый противоречивыми чувствами, он вышел из дому. В душе Эшалот был горд, и мысль о необходимости протянуть руку за подаянием казалась ему непомерно унизительной. К счастью, Бог его миловал: перед дверью соседки стояла бутылка с молоком, принесенная перед завтраком молочником, Эшалот прибрал ее. Тут в нем зародилась профессиональная гордость, и, переступая порог их берлоги, он сказал себе:
– Надо же, а у меня, оказывается, легкая рука! Расскажу об этом Амедею. Ну да что поделаешь, – продолжал он, поднося бутылку ко рту Саладена, который тотчас же умолк, как только почувствовал на губах вкус молока, – когда ты дошел до ручки, тут уж раздумывать не приходится, разве не так, сокровище мое? Да пей же ты! Пей! Только не захлебнись, обжора! Однако, – с неожиданной грустью пробормотал он, – соседка вовсе не богата! А я-то рассчитывал вырастить моего Саладена честным малым, который станет бриться каждый день. Ладно, после первого же дела заплатим соседке за молоко. А малыш не узнает, какими темными делишками было сколочено доставшееся ему состояние.
У него засосало под ложечкой, однако он благоговейно спрятал бутылку с остатками трапезы Саладена; к этому времени младенец уже спал как сурок.
Счастье никогда не приходит одно. На лестнице послышались шаги Симилора, фальшиво насвистывавшего модную песенку. Отчаянная надежда сжала сердце Эшалота.
«Может быть, жильцы с третьего этажа вернулись к разговору о женщине», – подумал он.
Вошел Симилор и высыпал на стол горсть монет по десять сантимов.
– И все это ты нашел на прогулке? – ахнул Эшалот.
– Не мелите чушь… – вместо ответа процедил Симилор.
Ноздри бывшего аптекаря сладострастно втянули в себя подозрительно знакомый сладостный запах.
– Вы пили водку, Амедей, – произнес он.
– И что из этого?
– А кто-то клялся, что не будет пить один.
– Спокойно, мой котеночек! Чтобы обтяпать дельце, надо прежде поговорить с человеком, разве не так?
– Да, Амедей, – смягчившись, согласился домохозяйка-Эшалот. – А с кем ты говорил?
– Но чтобы поговорить с человеком, надо пойти в трактир, посидеть, сыграть партию в бильярд… – не слушая приятеля, продолжал Симилор. – А уж если он угощает…
– Ну и голова же ты у меня! – с восхищением и завистью воскликнул Эшалот.
– Хватай свою шляпу, и пошли. Скоро мы узнаем, чего ему Надо со всеми этими непонятными словами: «Будет ли завтра день?» – и прочими секретами. Я плачу за две порции колбасы и выпивку.
– Благодарю, Господи! – прошептал Эшалот. – Неужели наконец и для нас настанут счастливые деньки!
Восхищение приятеля пришлось Симилору по душе.
– Вот и для простого человека, – назидательно произнес он, – есть свой случай, а тот, кто посмелее, сумеет его ухватить и выбраться наверх. Честность – это все чепуха; с ней так и будешь всю жизнь гнить в нужде. Если бы мы не дали слабину и сразу же выбросили из головы эти глупости, я бы не упустил столько возможностей и уже давным-давно выбрался бы из нищеты, которая нам мешает делать дела. Ведь если ты беден, общество почему-то считает своим долгом презирать тебя. А вот ежели ты, к примеру, разбогател не вполне честным путем, то все соседи перед тобой шляпу снимают. Разве не так?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170