Господин Ролан взял Андре за руки и привлек его к себе.
– Этот поступок станет венцом вашей самоотверженной жизни, – с глубоким чувством произнес он. – Мы будем с вами. Я не могу помочь вам обрести счастье, но обещаю вам, что репутация ваша будет восстановлена.
Бывший комиссар полиции смахнул набежавшую на глаза слезу.
Четыре пачки банковских билетов из сейфа были вручены двум полицейским чиновникам.
Лекок по-прежнему лежал не шевелясь. Осужденный канским судом обменялся рукопожатием с теми, кто арестовал его и вел его уголовное дело.
– Я отвечаю за этого человека, – произнес Андре, вновь закрывая решетку. – Когда баронесса Шварц уедет, присылайте сюда ваше правосудие; мы оба будем ждать его.
И он вернулся к поверженному Лекоку. В ту минуту, когда Андре Мэйнотт произносил свои последние слова, дверь в коридор, издав протяжный скрежет, распахнулась, и раздался пронзительный женский крик:
– Андре! Андре! Я не хочу уезжать!
Растрепанная, с блестящими безумными глазами на пороге выросла баронесса Шварц. В ответ на ее крик со стороны решетки раздался дикий восторженный вопль.
Прежде чем взволнованный и изумленный Андре попытался что-либо сделать, Лекок с быстротой змеи покатился по полу и таким образом пересек всю комнату. И вот он уже стоит в дальнем углу, сжимая в руке двухзарядный пистолет.
– Ты был прав! – сипло вскричал Лекок, пьянея от ярости. – В том кармане у меня действительно кое-что припасено! И я прекрасно знаю, куда надо тебя разить, приятель! Ха! Я знаю, где твое сердце, и прежде чем отправиться в ад, я разом уплачу тебе все мои долги… Смотри же!
И он направил пистолет прямо в грудь Жюли; раздался выстрел.
Но кто-то с быстротой молнии выскочил из коридора и заслонил Жюли. Это был барон Шварц; сраженный пулей Лекока, барон упал.
А Андре Мэйнотт и Приятель-Тулонец уже сцепились в смертельной схватке, напоминавшей поединок льва и тигра: враги боролись яростно и молча.
Сжимая друг друга в яростных объятиях, они покатились по полу к самому сейфу, и Андре со всей силой ударился головой о его стальную дверцу. Слизывая с губ кровавую пену, Лекок мгновенно высвободил руку, сжимавшую пистолет, и, испуская глухое рычание, приставил его к окровавленному виску Андре. Даже если бы свидетели могли броситься на помощь Андре, они бы опоздали.
Господь сам решил исход поединка.
Лекок распластался возле внутренней стороны распахнутой двери сейфа, Андре – возле внешней. В тот миг, когда Лекок спустил курок, Андре изловчился, рванулся и толкнул дверцу.
Раздался выстрел, однако пуля натолкнулась на тяжелую стальную дверь.
Каждый знает, сколь массивны дверцы сейфов, как велика их инерция. С силой атлета Андре оттолкнул от себя дверцу, и та, придя в движение, медленно и уверенно закрылась.
Это была отвратительная смерть. Дверь, словно пушечное ядро, смела Лекока со своего пути и, презрев препятствие в виде головы Приятеля-Тулонца, захлопнулась. Раздавленная голова скрылась в недрах сейфа, оставив лежать рядом изуродованное тело…
Андре Мэйнотт без чувств распростерся на полу.
Сдавленным голосом баронесса Шварц спросила:
– Он мертв?
– Нет, – ответил Ролан, приложив ухо к груди Андре. Тогда она опустилась на колени возле умирающего у ее ног барона Шварца.
– Я был прав, что не стал убивать себя сам, – прошептал барон.
Андре не ошибся: у барона было сердце. Умирающий прижал свои пересохшие губы к прекрасным рукам Жюли и едва слышно произнес:
– Пред Господом, которому известно, как я вас любил, клянусь, что я не виновен, но…
Последние слова банкира потонули в предсмертном хрипе. Пуля перебила ему сонную артерию.
Бал в особняке Шварцев подходил к концу; как обычно, веселье завершалось под звуки музыки, способные заглушить даже раскаты грома.
Тем временем по зале расползался зловещий слушок. Двое бледных как мел мужчин подошли к высокопоставленному лицу, чье инкогнито мы продолжаем хранить.
Затем во все стороны побежали слова:
– Барон Шварц мертв. Черные Мантии…
Эпилог
I
СПЕКТАКЛЬ
Первое представление «Черных Мантий»
Драма в пяти актах и 12 картинах
Спектакль с прологом,
эпилогом,
семью сменами декораций,
переодеваниями и танцами.
Таково было приблизительное содержание огромной афиши траурного цвета с большим белым квадратом посредине, где, помимо прочего, стояло:
«В роли графини Фра Дьяволо дебютирует мадемуазель Тальма-Россиньоль».
В Париже ни для кого не было тайной, что директор театра Мерсимон-Дье, словно заядлый игрок, поставил все на этот спектакль. Изворотливый и неглупый директор, ухитрявшийся долгое время поддерживать на плаву свой убыточный театр, рискнул пойти на непомерные расходы; в случае, если бы они не окупились, директору пришлось бы объявить себя банкротом. Помимо ангажемента для мадемуазель Тальма-Россиньоль, он заполучил шесть еще незнакомых публике клоунов, трех дикарей с берегов Рио Колорадо, питавшихся мясом своих поверженных врагов, некую даму, виртуозно глотающую шпаги, и юное дарование, обладавшее великолепным сопрано; дарованию предстояло исполнять песенку о грязи.
В третьем акте зрителям были обещаны волнующие картины заснеженных просторов полярных морей, оживляемые появлением настоящих белых медведей. В четвертом акте им" сулили балет охотников, убивающих тигра, гальванические огни и запуск воздушного шара. В седьмой картине – доподлинный лесной пожар.
Серьезные критики готовы были держать пари, что представление ждет грандиозный успех, и театр сразу же затмит славу своих соседей по бульвару. При этом они сетовали на те гиблые дебри, где приходится плутать искусству после преждевременной кончины Вольтера.
II
ПЕРЕД ПОДНЯТИЕМ ЗАНАВЕСА
Места в оркестре были заняты людьми, кои вели себя столь шумно, словно находились в собственной гостиной.
– Не знаю, не знаю, – сомневался удачливый аферист Кабирон, – как это они сумели втиснуть индейцев-антропофагов в высшей степени парижскую пьесу.
– Если хорошенько поискать, в Париже можно найти все, – отвечал Алавуа. – Как подумаешь, что мы раз двадцать обедали у этого полковника!..
– Фра Дьяволо! Дерзкий обманщик!
– Честное благородное слово! – воскликнул Котантэн де ла Лурдевиль. – Я лично видел знаменитую удавку в руках милейшего господина Мэйнотта. Там было написано разборчивыми буквами: Фра Дьяволо. И даты… Когда этот мошенник хозяйничал в Апеннинах, он захватил в плен самого папу! Его настоящее имя Мишель Поцца или Боцца; в 1806 году как главарь Каморры он был приговорен к повешенью в Неаполе. И я вовсе не раскаиваюсь, что произнес на его могиле несколько слов, ибо, в сущности, только такие личности и остаются в истории.
– Фра Дьяволо!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170
– Этот поступок станет венцом вашей самоотверженной жизни, – с глубоким чувством произнес он. – Мы будем с вами. Я не могу помочь вам обрести счастье, но обещаю вам, что репутация ваша будет восстановлена.
Бывший комиссар полиции смахнул набежавшую на глаза слезу.
Четыре пачки банковских билетов из сейфа были вручены двум полицейским чиновникам.
Лекок по-прежнему лежал не шевелясь. Осужденный канским судом обменялся рукопожатием с теми, кто арестовал его и вел его уголовное дело.
– Я отвечаю за этого человека, – произнес Андре, вновь закрывая решетку. – Когда баронесса Шварц уедет, присылайте сюда ваше правосудие; мы оба будем ждать его.
И он вернулся к поверженному Лекоку. В ту минуту, когда Андре Мэйнотт произносил свои последние слова, дверь в коридор, издав протяжный скрежет, распахнулась, и раздался пронзительный женский крик:
– Андре! Андре! Я не хочу уезжать!
Растрепанная, с блестящими безумными глазами на пороге выросла баронесса Шварц. В ответ на ее крик со стороны решетки раздался дикий восторженный вопль.
Прежде чем взволнованный и изумленный Андре попытался что-либо сделать, Лекок с быстротой змеи покатился по полу и таким образом пересек всю комнату. И вот он уже стоит в дальнем углу, сжимая в руке двухзарядный пистолет.
– Ты был прав! – сипло вскричал Лекок, пьянея от ярости. – В том кармане у меня действительно кое-что припасено! И я прекрасно знаю, куда надо тебя разить, приятель! Ха! Я знаю, где твое сердце, и прежде чем отправиться в ад, я разом уплачу тебе все мои долги… Смотри же!
И он направил пистолет прямо в грудь Жюли; раздался выстрел.
Но кто-то с быстротой молнии выскочил из коридора и заслонил Жюли. Это был барон Шварц; сраженный пулей Лекока, барон упал.
А Андре Мэйнотт и Приятель-Тулонец уже сцепились в смертельной схватке, напоминавшей поединок льва и тигра: враги боролись яростно и молча.
Сжимая друг друга в яростных объятиях, они покатились по полу к самому сейфу, и Андре со всей силой ударился головой о его стальную дверцу. Слизывая с губ кровавую пену, Лекок мгновенно высвободил руку, сжимавшую пистолет, и, испуская глухое рычание, приставил его к окровавленному виску Андре. Даже если бы свидетели могли броситься на помощь Андре, они бы опоздали.
Господь сам решил исход поединка.
Лекок распластался возле внутренней стороны распахнутой двери сейфа, Андре – возле внешней. В тот миг, когда Лекок спустил курок, Андре изловчился, рванулся и толкнул дверцу.
Раздался выстрел, однако пуля натолкнулась на тяжелую стальную дверь.
Каждый знает, сколь массивны дверцы сейфов, как велика их инерция. С силой атлета Андре оттолкнул от себя дверцу, и та, придя в движение, медленно и уверенно закрылась.
Это была отвратительная смерть. Дверь, словно пушечное ядро, смела Лекока со своего пути и, презрев препятствие в виде головы Приятеля-Тулонца, захлопнулась. Раздавленная голова скрылась в недрах сейфа, оставив лежать рядом изуродованное тело…
Андре Мэйнотт без чувств распростерся на полу.
Сдавленным голосом баронесса Шварц спросила:
– Он мертв?
– Нет, – ответил Ролан, приложив ухо к груди Андре. Тогда она опустилась на колени возле умирающего у ее ног барона Шварца.
– Я был прав, что не стал убивать себя сам, – прошептал барон.
Андре не ошибся: у барона было сердце. Умирающий прижал свои пересохшие губы к прекрасным рукам Жюли и едва слышно произнес:
– Пред Господом, которому известно, как я вас любил, клянусь, что я не виновен, но…
Последние слова банкира потонули в предсмертном хрипе. Пуля перебила ему сонную артерию.
Бал в особняке Шварцев подходил к концу; как обычно, веселье завершалось под звуки музыки, способные заглушить даже раскаты грома.
Тем временем по зале расползался зловещий слушок. Двое бледных как мел мужчин подошли к высокопоставленному лицу, чье инкогнито мы продолжаем хранить.
Затем во все стороны побежали слова:
– Барон Шварц мертв. Черные Мантии…
Эпилог
I
СПЕКТАКЛЬ
Первое представление «Черных Мантий»
Драма в пяти актах и 12 картинах
Спектакль с прологом,
эпилогом,
семью сменами декораций,
переодеваниями и танцами.
Таково было приблизительное содержание огромной афиши траурного цвета с большим белым квадратом посредине, где, помимо прочего, стояло:
«В роли графини Фра Дьяволо дебютирует мадемуазель Тальма-Россиньоль».
В Париже ни для кого не было тайной, что директор театра Мерсимон-Дье, словно заядлый игрок, поставил все на этот спектакль. Изворотливый и неглупый директор, ухитрявшийся долгое время поддерживать на плаву свой убыточный театр, рискнул пойти на непомерные расходы; в случае, если бы они не окупились, директору пришлось бы объявить себя банкротом. Помимо ангажемента для мадемуазель Тальма-Россиньоль, он заполучил шесть еще незнакомых публике клоунов, трех дикарей с берегов Рио Колорадо, питавшихся мясом своих поверженных врагов, некую даму, виртуозно глотающую шпаги, и юное дарование, обладавшее великолепным сопрано; дарованию предстояло исполнять песенку о грязи.
В третьем акте зрителям были обещаны волнующие картины заснеженных просторов полярных морей, оживляемые появлением настоящих белых медведей. В четвертом акте им" сулили балет охотников, убивающих тигра, гальванические огни и запуск воздушного шара. В седьмой картине – доподлинный лесной пожар.
Серьезные критики готовы были держать пари, что представление ждет грандиозный успех, и театр сразу же затмит славу своих соседей по бульвару. При этом они сетовали на те гиблые дебри, где приходится плутать искусству после преждевременной кончины Вольтера.
II
ПЕРЕД ПОДНЯТИЕМ ЗАНАВЕСА
Места в оркестре были заняты людьми, кои вели себя столь шумно, словно находились в собственной гостиной.
– Не знаю, не знаю, – сомневался удачливый аферист Кабирон, – как это они сумели втиснуть индейцев-антропофагов в высшей степени парижскую пьесу.
– Если хорошенько поискать, в Париже можно найти все, – отвечал Алавуа. – Как подумаешь, что мы раз двадцать обедали у этого полковника!..
– Фра Дьяволо! Дерзкий обманщик!
– Честное благородное слово! – воскликнул Котантэн де ла Лурдевиль. – Я лично видел знаменитую удавку в руках милейшего господина Мэйнотта. Там было написано разборчивыми буквами: Фра Дьяволо. И даты… Когда этот мошенник хозяйничал в Апеннинах, он захватил в плен самого папу! Его настоящее имя Мишель Поцца или Боцца; в 1806 году как главарь Каморры он был приговорен к повешенью в Неаполе. И я вовсе не раскаиваюсь, что произнес на его могиле несколько слов, ибо, в сущности, только такие личности и остаются в истории.
– Фра Дьяволо!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170