– Мне сдают комнату под самой крышей. Там я забавляюсь с девочками, сам понимаешь, старина! Ну-с, добро пожаловать! Ж.-Б. Шварц не заставил себя упрашивать: запах, доносившийся из кастрюль, чувствительно щекотал его ноздри, божественной музыкой звучали недавние слова Лекока: «Карты, вино, красотки!» Карты, по мнению Шварца, не стоили внимания, но он был не прочь выпить, а мысль о красотках вызывала в душе сладкое томление. И хотя эльзасцы славятся своей неторопливостью, но – пусть не в апреле, а в августе – даже они откликаются на зов природы… Между тем молодые люди очутились в неуютной и грязной комнате, одной из тех, какие обычно встречаются на постоялых дворах. Не успев войти, Лекок быстро выскочил на лестницу и громко закричал:
– Прислуга! Папаша Брюле! Мамаша Брюле!
Кто-то откликнулся, и Лекок продолжал:
– Мою карету к восьми часам! И чтобы точно как штык! Завтра утром я должен быть в Алансоне!
Затем он присоединился к своему гостю и небрежно добавил:
– Дом Бертье оплачивает мне кабриолет и лошадь, ясно?.. По делам этого дома я путешествую обычно ночью, чтобы не портить цвет лица.
– Если мне будет позволено… – начал было Ж.-Б. Шварц.
– Хочешь поехать со мной?
– Да…
– Та… Так вот, Жан-Батист, не стоит! Об этом мы сейчас и потолкуем, старина: у меня на ваш счет другие планы.
Сомнение вновь охватило нашего Шварца, и он уныло промямлил в ответ:
– Понимаете, господин Лекок, ведь я всего лишь бедняк…
– Ладно, ладно! Мы сейчас побеседуем на эту тему, я же сказал. И обещаю, сударь, что чрезмерно напрягаться я вас не заставлю.
Разговаривая, Лекок одновременно занимался своим туалетом, сменив городское платье на костюм путешественника. Когда служанка принесла еду, он с грохотом откинул крышку своего дорожного сундука.
– Я отправляюсь в Сирию, – сообщил Лекок, – и хочу оплатить счета. И чтоб без всяких приписок, душа моя, ясно? Не забывайте, что мне полагается коммерческая скидка… и овес моему рысаку!
Ж.-Б. Шварц, возможно, и не отличался особой наблюдательностью, но глаза у него все же были, и ему показалось, что господин Лекок уж слишком «пережимает» со сценой прощания, как говорят в театральном мире. Шварц навострил уши, и если предположить, что господин Лекок решил разыграть перед ним комедию, то можно с уверенностью сказать, что и зритель удвоил свое внимание. Но не так-то просто было раскусить Лекока, который, как мы убедимся в дальнейшем, был весьма хитроумным и искусным тактиком.
– Ты видел вывеску у входа? – неожиданно спросил он, садясь за стол. – «У отважного петуха». Это-то и определило мой выбор, Жан-Батист, понял? Я – петух, и я отважен. Но оставим церемонии; у меня к вам дело, сударь, и я плачу чистоганом. Сейчас я при деньгах, потому что дела мои здесь шли успешно: позавчера доставил крупнейшему канскому банкиру Банселлю железный сейф с секретом последней модели, от которого тот просто без ума. В городе только об этом и говорят. Теперь все нормандские банкиры захотят иметь такие сейфы, так что и в деле Бертье у меня со временем будет своя доля. Мое здоровье!
Он опрокинул стакан вина и продолжал:
– А почему?.. Да потому, что я – отважный петух, я всюду вхож, одет с иголочки, за словом в карман не лезу и все такое прочее… А ты, старина, настоящая курица, это точно: потертый сюртук, тощий кошелек и к тому же эта застенчивость!.. Стало быть, в Кане есть двое Шварцев: я, как вы хорошо знаете, сразу беру быка за рога… Шварцы, они, как иудеи, всегда поддерживают друг друга, но уж очень ничтожна эта поддержка, а? Ведь эльзасец – самое дряблое и холодное из всех живых существ на свете, если не считать карпа, конечно. У кондитера – нет места, у комиссара – нет места… И вот мой бедный юноша намерен отправиться в Алансон искать других Шварцев: чушь, да и только!
Все это было грустно слышать; тем не менее – о, сила аппетита! – наш молодой друг ел довольно неплохо. А когда ешь, то хочется выпить; и Лекок щедро угощал его настоящим вином. Не секрет, что вина на постоялых дворах Нормандии отличаются особенными качествами: нигде больше не найти столь кислого, поистине отвратительного пойла, как там. Но жители Гебвиллера не очень привередливы, и обычная воздержанность нашего бедного друга привела к тому, что сейчас его голова, подобно девичьей, пошла кругом. И во время этого пиршества (напомним: за четыре франка на каждого) Ж.-Б. Шварц все явственнее ощущал, как непривычное тепло разливается по его телу; он становился мужчиной, черт побери! И юноша чувствовал, что все больше завидует смелости господина Лекока.
В крошечном мирке парижских служащих, где Ж.-Б. Шварц вращался уже в течение нескольких месяцев, Лекок пользовался не лучшей репутацией. Но никто ничего толком не знал ни о его прошлом, ни о его связях, и ходившие о нем нелестные и довольно тревожные слухи, возможно, не имели под собой никаких оснований, так как зависть – обычная спутница победителей. Лекок же был победителем: пять тысяч франков жалованья, комиссионные и коляска! Не многим коммивояжерам в 1825 году удавалось достичь таких вершин. Ж.-Б. Шварц почтительно глядел на Лекока снизу вверх, и каждый стакан нормандского вина усиливал его восхищение. И если бы на весы положили соблазны, предлагаемые господином Лекоком, – с одной стороны, а эльзасские добродетели – с другой, то мы затруднимся сказать, какая чаша перевесила бы. По крайней мере так обстояли дела уже за десертом.
Но в то же время наш Шварц оставался порядочным человеком; например, он не обманул бы вас, предъявляя счет (но следует узнать, как этот счет составлялся). Итак, на столе располагались различные сыры, а среди них – локти обоих приятелей; молодые люди мирно беседовали.
– Это замужняя женщина, Жан-Батист, – продолжал свою речь коварный соблазнитель. – Сам понимаешь, дело молодое…
Трусоватый Шварц поддакнул.
– С замужними женщинами, – говорил Лекок, – шутить нельзя; на то закон есть.
– В таком случае оставьте их в покое! – воскликнул Шварц, на которого это последнее слово произвело магическое действие: вот новое доказательство его эльзасской чистоты.
Но Лекок прижал руку к груди и патетически произнес:
– О нет, друг мой! Лучше умереть, чем отказаться от счастья! Впрочем, тут вот еще что. Я все же принял кое-какие меры предосторожности: написал одно письмо, и оно уже отправлено с дорожной каретой, а завтра утром в Алансоне его опустят в почтовый ящик. Письмо адресовано папаше Брюле, а в нем – просьба вернуть мне трость с серебряным набалдашником, которую вы видите там, в углу, и которую я «забуду» при отъезде.
– Вот это да! – удивился Шварц. – И все это – из-за какой-то любовной интрижки!
Господин Лекок наполнил стакан, поднес его к губам и, воспользовавшись этим движением, украдкой взглянул на собеседника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170
– Прислуга! Папаша Брюле! Мамаша Брюле!
Кто-то откликнулся, и Лекок продолжал:
– Мою карету к восьми часам! И чтобы точно как штык! Завтра утром я должен быть в Алансоне!
Затем он присоединился к своему гостю и небрежно добавил:
– Дом Бертье оплачивает мне кабриолет и лошадь, ясно?.. По делам этого дома я путешествую обычно ночью, чтобы не портить цвет лица.
– Если мне будет позволено… – начал было Ж.-Б. Шварц.
– Хочешь поехать со мной?
– Да…
– Та… Так вот, Жан-Батист, не стоит! Об этом мы сейчас и потолкуем, старина: у меня на ваш счет другие планы.
Сомнение вновь охватило нашего Шварца, и он уныло промямлил в ответ:
– Понимаете, господин Лекок, ведь я всего лишь бедняк…
– Ладно, ладно! Мы сейчас побеседуем на эту тему, я же сказал. И обещаю, сударь, что чрезмерно напрягаться я вас не заставлю.
Разговаривая, Лекок одновременно занимался своим туалетом, сменив городское платье на костюм путешественника. Когда служанка принесла еду, он с грохотом откинул крышку своего дорожного сундука.
– Я отправляюсь в Сирию, – сообщил Лекок, – и хочу оплатить счета. И чтоб без всяких приписок, душа моя, ясно? Не забывайте, что мне полагается коммерческая скидка… и овес моему рысаку!
Ж.-Б. Шварц, возможно, и не отличался особой наблюдательностью, но глаза у него все же были, и ему показалось, что господин Лекок уж слишком «пережимает» со сценой прощания, как говорят в театральном мире. Шварц навострил уши, и если предположить, что господин Лекок решил разыграть перед ним комедию, то можно с уверенностью сказать, что и зритель удвоил свое внимание. Но не так-то просто было раскусить Лекока, который, как мы убедимся в дальнейшем, был весьма хитроумным и искусным тактиком.
– Ты видел вывеску у входа? – неожиданно спросил он, садясь за стол. – «У отважного петуха». Это-то и определило мой выбор, Жан-Батист, понял? Я – петух, и я отважен. Но оставим церемонии; у меня к вам дело, сударь, и я плачу чистоганом. Сейчас я при деньгах, потому что дела мои здесь шли успешно: позавчера доставил крупнейшему канскому банкиру Банселлю железный сейф с секретом последней модели, от которого тот просто без ума. В городе только об этом и говорят. Теперь все нормандские банкиры захотят иметь такие сейфы, так что и в деле Бертье у меня со временем будет своя доля. Мое здоровье!
Он опрокинул стакан вина и продолжал:
– А почему?.. Да потому, что я – отважный петух, я всюду вхож, одет с иголочки, за словом в карман не лезу и все такое прочее… А ты, старина, настоящая курица, это точно: потертый сюртук, тощий кошелек и к тому же эта застенчивость!.. Стало быть, в Кане есть двое Шварцев: я, как вы хорошо знаете, сразу беру быка за рога… Шварцы, они, как иудеи, всегда поддерживают друг друга, но уж очень ничтожна эта поддержка, а? Ведь эльзасец – самое дряблое и холодное из всех живых существ на свете, если не считать карпа, конечно. У кондитера – нет места, у комиссара – нет места… И вот мой бедный юноша намерен отправиться в Алансон искать других Шварцев: чушь, да и только!
Все это было грустно слышать; тем не менее – о, сила аппетита! – наш молодой друг ел довольно неплохо. А когда ешь, то хочется выпить; и Лекок щедро угощал его настоящим вином. Не секрет, что вина на постоялых дворах Нормандии отличаются особенными качествами: нигде больше не найти столь кислого, поистине отвратительного пойла, как там. Но жители Гебвиллера не очень привередливы, и обычная воздержанность нашего бедного друга привела к тому, что сейчас его голова, подобно девичьей, пошла кругом. И во время этого пиршества (напомним: за четыре франка на каждого) Ж.-Б. Шварц все явственнее ощущал, как непривычное тепло разливается по его телу; он становился мужчиной, черт побери! И юноша чувствовал, что все больше завидует смелости господина Лекока.
В крошечном мирке парижских служащих, где Ж.-Б. Шварц вращался уже в течение нескольких месяцев, Лекок пользовался не лучшей репутацией. Но никто ничего толком не знал ни о его прошлом, ни о его связях, и ходившие о нем нелестные и довольно тревожные слухи, возможно, не имели под собой никаких оснований, так как зависть – обычная спутница победителей. Лекок же был победителем: пять тысяч франков жалованья, комиссионные и коляска! Не многим коммивояжерам в 1825 году удавалось достичь таких вершин. Ж.-Б. Шварц почтительно глядел на Лекока снизу вверх, и каждый стакан нормандского вина усиливал его восхищение. И если бы на весы положили соблазны, предлагаемые господином Лекоком, – с одной стороны, а эльзасские добродетели – с другой, то мы затруднимся сказать, какая чаша перевесила бы. По крайней мере так обстояли дела уже за десертом.
Но в то же время наш Шварц оставался порядочным человеком; например, он не обманул бы вас, предъявляя счет (но следует узнать, как этот счет составлялся). Итак, на столе располагались различные сыры, а среди них – локти обоих приятелей; молодые люди мирно беседовали.
– Это замужняя женщина, Жан-Батист, – продолжал свою речь коварный соблазнитель. – Сам понимаешь, дело молодое…
Трусоватый Шварц поддакнул.
– С замужними женщинами, – говорил Лекок, – шутить нельзя; на то закон есть.
– В таком случае оставьте их в покое! – воскликнул Шварц, на которого это последнее слово произвело магическое действие: вот новое доказательство его эльзасской чистоты.
Но Лекок прижал руку к груди и патетически произнес:
– О нет, друг мой! Лучше умереть, чем отказаться от счастья! Впрочем, тут вот еще что. Я все же принял кое-какие меры предосторожности: написал одно письмо, и оно уже отправлено с дорожной каретой, а завтра утром в Алансоне его опустят в почтовый ящик. Письмо адресовано папаше Брюле, а в нем – просьба вернуть мне трость с серебряным набалдашником, которую вы видите там, в углу, и которую я «забуду» при отъезде.
– Вот это да! – удивился Шварц. – И все это – из-за какой-то любовной интрижки!
Господин Лекок наполнил стакан, поднес его к губам и, воспользовавшись этим движением, украдкой взглянул на собеседника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170