Печать отверженности делала их похожими: оба они принадлежали К многолюдному племени парижских изгоев.
Можно ли считать рыбаком человека, закидывающего в воду веревочку, привязанную к палке и снабженную согнутой шпилькой? Можно, если рыба не возражает. Несмотря на убогость своей снасти, оборванец вытаскивал карася за карасем, и в тряпице, завязанной по углам узелками, набралось уже рыбы на целую миску, тогда как сосед его, второй удильщик, не выловил еще ни одной уклейки.
Зато выглядел он как заправский рыбак, так сказать, классический, если судить по экипировке. На нем были непромокаемые ботинки, накрытые длинными кожаными гетрами, сделанными в Нью-Йорке и предназначенными для китобоев, промышляющих в полярных морях; в гетры были заправлены замшевые штаны, на которые ниспадал морской плащ английского образца, но из канадской материи. Картуз, напоминавший половинку арбуза, был родом из Нового Орлеана. Два ремня шириной в жандармскую портупею поддерживали с одной стороны несессер, а с другой – сумку с провизией; имелась еще специальная коробочка с богатейшим набором всякой наживки местного и экзотического происхождения, подвешенная к поясу из лакированной кожи. Перед ним выстроились наизготовку удилища самого разного фасона, рядом расположились сачки для ручного отлова – на случай, если клюнет неподъемной тяжести рыба, и стояло серебряное ведерко, наполненное бычьей кровью.
Но не только экипировкой блистал богатый рыбак – внешность его и сама по себе была достаточно импозантна. Под вздувшимся головным убором угадывался тщательно взбитый из кудрявых светлых волос тупей; круглые аппетитные щеки в красноватых прожилках, неизбежных к пятидесяти годам, подернулись сытеньким глянцем; конечности, правда, были несколько хиловаты, но зато брюшко, пикантно топырившее плащ, выглядело весьма солидно.
Трудно измерить глубину взаимного презрения соперников. Удачливый оборванец время от времени покидал свое место и, перейдя дорогу, забредал в поле люцерны, проверяя сохранность спрятанного там предмета. Лицо его во время этой проверки принимало разнеженное выражение. Возвращаясь обратно, он не упускал случая окинуть соседа насмешливым взглядом, на что тот отвечал взором, полным зависти и вражды. Совершалось это в полном молчании.
– Сударь, – внезапно заговорил оборванец, выдергивая из воды трепещущую уклейку в нескольких дюймах от роскошного, но недвижимого поплавка соседа, – и не скучно вам эдак попусту тратить воскресное время?
– Уж лучше тратить время попусту, чем выуживать такую мелочь, – величественно ответил богач. – Меня букашки не интересуют.
– А что вас интересует?
– Я обещал мадам Шампион щуку в четырнадцать фунтов… Извольте замолчать, звук человеческого голоса разгоняет рыбу.
Вам, сударь, и молчание не поможет.
Господин Шампион выпрямился с видом человека, желающего прекратить компрометирующий его разговор, однако нового призыва к тишине не потребовалось. Оборванец перестал обращать на соседа внимание и во что-то вслушивался. Смутный гул, хорошо знакомый прибрежным жителям, шел со стороны Парижа. На худом лице оборванца появилось торжественное выражение.
– Подходит! – прошептал он. – Шутки в сторону! Сейчас мы все узнаем.
Он мигом свернул свою удочку и спрятал ее в карман. Господин Шампион откашлялся и, покраснев, спросил:
– Приятель, сколько вы хотите за своих букашек?
Оборванец, явно ожидавший подобного предложения, ответил с лукавой улыбкой:
– Так-то лучше, сударь: не поймается щука в четырнадцать фунтов, так хоть карасиков снесете домой.
– Вот еще! – вскричал оскорбленный господин Шампион. – Неужто я похож на человека, таскающего домой этакую мелюзгу?
– Домой не домой, дело хозяйское.
– Я покупаю ваших инфузорий исключительно для наживки. Сколько?
Тряпица развязалась, соблазнительно раскинувшиеся караси поблескивали в последних лучах солнца, и господин Шампион помимо воли обласкивал их любовным взглядом. Отчетливо слышался уже лошадиный топот.
– Су за штуку.
– Франк за все.
Оборванец хотел было поторговаться, но завидев приближавшихся лошадей, рванул монету, зажатую между большим и указательным пальцем покупателя. Не говоря ни слова, он вытянул тряпицу из-под карасей, рассыпавшихся по траве, и что есть мочи припустил к люцерновому полю, тянувшемуся между бечевой дорогой и лесом. Было самое время, ибо нетрудно догадаться, что человек в аптечном фартуке ни в коем случае не желал быть замеченным с палубы «Орла». Разогнавшиеся лошади мчали прямо на разряженного рыбака, подбиравшего свою добычу, и несколько карасей еще оставалось на дороге, когда он вынужден был присесть на корточки, пропуская над головой бечеву.
– Добрый вечер, господин Шампион! – прокричал капитан. – Вы опять на своем посту? Много наловили?
– Улов приличный, но скоро ваш «Орел» всех рыбок распугает, – ответил Шампион, с триумфальной скромностью показывая карасей, сторгованных у покладистого конкурента. «Орел» стрелой пролетел мимо него.
Тем временем конкурент притаился за изгородью, отделявшей поле от бечевой дороги. В тот момент, когда судно проходило мимо, он просунул лохматую голову в дыру и напряг глаза. По телу его пробежала нервная дрожь, красноватое лицо побледнело, и под ресницами блеснула слеза.
– Ах, Симилор, Симилор! – жалобно причитал он. – Значит, ты и вправду предал нашу дружбу!
Сильные эмоции быстротечны, к тому же коварство Симилора делало его еще неотразимее. Утерев дрожащей рукой глаза, Эшалот рванулся с места, но тут же спохватился.
– Саладен! – простонал он. – Я чуть не позабыл Саладена!
Он вернулся назад и подобрал с земли загадочный пакет продолговатой формы, отдаленно смахивающий на картонного младенца, которого злодей крадет в прологе мелодрамы, с тем чтобы по ходу пьесы он возрос до первого любовника или любовницы – в зависимости от пола. К пакету был приделан ремень. Эшалот набросил ремень на шею и закинул пакет за спину со словами:
– Веди себя спокойно, Саладен!
После чего пустился бежать вдоль изгороди со скоростью, удивительной для человека столь громоздкой комплекции, явно вознамерившись идти вровень с лошадиным галопом. Вскоре лицо его побагровело, на висках выступила испарина, но он все равно мчался вперед, поглядывая поверх кустарника на «Орла» и то и дело поминая Симилора. Он пробежал уже шагов четыреста или пятьсот, когда чрезмерно сотрясаемый пакет испустил могучий рев. Картонный или нет, младенец обладал голосом выразительным и очень громким. Замедлив бег, Эшалот попробовал его усовестить:
– Закрой свой клювик, маленький негодник, не то придется мне его заткнуть. Уймись, малыш, мы бежим за папой!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170
Можно ли считать рыбаком человека, закидывающего в воду веревочку, привязанную к палке и снабженную согнутой шпилькой? Можно, если рыба не возражает. Несмотря на убогость своей снасти, оборванец вытаскивал карася за карасем, и в тряпице, завязанной по углам узелками, набралось уже рыбы на целую миску, тогда как сосед его, второй удильщик, не выловил еще ни одной уклейки.
Зато выглядел он как заправский рыбак, так сказать, классический, если судить по экипировке. На нем были непромокаемые ботинки, накрытые длинными кожаными гетрами, сделанными в Нью-Йорке и предназначенными для китобоев, промышляющих в полярных морях; в гетры были заправлены замшевые штаны, на которые ниспадал морской плащ английского образца, но из канадской материи. Картуз, напоминавший половинку арбуза, был родом из Нового Орлеана. Два ремня шириной в жандармскую портупею поддерживали с одной стороны несессер, а с другой – сумку с провизией; имелась еще специальная коробочка с богатейшим набором всякой наживки местного и экзотического происхождения, подвешенная к поясу из лакированной кожи. Перед ним выстроились наизготовку удилища самого разного фасона, рядом расположились сачки для ручного отлова – на случай, если клюнет неподъемной тяжести рыба, и стояло серебряное ведерко, наполненное бычьей кровью.
Но не только экипировкой блистал богатый рыбак – внешность его и сама по себе была достаточно импозантна. Под вздувшимся головным убором угадывался тщательно взбитый из кудрявых светлых волос тупей; круглые аппетитные щеки в красноватых прожилках, неизбежных к пятидесяти годам, подернулись сытеньким глянцем; конечности, правда, были несколько хиловаты, но зато брюшко, пикантно топырившее плащ, выглядело весьма солидно.
Трудно измерить глубину взаимного презрения соперников. Удачливый оборванец время от времени покидал свое место и, перейдя дорогу, забредал в поле люцерны, проверяя сохранность спрятанного там предмета. Лицо его во время этой проверки принимало разнеженное выражение. Возвращаясь обратно, он не упускал случая окинуть соседа насмешливым взглядом, на что тот отвечал взором, полным зависти и вражды. Совершалось это в полном молчании.
– Сударь, – внезапно заговорил оборванец, выдергивая из воды трепещущую уклейку в нескольких дюймах от роскошного, но недвижимого поплавка соседа, – и не скучно вам эдак попусту тратить воскресное время?
– Уж лучше тратить время попусту, чем выуживать такую мелочь, – величественно ответил богач. – Меня букашки не интересуют.
– А что вас интересует?
– Я обещал мадам Шампион щуку в четырнадцать фунтов… Извольте замолчать, звук человеческого голоса разгоняет рыбу.
Вам, сударь, и молчание не поможет.
Господин Шампион выпрямился с видом человека, желающего прекратить компрометирующий его разговор, однако нового призыва к тишине не потребовалось. Оборванец перестал обращать на соседа внимание и во что-то вслушивался. Смутный гул, хорошо знакомый прибрежным жителям, шел со стороны Парижа. На худом лице оборванца появилось торжественное выражение.
– Подходит! – прошептал он. – Шутки в сторону! Сейчас мы все узнаем.
Он мигом свернул свою удочку и спрятал ее в карман. Господин Шампион откашлялся и, покраснев, спросил:
– Приятель, сколько вы хотите за своих букашек?
Оборванец, явно ожидавший подобного предложения, ответил с лукавой улыбкой:
– Так-то лучше, сударь: не поймается щука в четырнадцать фунтов, так хоть карасиков снесете домой.
– Вот еще! – вскричал оскорбленный господин Шампион. – Неужто я похож на человека, таскающего домой этакую мелюзгу?
– Домой не домой, дело хозяйское.
– Я покупаю ваших инфузорий исключительно для наживки. Сколько?
Тряпица развязалась, соблазнительно раскинувшиеся караси поблескивали в последних лучах солнца, и господин Шампион помимо воли обласкивал их любовным взглядом. Отчетливо слышался уже лошадиный топот.
– Су за штуку.
– Франк за все.
Оборванец хотел было поторговаться, но завидев приближавшихся лошадей, рванул монету, зажатую между большим и указательным пальцем покупателя. Не говоря ни слова, он вытянул тряпицу из-под карасей, рассыпавшихся по траве, и что есть мочи припустил к люцерновому полю, тянувшемуся между бечевой дорогой и лесом. Было самое время, ибо нетрудно догадаться, что человек в аптечном фартуке ни в коем случае не желал быть замеченным с палубы «Орла». Разогнавшиеся лошади мчали прямо на разряженного рыбака, подбиравшего свою добычу, и несколько карасей еще оставалось на дороге, когда он вынужден был присесть на корточки, пропуская над головой бечеву.
– Добрый вечер, господин Шампион! – прокричал капитан. – Вы опять на своем посту? Много наловили?
– Улов приличный, но скоро ваш «Орел» всех рыбок распугает, – ответил Шампион, с триумфальной скромностью показывая карасей, сторгованных у покладистого конкурента. «Орел» стрелой пролетел мимо него.
Тем временем конкурент притаился за изгородью, отделявшей поле от бечевой дороги. В тот момент, когда судно проходило мимо, он просунул лохматую голову в дыру и напряг глаза. По телу его пробежала нервная дрожь, красноватое лицо побледнело, и под ресницами блеснула слеза.
– Ах, Симилор, Симилор! – жалобно причитал он. – Значит, ты и вправду предал нашу дружбу!
Сильные эмоции быстротечны, к тому же коварство Симилора делало его еще неотразимее. Утерев дрожащей рукой глаза, Эшалот рванулся с места, но тут же спохватился.
– Саладен! – простонал он. – Я чуть не позабыл Саладена!
Он вернулся назад и подобрал с земли загадочный пакет продолговатой формы, отдаленно смахивающий на картонного младенца, которого злодей крадет в прологе мелодрамы, с тем чтобы по ходу пьесы он возрос до первого любовника или любовницы – в зависимости от пола. К пакету был приделан ремень. Эшалот набросил ремень на шею и закинул пакет за спину со словами:
– Веди себя спокойно, Саладен!
После чего пустился бежать вдоль изгороди со скоростью, удивительной для человека столь громоздкой комплекции, явно вознамерившись идти вровень с лошадиным галопом. Вскоре лицо его побагровело, на висках выступила испарина, но он все равно мчался вперед, поглядывая поверх кустарника на «Орла» и то и дело поминая Симилора. Он пробежал уже шагов четыреста или пятьсот, когда чрезмерно сотрясаемый пакет испустил могучий рев. Картонный или нет, младенец обладал голосом выразительным и очень громким. Замедлив бег, Эшалот попробовал его усовестить:
– Закрой свой клювик, маленький негодник, не то придется мне его заткнуть. Уймись, малыш, мы бежим за папой!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170