…Мартен Делу, наш покойный ныне Волк, дожидаясь назначенного часа, лежал на краю леса в сухой еще тогда траве – дожди полились на следующий день, – лежал с запоздалым цветком во рту, так как считал себя натурой романтической. Люсьен он увидел издали. Она шла по дорожке в красной шляпке, изумительно шедшей к ее золотистым волосам, шла в коротенькой юбочке, обнажавшей стройные девичьи бедра. Шла, меланхолично думая, что это такое делают эти неведомые романтичные мужчины с женщинами, оставшись с ними наедине, если женщины так преображаются, ожидая их. Не найдя ответа на свой вопрос, девочка попыталась представить маминого красавчика. И тут он, именно он, в этом не могло быть сомнения, предстал перед нею во всей своей красе. Молодой, интересный, сильный, с взором, обращающим в собственность все, к чему он прикасается.
– А ты миленькая, – сказал Делу, подойдя к девушке и приподняв ее подбородок. – Небось, это о тебе в песне поется «Мне тебя сравнить бы надо с первою красавицей, что своим веселым взглядом к сердцу прикасается». Как тебя зовут? – Мегре показалось, что теперь говорит не он, и не другой Мегре, а Делу, погибший волк, говорит, чтобы помочь или запутать.
– Люсьен, – зарделась девушка – ей никогда не читали любовных стихов, а тут такое. – Я дочь мадам Николь Пелльтан из «Дома с Приведениями».
– Замечательно… Мама плюс дочь – это просто замечательно, – Мегре вспомнил, что нужно переворачивать страницы, и сделал это.
– Что вы имеете в виду, месье, говоря «мама плюс дочь – это просто замечательно»? – с трудом составила вопрос бедняжка Люсьен, не веря, что речь идет об элементарном содомском грехе.
В лесу, недалеко, решительно застучал топор Садосека. Мартен, бросив неприязненный взгляд в сторону источника звука, елейно заулыбался:
– Я знаком с твоей мамой, а теперь знаком с тобой, прекрасной ее дочерью, разве это не замечательно?
– Замечательно, – расцвела Люсьен, поправляя красную шапочку.
«Грудь небольшая, а потрогать тянет. Наверное, я еще и нимфоман», – подумал Волк, прежде чем поинтересоваться:
– А куда ты направляешься?
– К бабушке! – Люсьен не могла оторвать глаз от маминого возлюбленного, так непохожего на одурманенных наркотиками мужчин, которых она еще девочкой знала в Нидерландах и Швеции.
– Гостинцы несешь?
– Да, она приболела, а глинтвейн живо на ноги ее поставит.
– Что-то бабушек я в этих местах не встречал… (Лицо мадмуазель Жалле-Беллем посветлело ).
– Да она молодая, вот там живет, под тремя большими дубами, вокруг орешник.
– Это в «Трех Дубах»?..
– Да, месье, там.
– Подожди, подожди… Мадемуазель Генриетта – твоя бабушка?!
– Да, бабушка…
– Бабушка плюс внучка… Такого у меня еще не было, грех не поставить галочку, – пробормотал Волк себе под нос. В голове у него созрел план, и с места в карьер он принялся претворять его в жизнь:
– Знаешь, насколько мне известно, твоя бабуля – весьма романтическая натура, И потому к пирогу с курятиной и к бутылочке глинтвейна я добавил бы… я добавил бы распрекрасный букет осенних цветов. Он умилит бабушку до слез, и она скоренько поправится.
Говоря это, Делу, конечно же, улыбался. Улыбался, вспомнив, как покорил сердце романтично-сентиментальной мадмуазель Генриетты (ярко накрашенные уста мадмуазель Жалле-Беллем тронула кривая полуулыбка ).
– Мама запрещала мне сходить с дорожки. Может, нарвать с клумб? – посмотрела Люсьен на белые хризантемы. – Они вроде еще ничего?..
– С клумб?! Вроде еще ничего?! Да посмотри на них! Они же мечтают о компостной яме! Да… Не думал я, что девушка с такими умными глазками не понимает, что такое лесные непорочные цветы… Цветы, которые вырастают сами по себе, появляются как осеннее солнышко. Неужели милая девушка не понимает, что целительнее полевых цветов в мире нет ничего?!
Люсьен ведала, что мама обманула ее, и бабушка здорова, но ей так хотелось подчиниться этому пылкому мужчине, так сказочно прояснявшего ее сознание и чувства, мужчине, несомненно, поэту в душе. И она, кротко улыбнувшись на прощанье, побежала в лес собирать цветы, коих поздней осенью было очень и очень немного.
Проводив ее оценивающим взглядом, – ничего девочка, попка крутенькая, – Волк устремился к «Трем Дубам»…
Мегре опустил книжку. Он был недоволен – несмотря на помощь второй его ипостаси, второго Мегре, на странную помощь ушедшего Делу, его торпеда мчалась к цели со скоростью ломовой телеги. Что-то ей мешало. Что? Скептические глаза этих людей?.. Нет! Он сам что-то делает не так, сам… Делает не так, и потому то, что он им говорит, похоже на истину, как вывернутые наизнанку брюки похожи на брюки…
25. Любовь по-своему
– Что ж неплохо, весьма неплохо, из вас получиться бы замечательный лицедей – похлопал профессор в ладоши, когда Мегре замолк. – Честно говоря, я не ожидал, что вы так прямо все прочтете.
– Продолжайте, Мегре, – сказала мадмуазель Генриетта. – И знайте, что прямота не самый короткий путь к правде.
– Да, правда – не нож, скорее, болото, – вздохнул Люка.
– Итак, Действие третье, – Мегре обвел глазами слушателей. – Мадмуазель Генриетта, увидев любовника, приходившего лишь в субботу, в банный свой день, бросилась ему на грудь:
– О, милый, милый, ты не дождался субботы!
– Слушай, девочка, – ответил сладострастник, вырвавшись из объятий возбужденной женщины, – я тут маленькую Люсьен по дороге встретил – цвето-о-чек! Давай, что ли, на пару сорвем?
– Ты с ума сошел, негодяй! Мало тебе, что спишь с моей дочерью?! – на дубе, ближнем к обиталищу Генриетты, закаркал чем-то встревоженный ворон.
– Мало.
– Чудовище!!!
(Старшая медсестра Катрин метнулась с пузырьком нашатыря к мадмуазель Жалле-Беллем, понюхав, та артистично передернулась; Мегре втянул в себя как можно больше воздуха – нашатырь был нужен и ему).
Подождав пока медсестра усядется на свое место, Мегре продолжил:
– Слушай, девочка, а ведь у тебя нет выбора, – продолжал Делу гнуть своё. – Впрочем, нет, выбор-то есть, но он называется «опять никому не нужна».
– Я уеду! – зарыдала Генриетта. – В деревню, в Париж, на Мартинику!
– Езжай! – вынул из корзины пахучий капустный пирожок, принялся есть.
– Николь выставит тебя вон!
– А вот этого не надо. Смотри, теплые еще! – это о пирогах. – Ради меня она на все пойдет – как ни крути, я – единственный самец в этой дыре.
– Ты – сатана! Ублюдочный сатана! – скрип стула, на котором мерно раскачивался Катэр, модернистски оркестровал монолог Мегре.
– Успокойся! Давай, что ли, трахнемся по последней? Ты не поверишь, но я ведь люблю тебя, по-своему, конечно…
Мадмуазель Генриетта отвернулась, чтобы мерзавец не увидел ее жадно вспыхнувших глаз. Лу, однако, увидел. Злорадно захохотав, он схватил женщину цепкими волчьими лапами, отнес в спальню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110