Вспомнил, что граф Воронцов, с одной стороны, «полуподлец, полуневежда, но есть надежда, что будет полным, наконец», а с другой стороны, продав огромное имение, уплатил из благородных соображений кабацкие долги офицеров своего оккупационного войска перед выводом его на родину. Сказав себе: – Интересный, наверное, был человек, посмотреть бы на него, – проследовал в баню. Она его удивила некоторой схожестью с «Сандунами». Парилка, правда, оказалась простецкой. Жеглов постоял в ней озадаченным экскурсантом. Подумал, что все тут как-то несоразмерно, разнородно. Эта убогая парилка, мраморный зал, кажущийся огромным по сравнению со зданием, его вмещающим. Обычная деревянная бочка и бассейн из розового камня. Греческие барельефы и булыжники вокруг печи, три из которых побывали в брюшной полости человека, парившегося тут с прекрасной женщиной. Тут дверь позади него скрипнула, он обернулся и увидел эту женщину.
Она была в черном. Черные круги под глазами. Никакой косметики. Стояла прямо, смотрела так же. Жеглову стало неловко, он замялся, сказал:
– Вот, попариться собрался, гляжу, что и как…
– Водки хотите? – спросила женщина, не изменив выражения лица.
– Водки? Кто ж ее не хочет? – заморгал Жеглов артистично.
– В таком случае пойдемте со мной. Баню вам истопят к вечеру.
Женщина повернулась, пошла. Жеглов двинулся за ней. Войдя в гостиную, увидел столик у дивана. Накрытый. С графинчиком. Запотевшим. Рядом две рюмки. Вокруг – закуски. Тонко нарезанная твердая колбаска. Красная икорка. Корнишоны. Сыр, естественно. Когда успела? Увидела в окно, что иду к «Трем Дубам»? Наперед знала?! Вот баба!
– Садитесь, я сейчас, – ушла.
Жеглов сел. Стал смотреть на картину. На ней напряженно целовались. Подумал: «Интересные шляпки носила буржуазия, поношу и я». Взял кружочек колбаски, съел. Колбаска, как колбаска. Она вернулась. Он замер. Красавица! В черном обтягивающем платье, лицо зрелой девушки без всяких пятен под глазами, на высоких тонких каблучках. Вспомнил Пелкастера:
– «Поживете еще!»
– Сегодня неделя, как скончался мой друг Пуаро, – сказала, встав перед столом. – Помянем?
– Помянем, – только и смог сказать.
Она села. Не напротив, рядом. Сказала, коснувшись его плеча своим:
– Может быть, представитесь? Я должна вас как-то называть…
– Зовите меня Глебом.
– А я – Генриетта.
– Просто Генриетта?
– Да. Пока.
– Тогда очень приятно. Я налью?
– Конечно.
Он налил. Взяла рюмку, сказала:
– Пусть земля ему будет пухом.
– Пусть, – выпил махом. Она, повременив, выпила тоже. Закашлялась, потянулась вилкой за ломтиком сыра, заела. Он захрустел огурцом.
– Отчего он умер? – налил еще.
– Пуаро был серьезно болен. Почти полгода профессор Перен держал его на инъекциях и таблетках.
– Я слышал, старина выглядел неплохо?
– Я же сказала, профессор Перен держал его на инъекциях и таблетках. Вы почему так вдруг помрачнели?
– Мне тоже дают таблетки и делают инъекции…
– Не думайте об этом. Я спрашивала о вас у профессора, он сказал, что вы проживете пятьсот лет.
Жеглов вспомнил Пелкастера. Как тот сказал ему, прощаясь: – Встретимся через пятьсот лет.
– Вы опять помрачнели, товарищ Глеб. Так дело не пойдет, давайте лучше напиваться.
Они выпили. Закусили икрой. За стеной, в бане, что-то оглушительно упало. Жеглов удивленно посмотрел на стену, затем на нее – вопросительно.
– Это Жерфаньон тазик уронил, – пояснила Генриетта. – Ой, кажется, я пьяна в стельку!
Жеглов поощрительно улыбнулся:
– А что он там делает?
– Собирается топить печь.
– Тазиками?
– Нет, березовыми дровами. Тазик он роняет, давая мне знать, что через час баня будет готова.
– Вы пойдете в баню?
– Мы пойдем, если не возражаете.
– Что?!
– Вы испугались? Меня?!
Глеб оторопел. Не женщина, а кобыла, прет, не разбирая дороги. Нет, надо осадить.
– Пуаро был вам близок? – сказал первое, что пришло в голову.
– Да. Мы… мы любили друг друга.
– Вы такие разные… Он маленький, кругленький, с мелкобуржуазными усами, отпущенными для сокрытия таинственной женственности… Думаю, вечерами, закрывшись на все засовы, он сладострастно натягивал дамские колготки с лайкрой и туфельки на каблуках…
– Не говорите о почивших плохо, – возразила решительно. – Да, комплексы заставляли его выглядеть самоуверенным, даже напыщенным. Да, ему, выросшему в женском окружении, недоставало мужественности. Оттого он и придавал большое значение красивой одежде, элегантной обуви, ухоженным ногтям, порядку во всем. Думаю, – улыбнулась, вспомнив безусого Пуаро, облаченного ею в женские одежды, – мы, скорее, были подружками…
Жеглов представил знаменитого сыщика в дамском белье, в том самом, которое он обнаружил в тайнике под книжным шкафом, тряхнул негодующе мужественной своей головой, и вновь обратил внимание на женщину, продолжавшую говорить:
– Так что вы можете не ревновать, мой друг, тем более что…
Жеглов не слушал. Он думал, как будет выглядеть в своих собственных глазах, помывшись с этой женщиной в бане. В глазах получился чистый милиционер, исключенный из КПСС за аморалку. «Нет, надо накатить стакан, – решил он. – С этих рюмочек одна неразбериха в голове».
– Да вы пейте, пейте, я больше не буду, – придвинула к нему пыжившийся графин. – Вы сильный мужчина, вам много надо для хорошего настроения…
Жеглов взял фужер для сока, переместил в него водку из графина, выпил. Она придвинула к нему огурцы, он хрустнул одним. На душе сделалось хорошо. Женщина стала выглядеть домашней, почти супругой.
– А много у вас таких, как этот Пуаро? – спросил, с удовольствием на нее смотря.
– Каких таких?
– Которых держат на таблетках и инъекциях?
– Кто ж это знает, кроме профессора?
Жеглов посмотрел на смело декольтированную грудь женщины, притягательно белую на фоне черного платья, обострил взгляд: ему пришло в голову проделать с ней то, что он проделал накануне с Мааром-Шараповым.
– Знаете, я тоже принимаю таблетки и прочее, – продолжала она, – и потому мне не хочется продолжать эту тему.
– Ваша воля, – посмотрел Жеглов на графинчик, выглядевший опустошенным.
– Водки больше нет, – сказала виновато. – Коньяк будете?
– Какой?
– «Наполеон».
– Да, кстати, о Наполеоне. Как вы считаете, смерть его была случайной?
– Хотела бы я так умереть… – вздохнула по-детски. – На гребне счастья.
– Так как? Случайной она была или нет?
– Как вам сказать… Половину своей жизни в Эльсиноре он провел на башне, трижды там простудился, дважды – подвернул ногу в спешке, раз – расшиб копчик.
– Не юлите, сударыня, умоляю.
– Конечно же, никто его не убивал. Насколько я знаю, профессор Перен приказывал Жану Керзо не спускать с императора глаз, но Керзо ослушался и побежал смотреть на эту дурацкую сцену, я имею в виду вступление доблестных французских войск в Эльсинор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
Она была в черном. Черные круги под глазами. Никакой косметики. Стояла прямо, смотрела так же. Жеглову стало неловко, он замялся, сказал:
– Вот, попариться собрался, гляжу, что и как…
– Водки хотите? – спросила женщина, не изменив выражения лица.
– Водки? Кто ж ее не хочет? – заморгал Жеглов артистично.
– В таком случае пойдемте со мной. Баню вам истопят к вечеру.
Женщина повернулась, пошла. Жеглов двинулся за ней. Войдя в гостиную, увидел столик у дивана. Накрытый. С графинчиком. Запотевшим. Рядом две рюмки. Вокруг – закуски. Тонко нарезанная твердая колбаска. Красная икорка. Корнишоны. Сыр, естественно. Когда успела? Увидела в окно, что иду к «Трем Дубам»? Наперед знала?! Вот баба!
– Садитесь, я сейчас, – ушла.
Жеглов сел. Стал смотреть на картину. На ней напряженно целовались. Подумал: «Интересные шляпки носила буржуазия, поношу и я». Взял кружочек колбаски, съел. Колбаска, как колбаска. Она вернулась. Он замер. Красавица! В черном обтягивающем платье, лицо зрелой девушки без всяких пятен под глазами, на высоких тонких каблучках. Вспомнил Пелкастера:
– «Поживете еще!»
– Сегодня неделя, как скончался мой друг Пуаро, – сказала, встав перед столом. – Помянем?
– Помянем, – только и смог сказать.
Она села. Не напротив, рядом. Сказала, коснувшись его плеча своим:
– Может быть, представитесь? Я должна вас как-то называть…
– Зовите меня Глебом.
– А я – Генриетта.
– Просто Генриетта?
– Да. Пока.
– Тогда очень приятно. Я налью?
– Конечно.
Он налил. Взяла рюмку, сказала:
– Пусть земля ему будет пухом.
– Пусть, – выпил махом. Она, повременив, выпила тоже. Закашлялась, потянулась вилкой за ломтиком сыра, заела. Он захрустел огурцом.
– Отчего он умер? – налил еще.
– Пуаро был серьезно болен. Почти полгода профессор Перен держал его на инъекциях и таблетках.
– Я слышал, старина выглядел неплохо?
– Я же сказала, профессор Перен держал его на инъекциях и таблетках. Вы почему так вдруг помрачнели?
– Мне тоже дают таблетки и делают инъекции…
– Не думайте об этом. Я спрашивала о вас у профессора, он сказал, что вы проживете пятьсот лет.
Жеглов вспомнил Пелкастера. Как тот сказал ему, прощаясь: – Встретимся через пятьсот лет.
– Вы опять помрачнели, товарищ Глеб. Так дело не пойдет, давайте лучше напиваться.
Они выпили. Закусили икрой. За стеной, в бане, что-то оглушительно упало. Жеглов удивленно посмотрел на стену, затем на нее – вопросительно.
– Это Жерфаньон тазик уронил, – пояснила Генриетта. – Ой, кажется, я пьяна в стельку!
Жеглов поощрительно улыбнулся:
– А что он там делает?
– Собирается топить печь.
– Тазиками?
– Нет, березовыми дровами. Тазик он роняет, давая мне знать, что через час баня будет готова.
– Вы пойдете в баню?
– Мы пойдем, если не возражаете.
– Что?!
– Вы испугались? Меня?!
Глеб оторопел. Не женщина, а кобыла, прет, не разбирая дороги. Нет, надо осадить.
– Пуаро был вам близок? – сказал первое, что пришло в голову.
– Да. Мы… мы любили друг друга.
– Вы такие разные… Он маленький, кругленький, с мелкобуржуазными усами, отпущенными для сокрытия таинственной женственности… Думаю, вечерами, закрывшись на все засовы, он сладострастно натягивал дамские колготки с лайкрой и туфельки на каблуках…
– Не говорите о почивших плохо, – возразила решительно. – Да, комплексы заставляли его выглядеть самоуверенным, даже напыщенным. Да, ему, выросшему в женском окружении, недоставало мужественности. Оттого он и придавал большое значение красивой одежде, элегантной обуви, ухоженным ногтям, порядку во всем. Думаю, – улыбнулась, вспомнив безусого Пуаро, облаченного ею в женские одежды, – мы, скорее, были подружками…
Жеглов представил знаменитого сыщика в дамском белье, в том самом, которое он обнаружил в тайнике под книжным шкафом, тряхнул негодующе мужественной своей головой, и вновь обратил внимание на женщину, продолжавшую говорить:
– Так что вы можете не ревновать, мой друг, тем более что…
Жеглов не слушал. Он думал, как будет выглядеть в своих собственных глазах, помывшись с этой женщиной в бане. В глазах получился чистый милиционер, исключенный из КПСС за аморалку. «Нет, надо накатить стакан, – решил он. – С этих рюмочек одна неразбериха в голове».
– Да вы пейте, пейте, я больше не буду, – придвинула к нему пыжившийся графин. – Вы сильный мужчина, вам много надо для хорошего настроения…
Жеглов взял фужер для сока, переместил в него водку из графина, выпил. Она придвинула к нему огурцы, он хрустнул одним. На душе сделалось хорошо. Женщина стала выглядеть домашней, почти супругой.
– А много у вас таких, как этот Пуаро? – спросил, с удовольствием на нее смотря.
– Каких таких?
– Которых держат на таблетках и инъекциях?
– Кто ж это знает, кроме профессора?
Жеглов посмотрел на смело декольтированную грудь женщины, притягательно белую на фоне черного платья, обострил взгляд: ему пришло в голову проделать с ней то, что он проделал накануне с Мааром-Шараповым.
– Знаете, я тоже принимаю таблетки и прочее, – продолжала она, – и потому мне не хочется продолжать эту тему.
– Ваша воля, – посмотрел Жеглов на графинчик, выглядевший опустошенным.
– Водки больше нет, – сказала виновато. – Коньяк будете?
– Какой?
– «Наполеон».
– Да, кстати, о Наполеоне. Как вы считаете, смерть его была случайной?
– Хотела бы я так умереть… – вздохнула по-детски. – На гребне счастья.
– Так как? Случайной она была или нет?
– Как вам сказать… Половину своей жизни в Эльсиноре он провел на башне, трижды там простудился, дважды – подвернул ногу в спешке, раз – расшиб копчик.
– Не юлите, сударыня, умоляю.
– Конечно же, никто его не убивал. Насколько я знаю, профессор Перен приказывал Жану Керзо не спускать с императора глаз, но Керзо ослушался и побежал смотреть на эту дурацкую сцену, я имею в виду вступление доблестных французских войск в Эльсинор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110