– Маньяков мне только не хватало…
– Камни эти что-то символизируют, несомненно… – провещал Люка, вытирая лайковые свои перчатки батистовым платочком (конечно же, с изящной монограммой).
– Может быть, – буркнул комиссар. – Выньте их.
– Поджелудочная железа и почки отсутствуют, – констатировал Люка, выполнив просьбу комиссара.
– Представляю себя в его положении… Сырая земля, сосны кругом, и я с разверстым животом… – нарушил возникшую паузу завороженный голос мадмуазель Моники Сюпервьель.
В санатории Моника Сюпервьель, недавняя la dame aux camellias, яркая, изящная, улыбчивая, но как бы стоявшая в тени чего-то дамоклова, появилась пару лет назад, как судачили горничные, после неоднократных попыток суицида и безрезультатной реабилитации в стационаре. Мегре старался с ней не встречаться, ибо, увидев ее, испытывал неловкость, – девушка, неуловимо похожая на Рейчел, частенько являлась к нему во снах и делала все, что делают с мужчинами la dame aux camellias при исполнении профессиональных обязанностей.
Профессор, посмотрев на девушку долгим докторским взглядом, выцедил:
– Мадмуазель Сюпервьель, вам пора на процедуры.
– Да-да, профессор, я помню… – сомнамбулой пошла Моника прочь. Ее красный плащик, цветком пламеневший на поднятых плечах, на опущенных выглядел отцветшим.
– Запишите, смерть произошла два дня назад, около шести вечера, – сказал Мегре Люке, в очередной раз, отметив, что мадмуазель Моника неуловимо похожа на Рейчел и в тоже время на мадам Мегре, но лишь голосом. «Впрочем, наверное, мне просто нравится эта dijeuner de soleil» – решил комиссар, прежде чем обвести вопрошающим взглядом сотрудников санатория и пациентов, топтавшихся у трупа:
– Кто знает этого человека?
– Я, – крякнул от волнения отец Падлу, проповедник, некогда популярный в одном из провинциальных приходов Шампани. Как всегда в черной сутане, высокий, с лицом морщинистым и бледным, в пятнах рваного румянца, с медовыми священнослужительскими нотками во взгляде, сохранявшимися и в кисловато-затхлом камерном послевкусии он бродил по коридорам санатория и прилегающему парку как материализовавшаяся тень. Несколько лет назад отцу Падлу удалили опухоль в левом полушарии мозга размером с кулак, под опекой Перена он поправился по всем статьям, кроме одной. Если бы у Люки спросили, какой именно статьи, тот бы грустно сказал, что вместе с опухолью в хирургический тазик перекочевала и разговорчивость проповедника.
– Как его зовут? – спросил Мегре отца Падлу, зная, что ответы будут выдавливаться, как вода из камня.
– Лу, – упала в траву первая капля.
– Лу?!
– Делу.
– Делу?
– Да. Мартен Делу.
– Кто он?
– Не знаю. Он бродил за забором, – разговорился Падлу, почувствовав, что комиссар едва сдерживается от резких замечаний по поводу его словоохотливости.
– Только за забором?
– Нет.
– Откуда вы знаете, как его зовут?
– Мы разговаривали.
– Вы разговаривали?! – глаза Мегре излучали сарказм, как камин тепло.
– Он… Со мной.
– Что он говорил?
– Шутил.
– Как?
– Рассказывал анекдоты.
– Какие?
– Непристойные, – пятна румянца отца Падлу слились в конфедерацию.
– Какие именно?
– Про… Про любовь.
Мегре отметил, что глаза священника похотливо сверкнули.
– Понятно. А на территории больницы вы его видели?
– Да.
– Когда?
– Сейчас…
– Что сейчас?
– Вижу.
– Кого вы видите?
– Делу, – указал подбородком на тело отец Падлу.
– А… Можете еще что-нибудь добавить?
– Да.
– Что?
– Я видел следы.
– Чьи?
– Его туфель.
– Где?
– В парке. И здесь.
– Где именно? – терпение Мегре дымилось, как дымятся в жару лужи.
– Они шли оттуда, – отец Падлу указал в сторону ограды, и туда, – указал в сторону 1-го корпуса.
С неба деловито закапало, проповедник, радуясь своей предусмотрительности, раскрыл большой черный зонт.
– Понятно… – пробурчал Мегре, пожалев, что не взял своего. – Вот откуда эти булыжники…
Комиссар знал, что в 1-ом корпусе имелась старинная русская баня – большинство строений санатория, за исключением главного корпуса, было построено в 1815–1816 годах солдатами русских оккупационных войск, по неизвестным причинам заявившимися в эту глушь.
Напоследок ощупывав труп глазами, Мегре попросил Люку поискать вокруг поджелудочную железу и почки покойника. Когда тот вернулся ни с чем, направился к просеке, вдоль которой тянулась высоченная ограда из кованого металла, и с интересом ее осмотрел. Она, как говорилось в «Правилах внутреннего распорядка санатория» была сооружена в 1904 году, после того, как зимой 1903 года одна из пациенток, дальняя родственница Жоржа Клемансо, будущего премьер-министра, среди бела дня подверглась нападению волков, во множестве водившихся тогда в окрестных лесах.
Колонны из шероховато обветренного красного кирпича, стальные копьевидные стержни, ажурные узловые соединения были сделаны на славу, как все в старину. Оценив их по достоинству осязанием ладоней, Мегре подошел к воротцам, закрытым массивным висячим замком.
– Его часто открывают, – сделал вывод Люка, внимательно осмотрев замок.
– Это невозможно! – энергично возразил профессор Перен. – Ключи есть только у меня и консьержа.
– Понимаю вас, доктор, – тепло усмехнулся комиссар. – Вы ведь, как добропорядочный гражданин, с молодых ногтей уверены, что замки открываются одними лишь ключами? Смотрите, cela connu comme le loup blanc.
Мегре, окинув внимательным взглядом землю под калиткой, поднял заржавленную проволочку, придав ей нужную форму, двинулся к воротцам. Спустя секунды, профессор крутил в руке посрамленный замок.
– Я бы хотел с вами перемолвиться с глазу на глаз, – сказал ему Мегре, после того, как тот посмотрел на него с уважением.
– Разумеется, комиссар.
Они бок об бок пошли по тротуару вдоль ограды.
Небольшая черная гадюка, гревшаяся на нагретой солнцем брусчатке, прытко дала деру.
– Мне кажется, вы знали этого человека, – сказал Мегре, проводив змею неприязненным взглядом. Он не любил змей, и более всего – гадюк.
– Разумеется, знал, – бесстрастно ответил Перен. – Как и все присутствующие, кроме вас, большого любителя домашнего уединения. Он – бывший мой пациент. Около трех недель тому назад я выписал его из санатория за неоднократные нарушения режима и отказа от важных процедур.
– Понятно. Неудобный, значит, был человек.
– Это не то слово.
– Вы кого-нибудь подозреваете?
– Случайные драмы жизни до смешного отрежиссированны, – проглотил профессор пилюлю из своей серебряной коробочки.
– Значит, подозреваете…
– Нет, я никого не подозреваю. Я знаю, в санатории есть люди, преследующие цель любым способом поставить мое дело под свой контроль, а если это не удастся – уничтожить его. Думаю, убийство Делу на их совести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
– Камни эти что-то символизируют, несомненно… – провещал Люка, вытирая лайковые свои перчатки батистовым платочком (конечно же, с изящной монограммой).
– Может быть, – буркнул комиссар. – Выньте их.
– Поджелудочная железа и почки отсутствуют, – констатировал Люка, выполнив просьбу комиссара.
– Представляю себя в его положении… Сырая земля, сосны кругом, и я с разверстым животом… – нарушил возникшую паузу завороженный голос мадмуазель Моники Сюпервьель.
В санатории Моника Сюпервьель, недавняя la dame aux camellias, яркая, изящная, улыбчивая, но как бы стоявшая в тени чего-то дамоклова, появилась пару лет назад, как судачили горничные, после неоднократных попыток суицида и безрезультатной реабилитации в стационаре. Мегре старался с ней не встречаться, ибо, увидев ее, испытывал неловкость, – девушка, неуловимо похожая на Рейчел, частенько являлась к нему во снах и делала все, что делают с мужчинами la dame aux camellias при исполнении профессиональных обязанностей.
Профессор, посмотрев на девушку долгим докторским взглядом, выцедил:
– Мадмуазель Сюпервьель, вам пора на процедуры.
– Да-да, профессор, я помню… – сомнамбулой пошла Моника прочь. Ее красный плащик, цветком пламеневший на поднятых плечах, на опущенных выглядел отцветшим.
– Запишите, смерть произошла два дня назад, около шести вечера, – сказал Мегре Люке, в очередной раз, отметив, что мадмуазель Моника неуловимо похожа на Рейчел и в тоже время на мадам Мегре, но лишь голосом. «Впрочем, наверное, мне просто нравится эта dijeuner de soleil» – решил комиссар, прежде чем обвести вопрошающим взглядом сотрудников санатория и пациентов, топтавшихся у трупа:
– Кто знает этого человека?
– Я, – крякнул от волнения отец Падлу, проповедник, некогда популярный в одном из провинциальных приходов Шампани. Как всегда в черной сутане, высокий, с лицом морщинистым и бледным, в пятнах рваного румянца, с медовыми священнослужительскими нотками во взгляде, сохранявшимися и в кисловато-затхлом камерном послевкусии он бродил по коридорам санатория и прилегающему парку как материализовавшаяся тень. Несколько лет назад отцу Падлу удалили опухоль в левом полушарии мозга размером с кулак, под опекой Перена он поправился по всем статьям, кроме одной. Если бы у Люки спросили, какой именно статьи, тот бы грустно сказал, что вместе с опухолью в хирургический тазик перекочевала и разговорчивость проповедника.
– Как его зовут? – спросил Мегре отца Падлу, зная, что ответы будут выдавливаться, как вода из камня.
– Лу, – упала в траву первая капля.
– Лу?!
– Делу.
– Делу?
– Да. Мартен Делу.
– Кто он?
– Не знаю. Он бродил за забором, – разговорился Падлу, почувствовав, что комиссар едва сдерживается от резких замечаний по поводу его словоохотливости.
– Только за забором?
– Нет.
– Откуда вы знаете, как его зовут?
– Мы разговаривали.
– Вы разговаривали?! – глаза Мегре излучали сарказм, как камин тепло.
– Он… Со мной.
– Что он говорил?
– Шутил.
– Как?
– Рассказывал анекдоты.
– Какие?
– Непристойные, – пятна румянца отца Падлу слились в конфедерацию.
– Какие именно?
– Про… Про любовь.
Мегре отметил, что глаза священника похотливо сверкнули.
– Понятно. А на территории больницы вы его видели?
– Да.
– Когда?
– Сейчас…
– Что сейчас?
– Вижу.
– Кого вы видите?
– Делу, – указал подбородком на тело отец Падлу.
– А… Можете еще что-нибудь добавить?
– Да.
– Что?
– Я видел следы.
– Чьи?
– Его туфель.
– Где?
– В парке. И здесь.
– Где именно? – терпение Мегре дымилось, как дымятся в жару лужи.
– Они шли оттуда, – отец Падлу указал в сторону ограды, и туда, – указал в сторону 1-го корпуса.
С неба деловито закапало, проповедник, радуясь своей предусмотрительности, раскрыл большой черный зонт.
– Понятно… – пробурчал Мегре, пожалев, что не взял своего. – Вот откуда эти булыжники…
Комиссар знал, что в 1-ом корпусе имелась старинная русская баня – большинство строений санатория, за исключением главного корпуса, было построено в 1815–1816 годах солдатами русских оккупационных войск, по неизвестным причинам заявившимися в эту глушь.
Напоследок ощупывав труп глазами, Мегре попросил Люку поискать вокруг поджелудочную железу и почки покойника. Когда тот вернулся ни с чем, направился к просеке, вдоль которой тянулась высоченная ограда из кованого металла, и с интересом ее осмотрел. Она, как говорилось в «Правилах внутреннего распорядка санатория» была сооружена в 1904 году, после того, как зимой 1903 года одна из пациенток, дальняя родственница Жоржа Клемансо, будущего премьер-министра, среди бела дня подверглась нападению волков, во множестве водившихся тогда в окрестных лесах.
Колонны из шероховато обветренного красного кирпича, стальные копьевидные стержни, ажурные узловые соединения были сделаны на славу, как все в старину. Оценив их по достоинству осязанием ладоней, Мегре подошел к воротцам, закрытым массивным висячим замком.
– Его часто открывают, – сделал вывод Люка, внимательно осмотрев замок.
– Это невозможно! – энергично возразил профессор Перен. – Ключи есть только у меня и консьержа.
– Понимаю вас, доктор, – тепло усмехнулся комиссар. – Вы ведь, как добропорядочный гражданин, с молодых ногтей уверены, что замки открываются одними лишь ключами? Смотрите, cela connu comme le loup blanc.
Мегре, окинув внимательным взглядом землю под калиткой, поднял заржавленную проволочку, придав ей нужную форму, двинулся к воротцам. Спустя секунды, профессор крутил в руке посрамленный замок.
– Я бы хотел с вами перемолвиться с глазу на глаз, – сказал ему Мегре, после того, как тот посмотрел на него с уважением.
– Разумеется, комиссар.
Они бок об бок пошли по тротуару вдоль ограды.
Небольшая черная гадюка, гревшаяся на нагретой солнцем брусчатке, прытко дала деру.
– Мне кажется, вы знали этого человека, – сказал Мегре, проводив змею неприязненным взглядом. Он не любил змей, и более всего – гадюк.
– Разумеется, знал, – бесстрастно ответил Перен. – Как и все присутствующие, кроме вас, большого любителя домашнего уединения. Он – бывший мой пациент. Около трех недель тому назад я выписал его из санатория за неоднократные нарушения режима и отказа от важных процедур.
– Понятно. Неудобный, значит, был человек.
– Это не то слово.
– Вы кого-нибудь подозреваете?
– Случайные драмы жизни до смешного отрежиссированны, – проглотил профессор пилюлю из своей серебряной коробочки.
– Значит, подозреваете…
– Нет, я никого не подозреваю. Я знаю, в санатории есть люди, преследующие цель любым способом поставить мое дело под свой контроль, а если это не удастся – уничтожить его. Думаю, убийство Делу на их совести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110