И не один он это осознает. Маар осознает, Мегре осознавал. Но радиоприемник, его собственными руками собранный радиоприемник, который против всех законов природы ловит не волны, а разные годы? Как это объяснить?
– Вот со мной приключилась история –
Я купил радиолу «Эстония»,
И в свободный часок на полчасика
Прилегаю послушать я классику , –
спел по существу ситуации Галича. – Да, история. И никак это не объяснить, кроме как присутствием инопланетян в земной природе. Или наличием в моем организме Delirium tremens, то есть белой горячки, что вполне вероятно, если посчитать, сколько цистерн винно-водочных изделий я влил в себя за всю свою жизнь. Интересно, а сколько на самом деле? Надо посчитать. Сколько я пью? Лет так тридцать пять. Если принять, что в среднем пил по ноль пять ежедневно, то получится… Так, триста шестьдесят пять множим на ноль пять, получится около двухсотлитровой бочки. Умножим эту бочку на тридцать пять, получится ровно семь тысяч литров беленькой на душу населения. Или всего одна цистерна на базе автомобиля «Урал». Нет, на «Урале» до белой горячки не доедешь. А как же тогда это радио? Может, шутит кто? Кто? Перен, конечно. Наверняка у него есть радиостанция. Шарапов ему донес, он и подшутил?
Увлекшись этой идеей, Жеглов во второй раз восстановил свой приемник. На этот раз тот, ввиду перенесенных травм, согласился работать лишь на одной волне, но сообщил, что, по мнению аналитиков, Миттеран, скорее всего, победит Ширака во втором туре президентских выборов. Услышав это, Жеглов погладил ладошкой свой шершавый деталями приемник, ибо знал от старшей медсестры Вюрмсер, что упомянутые выборы должны состояться в том самом году, в котором он в данный момент существует.
– А Шарапов – иуда, ведь знает теперь все. Знает, но не открывается, а ведет куда-то, как вел Христа, – сказал он себе, оторвав руку от приемника, заладившего Машку Матье. – Ну и пусть. Главное, я знаю это и могу использовать.
Тут в дверь постучались, Жеглов сказал: – Войдите, – и вошел сияющий иуда.
– Здорово, Глеб! – сказал он, войдя в спальню. – Знаешь, что я от Лизы узнал?
– Что?
– Перед тем, как перейти в Эльсинор, она работала в одной из психиатрических клиник Лиона. И эту клинику обслуживало похоронное агентство под названием «Кристалл».
– Вот почему здесь практически одни сумасшедшие… – Жеглов не казался удивленным.
– Да, это агентство – поставщик Перена. Оно поставляет ему трупы, он их оживляет. Для чего – пока не ясно.
– Почему не ясно? Ясно. Но в принципе.
– А как у тебя дела? Накоцал чего?
– Да нет, нажрался в том подвале и заснул в кабинете Перена.
– И он тебя застукал? – округлил глаза Шарапов. – В своем кабинете?!
– Ага. И привел сюда, как отца-алкоголика.
– Ну, ты даешь! А отец у него и в самом деле был алкоголиком… А как приемник? Работает?
– Что, не слышишь?
– Слышу. Миррей Матье. Значит, все штатно?
– Похоже, да.
– А что ты так смотришь?
– Как?
– Ну, как на Иуду.
– А ты есть Иуда. Знаешь ведь все после моей терапии и последующей реабилитации. Все знаешь, а не говоришь.
– Не говорю, потому что Христос без Иуды Христом бы не стал. Побили бы камнями, и вся история. Без Голгофы отсюда не выбраться… – сказал с апломбом.
– Голгофа, Голгофа…Да я всю жизнь на нее иду, но почему-то в одни жопы попадаю…
– На Голгофу еще надо привести. В одиночестве туда не ходят.
– Вот-вот… – задумался Жеглов.
– Ты что насупился?
– Знаешь, я где-то читал, что все люди – сыны Божьи, и потому все люди есть потенциальные Христы. Только не все это знают, и потому живут коту под хвост. Я вот сейчас жизнь свою посмотрел из конца в конец и что, думаешь, увидел?
– Что?
– Что Христом с рождения был, но и подумать об этом не мог. А если бы подумал и поверил, все бы по-другому бы пошло…
– Ты что пил вчера? Паркетов, вроде, в Эльсиноре нет?
– Нет, политуру я вчера не пил.
– А что тогда?
– Слушай, кончай, а? Ты мой персональный Иуда, так действуй, организуй события!
– Ладушки. Только давай без мифологии. Не надо меня Иудой называть, себя Христом. Мы, как говорит профессор, в настоящее время находимся в этом году, и потому давайте называться своими именами, не то потомки запутаются.
– Не финти, говори, в какой Иерусалим мне идти?
– В «Три Дуба» надо тебе идти. Сегодня же.
– И что я там буду делать?
– Похмеляться. Сначала. А потом, как в ритм войдешь, ее спросишь, и она объяснит.
– В натуре объяснит?
– В натуре. И не ерепенься и за лацканы не бери, а просто раз пять трахни, – Шарапов отвернулся к окну, чтобы визави не увидел его едкой улыбки, стал смотреть на горы.
– Ну, ладно, пойду. А что от этого изменится? – Жеглов не стал разбираться, от кого иуда знает анекдот о майти-зайце и лисе.
– Все. Покой будет и путь.
– А ты сребреники получишь?
– Уже получил, – Шарапов позвенел монетами в кармане.
– Понятно. Значит, завтра утром, вернувшись от нее, я лягу спать и не проснусь? Как Пуаро?
– Проснешься. Кстати, посмотри на нашего нового садовника.
Глеб подошел к окну. Увидел маленького полноватого человечка с круглой головой, загнутыми вверх старорежимными усиками и новеньком зеленом с желтым комбинезоне. Он катил тачку с жухлой поживой грабель, лежавших сверху. Сказал с удивлением:
– Похож на Пуаро… Из сериала.
– Нет, это не Пуаро. Это другой человек. Он лечился у нас. Был выписан, но захотел остаться. Профессор с удовольствием его взял. На три месяца.
– Всего на три?
– Да, всего на три. Желающих попасть в Эльсинор, хоть садовником – туча. У них, пролеченных, ностальгия по нему образуется, как по детству.
– А меня возьмут?
– Садовником?
– Да.
– Ну, если тебя профессор как папаню пьяного домой тащил, то, наверное, шансы будут.
– Это хорошо. Садовника работа правильная. Вычищать надо, сажать. Слушай, гад, ну, скажи, что здесь происходит?
– Да ты уже догадался, только осознать не хочешь.
– Ну, скажи! С сознанием у меня после вчерашнего туго.
– Генриетту попроси. Она расскажет.
– Не пойду к ней.
– Пойдешь. Это надо. Цветочков только в зимнем саду нарви, она от этого тащится.
Глеб представил себя с букетом герани в руках, радостную, нет самодовольную улыбку Генриетты, и его передернуло.
– Слушай, Шарапов, иди ты отсюда! – сказал сердечно.
– Один хочешь остаться?
– Да, хочу.
– А ты и так один. Со мной, с Генриеттой. Ты всегда был один.
– Да. Всегда был один, даже среди тысяч людей. Знаешь, иной раз летишь навстречу человеку, думаешь все, вот оно счастье. А потом оказывается, что летел к бильярдному шару бильярдным шаром. Бац, и улетел «свояком» пряменько в лузу.
– Это понятно. Видишь ли, сердцем родственных родных людей очень мало. И многие из них к нашему рождению уже мертвы…
– Погоди, погоди!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110