Вы, дававший клятву Гиппократа, зарезали! Вы, эскулап великий, не сумевший меня вылечить! Я хочу, чтобы вы пырнули меня скальпелем в печень, под ребро, вы знаете, куда надо пырять! – этот тип вечно оригинальничал, он не мог не оригинальничать.
– Я не смогу этого сделать… – опешил Перен. – Исключено.
– Не сможете? Так наймите кого-нибудь! – захохотал сатанински.
– Вам здесь не марсельский порт! – возмутился профессор. – Где я вам найду убийцу?!
– Это ваше дело. Но я требую, чтобы меня зарезали. В драке, ночью в постели, в парке, где угодно.
– Но почему вы именно этого хотите, почему?! Объясните! – взмолился профессор.
– Все очень просто. Родненькая моя мама с детства кричала мне в лицо, что рано или поздно меня зарежут в вонючей подворотне или дешевом кабаке. И я хочу, чтобы так и случилось. Пусть маменька порадуются пророческой своей удаче, когда вы ей об этом сообщите. И обещаю, нет, клянусь: если вы этого мне не устроите, я переверну верх дном весь Эльсинор.
– Вы сможете перевернуть вверх дном лишь мебель в своей палате, – заявил на это профессор. Мартена держали взаперти из-за его, скажем мягко, буйного нрава.
– Не забывайте, мне терять нечего, – упорствовал Мартен. – И я ужасну весь этот чертов сатанорий. Или просто зажгу его.
– Ну, хорошо, будь по-вашему, – сдался профессор, решив, что потом что-нибудь придумает.
– То-то же! А сейчас я хочу свободы.
Перен возражать не стал. На следующий день Мартен ушел в лес, нашел заброшенную сторожку, принялся в ней обитать. Конечно, он не верил, что профессор выполнит требование, высказанное в запале, и потому придумал план, как его переиграть. И заодно отомстить за то, что тот в течение долгих месяцев последнего года жизни не выпускал его из палаты…
Генриетта замолчала, глаза ее повлажнели.
– И что это был за план?
– Жестокий. Он отомстил профессору, надругавшись надо мной, некогда бывшей его супругой, моей дочерью, ее бывшим мужем и моей…
– Внучкой?
– Вы знаете?! Как?
– Это маленький секрет. Так что был за план?
– Зная, что профессор обожает театр, Мартен придумал поставить для него «Красную Шапочку»…
– Вы обожаете красные шляпки, я знаю. Они, кстати, вам идут.
– Спасибо. Видимо, эта моя склонность и натолкнула его на мысль сыграть именно эту вещь. Он хорошо все продумал, все до мелочей, и сделал так, что Катэр застал его в тот самый момент, когда он насиловал Люсьен в моей постели…
– Ну, хорошо, скажем, я почти поверил. Но Мегре? Вы ведь с помощью этой истории свели комиссара в гроб? Извините, но сведение в гроб и эвтаназия, это две разные вещи, это не синонимы.
– С комиссаром другая история… Как-нибудь в другой раз я вам ее открою.
– В другой раз? Опять привязывать вас к столу, опять гоняться за тараканами, крыс ловить? Нет уж, увольте, я, честно говоря, не очень люблю этих тварей, особенно крыс с их противными голыми хвостами. Да и платьев у вас не хватит на все эпизоды темных сторон эльсинорской истории.
– Как скажете. Мегре к нам поступил с третьим инфарктом, не считая микроинфарктов – одни рубцы на сердце. Профессор его держал, долго держал. Но ко времени смерти Мартена, комиссар сдал морально. На сеансах психоанализа говорил профессору, что боится умереть в постели, что ограда Эльсинора жмет ему сердце, что одолевают ночные видения. Ну, профессор и решил его взбодрить и попросил провести расследование обстоятельств смерти Мартена. Вы знаете, Перен хоть и суров на вид, на самом деле очень мягок, это ему дорого обходится. Вот, например, сцена с вступлением французских войск в Эльсинор. Его же упросили…
– Об этом позже. Рассказывайте о Мегре.
– Хорошо. Профессор поручил ему расследование обстоятельств смерти Мартена, комиссар взялся и повел его весьма рьяно. Как раз в это самое время профессору удалось получить средство, регенерирующее сердце. Если не ошибаюсь, оно получается из каких-то там стволовых клеток. Оно, как и все чудодейственные средства, особенное. Особенное, потому что его надо вводить, в период максимального метаболизма, то есть когда организм и психика больного работают как паровоз на подъеме…
– И вы все вместе сделали его паровозом, и он развалился в самый неподходящий момент…
– Пусть будет так, – сказала Генриетта удрученно.
– Пусть будет. Пока.
– Рассказать теперь о Пуаро?
– Нет. Война войной, а обед по расписанию, сегодня Рабле обещал мне настоящие сибирские пельмени.
– А мышь?
– Что мышь?
– Вы обещали запустить ее мне в трусики.
– Потом. Доверяю ее вам, подкормите, чтоб стала большой и толстой, тогда и запустим.
– Вы знаете, я боюсь вас. Никого никогда не боялась, а теперь боюсь. И это мне по-женски нравиться.
– Не по-женски, по-мазохистки, – плотоядно улыбнулся Жеглов, и пропел, в такт ударяя кончиками пальцев по краю стола:
С тех пор все Бабетты боятся меня –
И это, ей-богу, мне больно!
Поэтому я – не проходит и дня –
Бью больно и долго…
– Вы хотите сказать, что вы со всеми женщинами так?
– Почему со всеми? На всех тараканов не напасешься. Да, вот еще что… Давно хотел спросить. Вы говорили, что умирающий перед смертельной инъекцией получает все, что захочет…
– Да. Все, что захочет.
– Я тоже получу?
– Да. Если захотите. Но вы не умрете. Профессор вас вытащит. Может вытащить.
– Он бог?
– Кое в чем – несомненно.
– А если не вытащит, и я захочу Аляску?
– Получите Аляску. Объясните только, что это такое.
– Это полуостров.
– Получите полуостров.
– Это хорошо, сограждане будут рады. Ну, что, пошли на обед?
– Идите один, мне надо переодеться. Да, а как же баня? – встрепенулась. – Жерфаньон осерчает.
– Как-нибудь в следующий раз. Мне надо подумать, от чего очиститься, а что и поберечь.
– Вы правы. Я тоже об этом подумаю, а потом сходим вдвоем, да?
– Да. Обещаю. Ну что, пока?
– Пока. Я буду думать о вас.
– Я тоже. О ваших показаниях.
Помахав ей пальчиками, Жеглов пошел к двери.
– Вы забыли меня развязать! – прокричала растерянно вслед.
– Ах, да, – вернулся, развязал путы, посмотрел на покрасневшие запястья, сказал виновато:
– Ну и зверь же я… – и вышел вон.
11. Крути, Ронсар, крути
Шел мокрый снег. Ветви сосен, придавленные тяжестью отходящей зимы, покрякивали от натуги. Ослепленные белизной статуи, пялили бельма на повсеместно белый свет; под одной из них Падлу кого-то охмурял. Жеглов шел, думая, не перегнул ли он палки с этой женщиной. «Нет, не перегнул, – решил он, неплохо ведь все вышло, как в кино. Вышло бы по-другому, шел бы сейчас, красный от баньки и со стыда. Эти француженки… Передок у них слабый, да, слабый… чуть что – юбки в сторону. А это кто такой? Ронсар? Похоже он».
Впереди – согбенная спина вся в снегу – шел Жак Ронсар. Это был тихий малозаметный тощенький человечек, которого Шарапов, первый остряк санатория, называл Тенью отца Гамлета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
– Я не смогу этого сделать… – опешил Перен. – Исключено.
– Не сможете? Так наймите кого-нибудь! – захохотал сатанински.
– Вам здесь не марсельский порт! – возмутился профессор. – Где я вам найду убийцу?!
– Это ваше дело. Но я требую, чтобы меня зарезали. В драке, ночью в постели, в парке, где угодно.
– Но почему вы именно этого хотите, почему?! Объясните! – взмолился профессор.
– Все очень просто. Родненькая моя мама с детства кричала мне в лицо, что рано или поздно меня зарежут в вонючей подворотне или дешевом кабаке. И я хочу, чтобы так и случилось. Пусть маменька порадуются пророческой своей удаче, когда вы ей об этом сообщите. И обещаю, нет, клянусь: если вы этого мне не устроите, я переверну верх дном весь Эльсинор.
– Вы сможете перевернуть вверх дном лишь мебель в своей палате, – заявил на это профессор. Мартена держали взаперти из-за его, скажем мягко, буйного нрава.
– Не забывайте, мне терять нечего, – упорствовал Мартен. – И я ужасну весь этот чертов сатанорий. Или просто зажгу его.
– Ну, хорошо, будь по-вашему, – сдался профессор, решив, что потом что-нибудь придумает.
– То-то же! А сейчас я хочу свободы.
Перен возражать не стал. На следующий день Мартен ушел в лес, нашел заброшенную сторожку, принялся в ней обитать. Конечно, он не верил, что профессор выполнит требование, высказанное в запале, и потому придумал план, как его переиграть. И заодно отомстить за то, что тот в течение долгих месяцев последнего года жизни не выпускал его из палаты…
Генриетта замолчала, глаза ее повлажнели.
– И что это был за план?
– Жестокий. Он отомстил профессору, надругавшись надо мной, некогда бывшей его супругой, моей дочерью, ее бывшим мужем и моей…
– Внучкой?
– Вы знаете?! Как?
– Это маленький секрет. Так что был за план?
– Зная, что профессор обожает театр, Мартен придумал поставить для него «Красную Шапочку»…
– Вы обожаете красные шляпки, я знаю. Они, кстати, вам идут.
– Спасибо. Видимо, эта моя склонность и натолкнула его на мысль сыграть именно эту вещь. Он хорошо все продумал, все до мелочей, и сделал так, что Катэр застал его в тот самый момент, когда он насиловал Люсьен в моей постели…
– Ну, хорошо, скажем, я почти поверил. Но Мегре? Вы ведь с помощью этой истории свели комиссара в гроб? Извините, но сведение в гроб и эвтаназия, это две разные вещи, это не синонимы.
– С комиссаром другая история… Как-нибудь в другой раз я вам ее открою.
– В другой раз? Опять привязывать вас к столу, опять гоняться за тараканами, крыс ловить? Нет уж, увольте, я, честно говоря, не очень люблю этих тварей, особенно крыс с их противными голыми хвостами. Да и платьев у вас не хватит на все эпизоды темных сторон эльсинорской истории.
– Как скажете. Мегре к нам поступил с третьим инфарктом, не считая микроинфарктов – одни рубцы на сердце. Профессор его держал, долго держал. Но ко времени смерти Мартена, комиссар сдал морально. На сеансах психоанализа говорил профессору, что боится умереть в постели, что ограда Эльсинора жмет ему сердце, что одолевают ночные видения. Ну, профессор и решил его взбодрить и попросил провести расследование обстоятельств смерти Мартена. Вы знаете, Перен хоть и суров на вид, на самом деле очень мягок, это ему дорого обходится. Вот, например, сцена с вступлением французских войск в Эльсинор. Его же упросили…
– Об этом позже. Рассказывайте о Мегре.
– Хорошо. Профессор поручил ему расследование обстоятельств смерти Мартена, комиссар взялся и повел его весьма рьяно. Как раз в это самое время профессору удалось получить средство, регенерирующее сердце. Если не ошибаюсь, оно получается из каких-то там стволовых клеток. Оно, как и все чудодейственные средства, особенное. Особенное, потому что его надо вводить, в период максимального метаболизма, то есть когда организм и психика больного работают как паровоз на подъеме…
– И вы все вместе сделали его паровозом, и он развалился в самый неподходящий момент…
– Пусть будет так, – сказала Генриетта удрученно.
– Пусть будет. Пока.
– Рассказать теперь о Пуаро?
– Нет. Война войной, а обед по расписанию, сегодня Рабле обещал мне настоящие сибирские пельмени.
– А мышь?
– Что мышь?
– Вы обещали запустить ее мне в трусики.
– Потом. Доверяю ее вам, подкормите, чтоб стала большой и толстой, тогда и запустим.
– Вы знаете, я боюсь вас. Никого никогда не боялась, а теперь боюсь. И это мне по-женски нравиться.
– Не по-женски, по-мазохистки, – плотоядно улыбнулся Жеглов, и пропел, в такт ударяя кончиками пальцев по краю стола:
С тех пор все Бабетты боятся меня –
И это, ей-богу, мне больно!
Поэтому я – не проходит и дня –
Бью больно и долго…
– Вы хотите сказать, что вы со всеми женщинами так?
– Почему со всеми? На всех тараканов не напасешься. Да, вот еще что… Давно хотел спросить. Вы говорили, что умирающий перед смертельной инъекцией получает все, что захочет…
– Да. Все, что захочет.
– Я тоже получу?
– Да. Если захотите. Но вы не умрете. Профессор вас вытащит. Может вытащить.
– Он бог?
– Кое в чем – несомненно.
– А если не вытащит, и я захочу Аляску?
– Получите Аляску. Объясните только, что это такое.
– Это полуостров.
– Получите полуостров.
– Это хорошо, сограждане будут рады. Ну, что, пошли на обед?
– Идите один, мне надо переодеться. Да, а как же баня? – встрепенулась. – Жерфаньон осерчает.
– Как-нибудь в следующий раз. Мне надо подумать, от чего очиститься, а что и поберечь.
– Вы правы. Я тоже об этом подумаю, а потом сходим вдвоем, да?
– Да. Обещаю. Ну что, пока?
– Пока. Я буду думать о вас.
– Я тоже. О ваших показаниях.
Помахав ей пальчиками, Жеглов пошел к двери.
– Вы забыли меня развязать! – прокричала растерянно вслед.
– Ах, да, – вернулся, развязал путы, посмотрел на покрасневшие запястья, сказал виновато:
– Ну и зверь же я… – и вышел вон.
11. Крути, Ронсар, крути
Шел мокрый снег. Ветви сосен, придавленные тяжестью отходящей зимы, покрякивали от натуги. Ослепленные белизной статуи, пялили бельма на повсеместно белый свет; под одной из них Падлу кого-то охмурял. Жеглов шел, думая, не перегнул ли он палки с этой женщиной. «Нет, не перегнул, – решил он, неплохо ведь все вышло, как в кино. Вышло бы по-другому, шел бы сейчас, красный от баньки и со стыда. Эти француженки… Передок у них слабый, да, слабый… чуть что – юбки в сторону. А это кто такой? Ронсар? Похоже он».
Впереди – согбенная спина вся в снегу – шел Жак Ронсар. Это был тихий малозаметный тощенький человечек, которого Шарапов, первый остряк санатория, называл Тенью отца Гамлета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110