— Что мы должны делать? — спросила Аргентайн после долгой паузы.
— Научить меня, как использовать симб, чтобы сделать запись. Разрешить воспользоваться вашим оборудованием на один вечер. Это все.
— Тебе потребуется гнездо подключения, переходник.
— Знаю.
Я не мог использовать для входа трюк Мертвого Глаза там, где требовалась запись.
— Аспен, — махнула рукой Аргентайн. Аспен кивнул и отправился за своим медицинским снаряжением.
— Знаешь, это может не сработать, — Аргентайн повернулась ко мне. — Когда я сказала… — ну, о том, чтобы заставлять людей проживать… Никто никогда этого не делал.
Часть ее мозга боялась, что затея не сработает, а другая боялась, что сработает.
Я промолчал, поскольку боялся еще больше Аргентайн. Мои пальцы беспокойно ощупывали потрескавшуюся обивку дивана; наткнулись на что-то твердое: прямоугольный, с закругленными углами, брусок ржавого металла с рядом квадратных дыр на ребре, напоминающий зубастую ухмыляющуюся пасть. Я стал вертеть железку в руках.
— Ты имеешь хоть какое-нибудь представление о том, как работает симб? — немного раздраженно спросила Аргентайн.
— Нет.
Она, прислонилась к Кироку, как к спинке кресла.
— Мы все тяжело усилены. Если не ошибаюсь, тебе это не нужно, поскольку ты можешь подключаться к нашим головам напрямую. Симб работает так: у каждого музыканта свой репертуар — новые песни, импровизации — словом, все, что они могут выжать из своей системы. Репертуары друг друга не повторяют. Каждый играет свои ритмические фигуры — уникальные, ну ты знаешь, автономные. Но через схему симба они сплавляются в единое целое — в общий узор. Усиление позволяет нам импровизировать — достаточно быстро и гибко, чтобы отслеживать мелодию и, если получается хорошо, поддерживать ее течение и гармонию. — Кироку с улыбкой взглянула на Аргентайн и поцеловала ей руку. — Иногда мы играем так, чтобы слова и музыка каждой отдельной песни ложились в одну и ту же тему: сплетаемся друг с другом, как нити в ткани. — Для наглядности Аргентайн сцепила пальцы. — Иногда кто-то берет отдельную тему, и мы позволяем ей вырваться, взорваться. — Она взмахнула руками. — Но все это идет от одного сердца и вернуться обратно должно в тот же центр, слиться к концу воедино. Это как космос, понимаешь? Расширение и сужение универсума, центробежные и центростремительные силы, движение миров и солнц… — Руки Аргентайн начали описывать в воздухе круги. Сама Аргентайн мысленно унеслась куда-то далеко, забывая, с кем она говорит; не задаваясь вопросом, почему, когда она готовится объяснить самые свои глубины, объяснения с языка не идут — их просто нет. Музыканты заслушались ее словами, потерялись — каждый в своих замкнутых образах чувства внезапного прозрения.
— Как соитие, — пробормотал я.
— Что? — возвращаясь в реальность, спросила Аргентайн.
— Ничего, — я опустил голову, вертя в пальцах железку.
— Ты имеешь в виду секс? — спросила Кироку в глупо хихикнула.
Я, не поднимая глаз, качнул головой.
— Псионы могут это делать. Не часто. Это значит — открывать свой мозг другому полностью, пока не станешь как бы одной личностью в двух телах…
Я подумал о Джули; о том, как наши сознания вспыхнули тогда диковинными цветами, разгорающимися все ярче и ярче… как в одно мгновение бытия вне времени пустота внутри меня заполнилась ответами — всеми, какие я только хотел узнать в жизни, покоем, пониманием, любовью…
— Мне это напоминает секс, — сказала Аргентайн, странно усмехаясь.
Я поднял глаза к потолку, хотел добавить ей кое-что, но передумал. Затем сказал:
— Мне кажется, что большая часть публики, наблюдающей за твоими действиями, не улавливает добрую половину их сути. Чтобы понимать мистерию, зрители тоже должны кибернетизироваться.
— Да. Я знаю. Поэтому я завидовала тебе — тому, что ты сотворил в клубе в первую ночь… Но они вобрали столько, сколько могли, и если они получили удовольствие, то больше их ничто не беспокоит. Да и, в конце концов, мы делаем это не для них.
— А что насчет образов — голографического реквизита, что я тогда видел? Откуда он?
— Это Аргентайн, — вставил Джэкс. — Она — дух. Проецирует видения. Пускает ток.
— Заткнись, — оборвала его Аргентайн. Я удивился ее внезапному раздражению. Она боялась, что будет выделена, отрезана, обособлена от группы — боялась, что рок поджидает момент, чтобы швырнуть ее вниз; что из середки всей этой техники следит за ней око дьявола.
— Мы все в равней степени ткем узор. Я внушаю им образы, от которых в этом мире я отмахиваюсь, да.
Я подбираю и смешиваю краски. Контролирую зрительный ряд. Но фрагменты снов принадлежат всем нам.
Я понял, что она права: все усиление в галактике вместе взятое не может заставить их сплавиться настолько, чтобы стать узором, пусть даже человеческие половинки с их человеческими «я» и хотели бы объединиться. Меня заинтересовало: мозги ли, перестроенные подобным образом, делали существование симба возможным, или первым и самым трудным актом творческого действа был верный подбор личностей для мистерии? И сколько времени это продлится? И вообще: как долго сложное единство может оставаться единством и не рассыпаться?
В комнату вернулся Аспен со своим чемоданчиком в руках и сел рядом со мной.
— Наклонись.
Мое тело напряглось, сопротивляясь, когда он попытался заставить меня вытянуть шею.
— Расслабься, — сказал Аспен, приклеивая мне на шею полоску анестетика. — Ты ничего не почувствуешь.
Я вовсе не боли боялся, но промолчал и нагнул голову. Пока Аспен вживлял мне биопровода, я не чувствовал ничего, и только в самый последний момент ощутил, как что-то мелко-мелко забилось внутри моего черепа, точно там затрепетали, зазвонили крошечные колокольчики. И все кончилось. Прокалывать ухо было больнее.
— Ты чувствуешь его? — спросил Аспен. — Да.
— Хорошо. Тогда ты ожил. — Аспен протянул зеркало. — Один из нас. — Он удовлетворенно ухмыльнулся.
Я приподнял с шеи волосы и взглянул в зеркало, чего мне очень не хотелось делать. Потом дотронулся до свежей отметины — там, где сидела синтетическая плоть. Какое-то пятно — и ничего больше. Я посмотрел на свое отражение, на круглые, абсолютно нормальные зрачки. Один из них.
— Испытай на нас, — сказал Аспен, все еще ухмыляясь. Он уже успел забыть, для чего мне это надо или какие мне грозят неприятности. Или, может быть, до него даже не дошла суть дела.
Я оглядел кружок музыкантов: они ждали, хотели почувствовать что-нибудь…
— Я не хочу сейчас пробовать, — сказал я, опуская глаза. — Просто расскажите, как заставить его делать то, что мне нужно. Как записывать то, что со мной происходит, и как скормить запись головам Конгресса?
— Мы не можем, — сказала Аргентайн, чувствуя, как терпение ее истощается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140