Люк задраился; на табло пульсировали координаты места назначения. Челнок плавно — так, что я едва почувствовал движение, — поднялся и понесся к шлюзу. Я откинулся в кресле, как только мы вышли из шлюза и начали спуск к гравитационному полю Памятника. Я вытянул ноги и щупальце за щупальцем стал разжимать мозговую блокировку.
Ничего. Никакого сигнала. Я вздохнул и закрыл глаза. Теперь было легко поверить, что это — ошибка. Или все же мое воображение. Паранойя — старая привычка, от которой тяжело избавиться, коли ты чувствуешь себя уродом и подделкой. Перед глазами была кромешная тьма… Я снова открыл их, моргнул и посмотрел в иллюминатор: по мере того как мы спускались, из-под наших ног, медленно заполняя собой звездное небо, вырастала, словно ее надували, планета. Памятник. Когда я думаю о спуске, меня начинает подташнивать. Взглянув на Эзру и Киссиндру, я снова вспомнил, что я здесь не один. Хотя с таким же успехом мог быть один: они о чем-то спорили; перегнувшись через меня, Кисс раздраженно шипела на Эзру.
— Но я ничего не могу поделать, я должен получить доступ… У меня нет такой памяти — я тебе не Мобильный Информационный банк… — Его рука мельтешила у меня перед глазами.
— Эзра…
Я снова повернул голову к иллюминатору. Мы входили в атмосферу планеты, приближаясь к конечной цели нашего путешествия. Челнок затормозил слишком резко, и из-за сильной перегрузки стало трудно говорить. Киссиндра и Эзра замолчали. А мне, наоборот, полегчало: раз перегрузки, значит, по крайней мере, тормоза у судна есть. В галактике происходило множество непонятных мне вещей, из-за чего я чувствовал себя неуютно.
Поверхность планеты наплывала на нас, становясь все отчетливее. Пейзаж, который я рассматривал, медленно просачивался в мой мозг, оформляясь там в красочную картину, и я почувствовал, что улыбаюсь. Как красиво! Мне показалось, как бывало иногда в таких случаях, будто у меня чужой, трансплантированный мозг, будто я живу в чужом теле. Даже тот факт, что я не мог, как ни старался, обнаружить в своих мыслях другое, столь же реальное, как и я, существо, не помогал избавиться от призрачного двойника.
Я потрогал серьгу, катая прохладные твердые бусинки между пальцами. Ухо побаливало. Раньше я не носил драгоценностей: у окружающих они вызывают только одно чувство — зависть. Зачем мне такое внимание? Однажды утром — это случилось давно, еще в Старом городе, — я проснулся с татуировкой, но ее скрывает одежда. Покупая сегодня серьгу, я снова пытался доказать самому себе, что мне не нужно больше притворяться собственной тенью, стараться быть невидимым; хотел забыть то, что приходилось все время помнить. Я взглянул на свой кредитный счет: к тому времени, когда университет закончит здесь занятия, я останусь совсем без денег. Банкрот. Я глубоко вздохнул, снимая напряжение в груди.
В какой бы части Памятника вы ни очутились, вас поражает буквально все. Шелковый воздух и музыкант-ветер. Словно художник, нет, сотня художников получила во владение целый мир — как глину, как палитру, как музыкальный инструмент. Красота совершенная, словно бриллиант. И ничего. Ничего живого, способного нарушить ее покой. Ни листика, ни птицы, ни насекомого. До сих пор — ничего…
Наконец картинка в иллюминаторе замерла. Крышка люка издала звук, похожий на вздох, и челнок широко зевнул, выпуская пассажиров. Мы выбрались наружу, разминая затекшие мышцы. Внезапная тишина желтого, открытого всем ветрам плато заставила нас замолчать. Два других судна сели раньше, и цветная кучка туристов уже гудела в нескольких метрах от нас, хотя казалось, что голоса долетали откуда-то издалека, так тонко и высоко они звучали. Солнце почти зашло. В багреном закатном отсвете глыбы коричневатого песчаника вдруг заблестели, словно отлитые из меди. Не зная их истории, можно было подумать, что только время и ветер, вгрызаясь в песчаные скалы из года в год, отлили их в эти величественные формы. Но, если приглядеться получше — к чему угодно, хоть к самому мелкому камешку, — можно было обнаружить тайный знак, примету, неуловимую подпись, говорящую о том, что все здесь задумано, спланировано, создано каким-то мыслящим, чувствующим интеллектом; создано и оставлено так навеки.
Я отошел от челнока. Когда я осмотрелся, величественность и совершенство мира и неба поразили меня — даже дыхание перехватило — словно Абсолют держал меня на ладони и негде было спрятаться. Нечто похожее я испытывал во время долгих перелетов в открытом космосе — один на один с безграничным пространством… Заставив себя вернуться к действительности, я почувствовал, что ветер ласково ерошит мне волосы. Я вздохнул — и замер. Стоящие рядом со мной Киссиндра и Эзра, открыв от изумления рты, застыли на месте, забыв про свой спор.
Приемное солнце этого сказочного мира, похожего на старинный кораблик в бутылке, вкатилось под гигантскую каменную арку, одиноко стоящую посередине плато. Ее называли Золотыми воротами… И словно само Время попало в каменную западню, да там и застыло. Оранжево-багровые лучи изрешетили черный силуэт арочной перемычки, превратив камень в кружево. Поднялся ветер, неся с собой серый занавес пыли. И тут я услышал его: тонкий, высокий, мелодичный звук раздался в воздухе надо мной — ветер играл на каменной флейте свою извечную песню, вызывая Прошлое из изъеденного пустотами каменного нутра Золотых ворот. Звук проник мне в грудь, и невидимая рука сжала сердце. Я пошел прочь, забыв все и вся, ослепленный солнцем, оглушенный пением камня…
Внезапно мои чувства прорезал громкий сигнал, и я дернулся назад. Я стоял на краю отвесного обрыва — на границе доступной туристам территории. Отступив на безопасное место, я ждал, когда стихнет звон в ушах. Затем снова шагнул на край, прислушался… Ничего. Спустя минуту я присел на корточки, оставляя отпечатки ладоней на блестящем песке, поднял небольшой, с мою руку, гладкий полосатый камень и снова положил его — уже на другое место. Все равно он выглядел идеально. От заунывной песни ветра внутри у меня все заледенело.
— Господи, что заставило их сотворить все это? — Кисс прошептала это не мне, а ветру. Я не смотрел на нее, но почувствовал, что она стоит рядом. — Такую красоту — и лишь для собственного удовольствия?.. А может нет?
— Что-нибудь ритуальное, — отозвался Эзра, хотя его не спрашивали. — Часть культового действа.
Это был обычный ответ, который мы слышали всякий раз, когда всплывал какой-нибудь странный факт из древних времен, и который значил, что эксперты не знают, что, черт возьми, это было, и, скорее всего, не узнают никогда.
— Нет. — Я выпрямился, обтирая руки о штаны. — Это и в самом деле памятник.
— Памятник чему?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
Ничего. Никакого сигнала. Я вздохнул и закрыл глаза. Теперь было легко поверить, что это — ошибка. Или все же мое воображение. Паранойя — старая привычка, от которой тяжело избавиться, коли ты чувствуешь себя уродом и подделкой. Перед глазами была кромешная тьма… Я снова открыл их, моргнул и посмотрел в иллюминатор: по мере того как мы спускались, из-под наших ног, медленно заполняя собой звездное небо, вырастала, словно ее надували, планета. Памятник. Когда я думаю о спуске, меня начинает подташнивать. Взглянув на Эзру и Киссиндру, я снова вспомнил, что я здесь не один. Хотя с таким же успехом мог быть один: они о чем-то спорили; перегнувшись через меня, Кисс раздраженно шипела на Эзру.
— Но я ничего не могу поделать, я должен получить доступ… У меня нет такой памяти — я тебе не Мобильный Информационный банк… — Его рука мельтешила у меня перед глазами.
— Эзра…
Я снова повернул голову к иллюминатору. Мы входили в атмосферу планеты, приближаясь к конечной цели нашего путешествия. Челнок затормозил слишком резко, и из-за сильной перегрузки стало трудно говорить. Киссиндра и Эзра замолчали. А мне, наоборот, полегчало: раз перегрузки, значит, по крайней мере, тормоза у судна есть. В галактике происходило множество непонятных мне вещей, из-за чего я чувствовал себя неуютно.
Поверхность планеты наплывала на нас, становясь все отчетливее. Пейзаж, который я рассматривал, медленно просачивался в мой мозг, оформляясь там в красочную картину, и я почувствовал, что улыбаюсь. Как красиво! Мне показалось, как бывало иногда в таких случаях, будто у меня чужой, трансплантированный мозг, будто я живу в чужом теле. Даже тот факт, что я не мог, как ни старался, обнаружить в своих мыслях другое, столь же реальное, как и я, существо, не помогал избавиться от призрачного двойника.
Я потрогал серьгу, катая прохладные твердые бусинки между пальцами. Ухо побаливало. Раньше я не носил драгоценностей: у окружающих они вызывают только одно чувство — зависть. Зачем мне такое внимание? Однажды утром — это случилось давно, еще в Старом городе, — я проснулся с татуировкой, но ее скрывает одежда. Покупая сегодня серьгу, я снова пытался доказать самому себе, что мне не нужно больше притворяться собственной тенью, стараться быть невидимым; хотел забыть то, что приходилось все время помнить. Я взглянул на свой кредитный счет: к тому времени, когда университет закончит здесь занятия, я останусь совсем без денег. Банкрот. Я глубоко вздохнул, снимая напряжение в груди.
В какой бы части Памятника вы ни очутились, вас поражает буквально все. Шелковый воздух и музыкант-ветер. Словно художник, нет, сотня художников получила во владение целый мир — как глину, как палитру, как музыкальный инструмент. Красота совершенная, словно бриллиант. И ничего. Ничего живого, способного нарушить ее покой. Ни листика, ни птицы, ни насекомого. До сих пор — ничего…
Наконец картинка в иллюминаторе замерла. Крышка люка издала звук, похожий на вздох, и челнок широко зевнул, выпуская пассажиров. Мы выбрались наружу, разминая затекшие мышцы. Внезапная тишина желтого, открытого всем ветрам плато заставила нас замолчать. Два других судна сели раньше, и цветная кучка туристов уже гудела в нескольких метрах от нас, хотя казалось, что голоса долетали откуда-то издалека, так тонко и высоко они звучали. Солнце почти зашло. В багреном закатном отсвете глыбы коричневатого песчаника вдруг заблестели, словно отлитые из меди. Не зная их истории, можно было подумать, что только время и ветер, вгрызаясь в песчаные скалы из года в год, отлили их в эти величественные формы. Но, если приглядеться получше — к чему угодно, хоть к самому мелкому камешку, — можно было обнаружить тайный знак, примету, неуловимую подпись, говорящую о том, что все здесь задумано, спланировано, создано каким-то мыслящим, чувствующим интеллектом; создано и оставлено так навеки.
Я отошел от челнока. Когда я осмотрелся, величественность и совершенство мира и неба поразили меня — даже дыхание перехватило — словно Абсолют держал меня на ладони и негде было спрятаться. Нечто похожее я испытывал во время долгих перелетов в открытом космосе — один на один с безграничным пространством… Заставив себя вернуться к действительности, я почувствовал, что ветер ласково ерошит мне волосы. Я вздохнул — и замер. Стоящие рядом со мной Киссиндра и Эзра, открыв от изумления рты, застыли на месте, забыв про свой спор.
Приемное солнце этого сказочного мира, похожего на старинный кораблик в бутылке, вкатилось под гигантскую каменную арку, одиноко стоящую посередине плато. Ее называли Золотыми воротами… И словно само Время попало в каменную западню, да там и застыло. Оранжево-багровые лучи изрешетили черный силуэт арочной перемычки, превратив камень в кружево. Поднялся ветер, неся с собой серый занавес пыли. И тут я услышал его: тонкий, высокий, мелодичный звук раздался в воздухе надо мной — ветер играл на каменной флейте свою извечную песню, вызывая Прошлое из изъеденного пустотами каменного нутра Золотых ворот. Звук проник мне в грудь, и невидимая рука сжала сердце. Я пошел прочь, забыв все и вся, ослепленный солнцем, оглушенный пением камня…
Внезапно мои чувства прорезал громкий сигнал, и я дернулся назад. Я стоял на краю отвесного обрыва — на границе доступной туристам территории. Отступив на безопасное место, я ждал, когда стихнет звон в ушах. Затем снова шагнул на край, прислушался… Ничего. Спустя минуту я присел на корточки, оставляя отпечатки ладоней на блестящем песке, поднял небольшой, с мою руку, гладкий полосатый камень и снова положил его — уже на другое место. Все равно он выглядел идеально. От заунывной песни ветра внутри у меня все заледенело.
— Господи, что заставило их сотворить все это? — Кисс прошептала это не мне, а ветру. Я не смотрел на нее, но почувствовал, что она стоит рядом. — Такую красоту — и лишь для собственного удовольствия?.. А может нет?
— Что-нибудь ритуальное, — отозвался Эзра, хотя его не спрашивали. — Часть культового действа.
Это был обычный ответ, который мы слышали всякий раз, когда всплывал какой-нибудь странный факт из древних времен, и который значил, что эксперты не знают, что, черт возьми, это было, и, скорее всего, не узнают никогда.
— Нет. — Я выпрямился, обтирая руки о штаны. — Это и в самом деле памятник.
— Памятник чему?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140