До тех пор, пока я не захочу жить без Дара, я вынужден буду мириться с тем, что его у меня нет. А смирение требует времени. Но правда оказалась самым горьким лекарством, которое мне когда-либо приходилось глотать. Она поджигала мой рот каждый раз, когда мне приходилось произносить хоть слово.
И по мере того, как мой голод — день за днем — стихал, я заново открывал для себя мир — тот, который ждал меня снаружи. Я слышал пение птиц, чувствовал запах сырой земли и молодой травы, увидел, наконец, какого цвета небо и цветы. Я попробовал поиграть на губной арфе, которую вместе с последним поцелуем подарила мне Аргентайн. Я наблюдал, как весна вокруг сменяется летом, покрывается зеленым бархатом долина внизу. И я начал радоваться, что живу на белом свете. Я принял этот мир как часть моего наследства, как место, где я имею право любить и куда мне хочется вернуться, но уже по доброй воле. И наконец я понял, какой дар — настоящий дар — я получил от Элнер.
Боль поутихла, а та, что оставалась, уже не мучила меня так сильно, как прежде. Каменный мешок стал не таким тесным. Может быть, Джули была права: помогая другому, я помог себе, и прошлое отодвинулось чуть дальше.
И вот однажды я спустился в город. Меня никто не заставлял, я сам захотел услышать человеческий голос — чей-нибудь еще, кроме моего собственного. Я понял, что снова стал если и не гидраном, то человеком, что я снова готов жить как люди, жить по законам людей.
Я связался с Брэди и заставил его вернуть меня обратно. По дороге он исправил мне глаза. Когда мы прибыли, никто из нас не сказал спасибо, но Брэди посоветовал мне научиться играть в шахматы. Я ответил, что уже пристрастился к игре в кости.
Университет все еще стоял в порту, заканчивая свою сессию на Памятнике. Меня ждала запись. От Джули. Я засел в своей каюте и просмотрел запись с десяток раз, прежде чем смог выйти и начать жизнь студента.
Мое отсутствие списали на «семейные обстоятельства». Мне стоило больших усилий сохранять равнодушное выражение лица, когда Киссиндра Перримид сказала, что я выгляжу усталым и что она надеется, что дома у меня все в порядке. Киссиндра спросила, хочу ли я говорить об этом, и я сказал «нет». Она очень сожалела о том, что произошло между нами перед моим исчезновением. Я не понимал, о чем она, но виду не показал. Киссиндра предложила совместно написать курсовик, поскольку у меня уже не оставалось времени начинать свой.
Я отказался, все еще не вполне понимая, о чем она говорит. Мне показалось, что я отсутствовал много лет, а не месяцев, как на самом деле. Голограммы, заменяющие стены музея, — и те казались реальнее, чем Кисс.
— Но ведь это будет только экспозиция, — настаивала она, не понимая, что мне и вправду было все равно. — Ты сам предложил концепцию. Ты сказал о Памятнике как о «памятнике смерти»?
— Я сказал? — спросил я, смутно вспоминая закатное солнце в Золотых воротах, песню ветра и то, что она напоминала мне. — А… да. Увидимся позже. — Я кивнул и собрался уходить.
— Куда ты? — спросила Кисс неожиданно ласково.
— Хотел еще раз побывать на планете, прежде чем она исчезнет.
— Составить компанию?
— …А что насчет… — Я замолк. Эзра. Так его звали. Ее дружок. — Эзры?
Кисс скорчила рожицу:
— Мы эту неделю не разговариваем.
— Мне и самому-то не хочется разговаривать.
— Хорошо, — сказала она.
Я неопределенно пожал плечами.
Челнок доставил нас к поверхности Памятника, и мы вышли на открытое плато, к Золотым воротам. Рассвет только-только занимался, и мы были одни в этом розовом сумраке. На небе еще мерцали стайки звезд, и даже моим глазам трудно было разглядеть на фоне черного неба черный силуэт Ворот. Ветер все так же наигрывал на каменной флейте свою протяжную, заунывную мелодию. Я нащупал в кармане джинсов губную арфу, вспомнив наконец, о чем мне напоминала ее песня.
Я пошел прочь от челнока, и под ногами моими шептала песчаная пыль. Было прохладно, и я радовался, что надел свитер Мертвого Глаза. Киссиндра села на землю, скрестив ноги и наблюдая за мной, но не мешая мне.
Сев на груду камней на краю плато, я слушал, чувствовал ветер и ждал, когда день возьмет свое и солнечные лучи позолотят каменную арку. Я думал о том, как был построен этот мир, собран из кусочков, осколков и преображен в произведение искусства, в Творение с помощью технологий, которые нам даже и не снились. Казалось, что мир этот создали магические силы. Памятник тупикам и разбитым мечтам. И все же что-то тут не сходилось, раз Памятник ждал, что тысячелетия спустя кто-то прибудет сюда и коснется этой земли. Даже воздух, который я вдыхал, был чудом. Все исследования в один голос утверждали, что для создания атмосферы, пригодной для жизни людей, нужна живая экосистема. Но люди могли дышать здесь, гулять, чувствовать себя как дома, — но жить не могли. И гидраны тоже. Мне стало интересно, знали ли гидраны об этом мире, прилетали ли сюда, изучали? И вдруг я понял, что Памятник был оставлен не только для людей, но и для гидранов. А может быть, только для гидранов — но на этот вопрос никакой музей не ответил бы.
И снова горечь заполнила меня. Я оставался полукровкой, мой Дар потерян — я точно так же, как и этот мир, сделан из кусочков и осколков, но, в отличие от Памятника, я — ничья идея. Никто не творил меня как произведение искусства. И две моих половины были такими одинаковыми — за исключением одной, очень хрупкой детали. В которой и заключалась вся разница между ними. Но это были два разных существа, два народа, по-разному смотрящие на жизнь и друг на друга. Спросив себя, как такое могло случиться и что это за космическая шутка, мишенью которой я стал, я тут же вспомнил, что Страйгер спрашивал меня о том же самом.
Будучи не в силах смотреть так долго в глаза этой загадке, я вынул из кармана губную арфу и стал играть, пытаясь слить ноты в мелодию, которую породил во мне ветер, заставляя вспомнить симб, вспомнить хорошее. И хороших воспоминаний оказалось больше, чем я ожидал.
Потом я вспомнил Элнер — где она сейчас и кто она, от чего она отказалась и чем стала. Если бы у меня был такой же шанс, не знаю, смог бы я им воспользоваться или нет. Гидран во мне, желая снова стать одним целым, завидовал Элнер. Но человеческая часть меня, понимая, что прошлого не вернешь, боялась этого. Мне и так уже становилось тяжело жить с тем, что я знал, тяжело быть всего лишь обычной клеткой — одной из сотен миллионов других в развивающемся супермозге Федерации.
И все же осознание того, что Элнер нашла в себе мужество сделать такой выбор, сделать этот последний шаг, так же изменило мой мир, как и то, что она помогла мне выжить в моей бестолковой жизни. Она повернула-таки меня лицом к людям и к человеческой части меня самого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
И по мере того, как мой голод — день за днем — стихал, я заново открывал для себя мир — тот, который ждал меня снаружи. Я слышал пение птиц, чувствовал запах сырой земли и молодой травы, увидел, наконец, какого цвета небо и цветы. Я попробовал поиграть на губной арфе, которую вместе с последним поцелуем подарила мне Аргентайн. Я наблюдал, как весна вокруг сменяется летом, покрывается зеленым бархатом долина внизу. И я начал радоваться, что живу на белом свете. Я принял этот мир как часть моего наследства, как место, где я имею право любить и куда мне хочется вернуться, но уже по доброй воле. И наконец я понял, какой дар — настоящий дар — я получил от Элнер.
Боль поутихла, а та, что оставалась, уже не мучила меня так сильно, как прежде. Каменный мешок стал не таким тесным. Может быть, Джули была права: помогая другому, я помог себе, и прошлое отодвинулось чуть дальше.
И вот однажды я спустился в город. Меня никто не заставлял, я сам захотел услышать человеческий голос — чей-нибудь еще, кроме моего собственного. Я понял, что снова стал если и не гидраном, то человеком, что я снова готов жить как люди, жить по законам людей.
Я связался с Брэди и заставил его вернуть меня обратно. По дороге он исправил мне глаза. Когда мы прибыли, никто из нас не сказал спасибо, но Брэди посоветовал мне научиться играть в шахматы. Я ответил, что уже пристрастился к игре в кости.
Университет все еще стоял в порту, заканчивая свою сессию на Памятнике. Меня ждала запись. От Джули. Я засел в своей каюте и просмотрел запись с десяток раз, прежде чем смог выйти и начать жизнь студента.
Мое отсутствие списали на «семейные обстоятельства». Мне стоило больших усилий сохранять равнодушное выражение лица, когда Киссиндра Перримид сказала, что я выгляжу усталым и что она надеется, что дома у меня все в порядке. Киссиндра спросила, хочу ли я говорить об этом, и я сказал «нет». Она очень сожалела о том, что произошло между нами перед моим исчезновением. Я не понимал, о чем она, но виду не показал. Киссиндра предложила совместно написать курсовик, поскольку у меня уже не оставалось времени начинать свой.
Я отказался, все еще не вполне понимая, о чем она говорит. Мне показалось, что я отсутствовал много лет, а не месяцев, как на самом деле. Голограммы, заменяющие стены музея, — и те казались реальнее, чем Кисс.
— Но ведь это будет только экспозиция, — настаивала она, не понимая, что мне и вправду было все равно. — Ты сам предложил концепцию. Ты сказал о Памятнике как о «памятнике смерти»?
— Я сказал? — спросил я, смутно вспоминая закатное солнце в Золотых воротах, песню ветра и то, что она напоминала мне. — А… да. Увидимся позже. — Я кивнул и собрался уходить.
— Куда ты? — спросила Кисс неожиданно ласково.
— Хотел еще раз побывать на планете, прежде чем она исчезнет.
— Составить компанию?
— …А что насчет… — Я замолк. Эзра. Так его звали. Ее дружок. — Эзры?
Кисс скорчила рожицу:
— Мы эту неделю не разговариваем.
— Мне и самому-то не хочется разговаривать.
— Хорошо, — сказала она.
Я неопределенно пожал плечами.
Челнок доставил нас к поверхности Памятника, и мы вышли на открытое плато, к Золотым воротам. Рассвет только-только занимался, и мы были одни в этом розовом сумраке. На небе еще мерцали стайки звезд, и даже моим глазам трудно было разглядеть на фоне черного неба черный силуэт Ворот. Ветер все так же наигрывал на каменной флейте свою протяжную, заунывную мелодию. Я нащупал в кармане джинсов губную арфу, вспомнив наконец, о чем мне напоминала ее песня.
Я пошел прочь от челнока, и под ногами моими шептала песчаная пыль. Было прохладно, и я радовался, что надел свитер Мертвого Глаза. Киссиндра села на землю, скрестив ноги и наблюдая за мной, но не мешая мне.
Сев на груду камней на краю плато, я слушал, чувствовал ветер и ждал, когда день возьмет свое и солнечные лучи позолотят каменную арку. Я думал о том, как был построен этот мир, собран из кусочков, осколков и преображен в произведение искусства, в Творение с помощью технологий, которые нам даже и не снились. Казалось, что мир этот создали магические силы. Памятник тупикам и разбитым мечтам. И все же что-то тут не сходилось, раз Памятник ждал, что тысячелетия спустя кто-то прибудет сюда и коснется этой земли. Даже воздух, который я вдыхал, был чудом. Все исследования в один голос утверждали, что для создания атмосферы, пригодной для жизни людей, нужна живая экосистема. Но люди могли дышать здесь, гулять, чувствовать себя как дома, — но жить не могли. И гидраны тоже. Мне стало интересно, знали ли гидраны об этом мире, прилетали ли сюда, изучали? И вдруг я понял, что Памятник был оставлен не только для людей, но и для гидранов. А может быть, только для гидранов — но на этот вопрос никакой музей не ответил бы.
И снова горечь заполнила меня. Я оставался полукровкой, мой Дар потерян — я точно так же, как и этот мир, сделан из кусочков и осколков, но, в отличие от Памятника, я — ничья идея. Никто не творил меня как произведение искусства. И две моих половины были такими одинаковыми — за исключением одной, очень хрупкой детали. В которой и заключалась вся разница между ними. Но это были два разных существа, два народа, по-разному смотрящие на жизнь и друг на друга. Спросив себя, как такое могло случиться и что это за космическая шутка, мишенью которой я стал, я тут же вспомнил, что Страйгер спрашивал меня о том же самом.
Будучи не в силах смотреть так долго в глаза этой загадке, я вынул из кармана губную арфу и стал играть, пытаясь слить ноты в мелодию, которую породил во мне ветер, заставляя вспомнить симб, вспомнить хорошее. И хороших воспоминаний оказалось больше, чем я ожидал.
Потом я вспомнил Элнер — где она сейчас и кто она, от чего она отказалась и чем стала. Если бы у меня был такой же шанс, не знаю, смог бы я им воспользоваться или нет. Гидран во мне, желая снова стать одним целым, завидовал Элнер. Но человеческая часть меня, понимая, что прошлого не вернешь, боялась этого. Мне и так уже становилось тяжело жить с тем, что я знал, тяжело быть всего лишь обычной клеткой — одной из сотен миллионов других в развивающемся супермозге Федерации.
И все же осознание того, что Элнер нашла в себе мужество сделать такой выбор, сделать этот последний шаг, так же изменило мой мир, как и то, что она помогла мне выжить в моей бестолковой жизни. Она повернула-таки меня лицом к людям и к человеческой части меня самого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140