Много лет проработав в ресторане, Ленька уже не представлял себе, что музыку можно слушать тихо. Не исключено, что он даже начал потихоньку глохнуть и в будущем мог стать глухим композитором. Как Бетховен, к примеру. Только творения Бетховена играют до сих пор. С тимирязьевским же творчеством вопрос пока оставался открытым.
Под аккомпанемент радиоаккордов я побрился Ленькиной бритвой и выполз на кухню. Мой друг стоял на одной ноге у плиты и сыпал в кастрюлю с кипятком какой-то порошок из пакетика.
- Много супа из ничего, - скаламбурил он.
Моя холостяцкая жизнь протекала в основном под зловещим знаком пельменей и сосисок. Ленька же не был холостяком в полном смысле этого слова. Нет, посуду он, конечно, не мыл. Но не потому, что ему было недосуг, просто вместо него это делала любящая родительница. Когда же Тимирязьев оставался наедине с бытом, то пищу его составляли исключительно концентраты. Он был застарелым рационалистом и поклонником многого в малом. На сей раз он «варил» грибной суп.
Вывалив в мою тарелку половник зеленоватой жижи, Тимирязьев заметил:
- Завтрак нубийского крестьянина. Просто, вкусно и полезно!
- Сомневаюсь, чтобы нубийские крестьяне пробовали эту гадость, - скривился я, поднося ко рту ложку.
- Обижаешь, старик. Не могу же я тебя каждый день потчевать карпами. Давай, жри быстрей, и побежали… Мне еще разучивать любимые песни этого денежного туза. Ума не приложу, как выкрутиться? Он заказал какую-то композицию под условным названием «Шо ты давишь, тюбик?» Может, знаешь, как там дальше?
- Ну у вас и репертуарчик, - подивился я и подумал, как к этому отнесется моя благонравная мадам Еписеева. - Нет, не знаю.
- Жаль.
Я вспомнил о вчерашнем приглашении и спросил:
- Так нам можно прийти? Сегодня вечером?
- Что ж, валяйте. Знаешь ресторан «Гавана»?
Я кивнул.
- Часикам к восьми подгребайте.
Надо позвонить Маше. Не напороться бы только на ее сынка. Утром-то он наверняка в школе. А вдруг она не сможет сегодня вечером? Нет. Вчера она работала в вечернюю смену. Значит, сегодня - в утреннюю. Сможет, убежденно решил я.
Мы с Ленькой вышли на улицу. Он сел в такси, а я спустился в метро и поехал в поликлинику. Закрывать больничный. Хотя, при должном умении, его можно было и продлить.
Перед кабинетом врача Щербино было полным-полно пенсионеров. Значит, мне предстояло провести несколько часов, меряя шагами линолеумные просторы поликлиники. Для начала я присел на красную дерматиновую банкетку рядом с толстой старухой в платке. Она пришла с внучкой. Девочка скучала, потому что бабушка оживленно разговаривала с соседкой - тоже старушкой, но в очках и потертой зимней шляпке.
- И-их, скоро все там будем! - голосил платок.
- И не говорите, такие очереди, что, того и гляди, прямо здесь прихватит, - вторила ему шляпка.
- Вы сами-то с чем к Вере Павловне?
- Ноги у меня. Совсем что-то не ходят.
- Вот-вот, - подхватил платок, - вечером так распухают, что с места не сдвинешься. Думаешь, прямо сейчас и помрешь… И давление скачет, не приведи господи…
Девочка немного попрыгала, а потом со скуки предложила:
- Бабушка, давай играть в больницу.
Обладательница платка строго посмотрела на внучку и сказала:
- Хорошо, только я буду в реанимации.
После чего возобновила разговор со шляпой.
- Что-то я вас здесь не видела? Недавно болеете?
- Какое там, - шляпа возмущенно блеснула очками. - Я обычно к Зацепиной хожу, а не к Щербине. Но Зацепина заболела, так что…
- Голова гудит, прям хоть ложись и помирай, - не слушал ее платок. - И ведь помру.
Вот что ждет меня лет через двадцать-тридцать, меланхолично подумал я. Бесконечные разговоры о болезнях, лекарствах и смерти. Нет, надо срочно жениться. Иначе даже внуков рядом со мной не будет.
Я глянул на изнывающую от скуки девочку. Она вяло слушала разговор шляпы и платка. Игра «в реанимацию» ее, по-видимому, не слишком заинтересовала.
Наконец девочка не выдержала минорного настроения, царившего у терапевтического кабинета, и решила в меру своих возможностей поддержать философскую беседу:
- Бабушка, - вставила она после очередной реплики о грядущей смерти, - а чего ты так волнуешься?
Обе старушки с сожалением поглядели на трясущиеся где-то внизу молодые бантики.
- А вот умру, - оживилась бабушка, - ты в сад пойдешь. Так матери и скажи!
Девочка серьезно ответила:
- Когда ты умрешь, мы с мамой тебя каменную сделаем. На могиле…
Я не стал слушать изумленно-возмущенных воплей старшего поколения и отправился в очередное путешествие по линолеумной равнине коридора. Через полчаса послышался грубый голос Веры Павловны Щербино:
- Васильев! Кто Васильев?
- Это вон тот здоровый, мордастый, - понеслись со всех сторон старческие голоса.
На меня нацелился с добрый десяток узловатых пальцев.
- Вы что же, особого приглашения ждете? - пробурчала докторесса.
В кабинете кроме меня и докторши присутствовал старый гриб в просторных семейных трусах. На столе красовалась фотография в рамке. Я пригляделся. На снимке был запечатлен хилый усач с наглым взглядом в компании Веры Павловны Щербино. Надо полагать, фотография не первой свежести, но Вера Павловна ничуть не изменилась. Ошибки быть не могло. Доктор Щербино была в фате, едва доходившей ей до лопаток. Значит, этот жизнерадостный сперматозоид - ее муж.
- Давайте больничный, - свирепо приказала Вера Павловна. - И раздевайтесь. А вы одевайтесь, - обратилась она к старичку, - и не просите. У меня нет времени.
Гриб прошамкал:
- Ты, дочка, еще разик посмотри. И скажи, что с ногами-то?
Он указал тоненькой рукой на свои не менее тоненькие ножки, стоящие на полу независимо, как кегли.
- Ну как я скажу? - Щербино с треском навалилась на стол и вгляделась в старичка. - Ничего ведь не поймешь, дедуля. То ли у вас ноги такие тонкие, то ли трусы широкие?
Старичок не двинулся с места. Зашевелились только его синеватые губы:
- Может, мне хирургу показаться?
Вера Павловна вздыбилась над старичком и пророкотала, как мотоцикл без глушителя:
- Дедуля, хирург - это тот же терапевт. Только доведенный до отчаяния!
Я разделся, нерешительно подошел к Щербино и выпятил живот над ее столом. Она приложила к нему что-то холодное и стала прислушиваться. Ее огромные ноздри с шумом раздувались. Словно где-то работал паровой молот.
Я попытался выбить из врача еще один больничный - в школу идти не хотелось - и принялся дышать с легким хрипом.
- А ну прекратите паясничать! - Щербино хлопнула меня по животу мощной ладонью.
Я сдулся, как воздушный шар, и задышал нормально. Вера Павловна заскрипела ручкой и бросила мне:
- Одевайтесь! И чтобы завтра на работу.
Покидая кабинет, я бросил на старичка прощальный взгляд. Мне ответил стальной блеск его ко всему привыкших глаз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Под аккомпанемент радиоаккордов я побрился Ленькиной бритвой и выполз на кухню. Мой друг стоял на одной ноге у плиты и сыпал в кастрюлю с кипятком какой-то порошок из пакетика.
- Много супа из ничего, - скаламбурил он.
Моя холостяцкая жизнь протекала в основном под зловещим знаком пельменей и сосисок. Ленька же не был холостяком в полном смысле этого слова. Нет, посуду он, конечно, не мыл. Но не потому, что ему было недосуг, просто вместо него это делала любящая родительница. Когда же Тимирязьев оставался наедине с бытом, то пищу его составляли исключительно концентраты. Он был застарелым рационалистом и поклонником многого в малом. На сей раз он «варил» грибной суп.
Вывалив в мою тарелку половник зеленоватой жижи, Тимирязьев заметил:
- Завтрак нубийского крестьянина. Просто, вкусно и полезно!
- Сомневаюсь, чтобы нубийские крестьяне пробовали эту гадость, - скривился я, поднося ко рту ложку.
- Обижаешь, старик. Не могу же я тебя каждый день потчевать карпами. Давай, жри быстрей, и побежали… Мне еще разучивать любимые песни этого денежного туза. Ума не приложу, как выкрутиться? Он заказал какую-то композицию под условным названием «Шо ты давишь, тюбик?» Может, знаешь, как там дальше?
- Ну у вас и репертуарчик, - подивился я и подумал, как к этому отнесется моя благонравная мадам Еписеева. - Нет, не знаю.
- Жаль.
Я вспомнил о вчерашнем приглашении и спросил:
- Так нам можно прийти? Сегодня вечером?
- Что ж, валяйте. Знаешь ресторан «Гавана»?
Я кивнул.
- Часикам к восьми подгребайте.
Надо позвонить Маше. Не напороться бы только на ее сынка. Утром-то он наверняка в школе. А вдруг она не сможет сегодня вечером? Нет. Вчера она работала в вечернюю смену. Значит, сегодня - в утреннюю. Сможет, убежденно решил я.
Мы с Ленькой вышли на улицу. Он сел в такси, а я спустился в метро и поехал в поликлинику. Закрывать больничный. Хотя, при должном умении, его можно было и продлить.
Перед кабинетом врача Щербино было полным-полно пенсионеров. Значит, мне предстояло провести несколько часов, меряя шагами линолеумные просторы поликлиники. Для начала я присел на красную дерматиновую банкетку рядом с толстой старухой в платке. Она пришла с внучкой. Девочка скучала, потому что бабушка оживленно разговаривала с соседкой - тоже старушкой, но в очках и потертой зимней шляпке.
- И-их, скоро все там будем! - голосил платок.
- И не говорите, такие очереди, что, того и гляди, прямо здесь прихватит, - вторила ему шляпка.
- Вы сами-то с чем к Вере Павловне?
- Ноги у меня. Совсем что-то не ходят.
- Вот-вот, - подхватил платок, - вечером так распухают, что с места не сдвинешься. Думаешь, прямо сейчас и помрешь… И давление скачет, не приведи господи…
Девочка немного попрыгала, а потом со скуки предложила:
- Бабушка, давай играть в больницу.
Обладательница платка строго посмотрела на внучку и сказала:
- Хорошо, только я буду в реанимации.
После чего возобновила разговор со шляпой.
- Что-то я вас здесь не видела? Недавно болеете?
- Какое там, - шляпа возмущенно блеснула очками. - Я обычно к Зацепиной хожу, а не к Щербине. Но Зацепина заболела, так что…
- Голова гудит, прям хоть ложись и помирай, - не слушал ее платок. - И ведь помру.
Вот что ждет меня лет через двадцать-тридцать, меланхолично подумал я. Бесконечные разговоры о болезнях, лекарствах и смерти. Нет, надо срочно жениться. Иначе даже внуков рядом со мной не будет.
Я глянул на изнывающую от скуки девочку. Она вяло слушала разговор шляпы и платка. Игра «в реанимацию» ее, по-видимому, не слишком заинтересовала.
Наконец девочка не выдержала минорного настроения, царившего у терапевтического кабинета, и решила в меру своих возможностей поддержать философскую беседу:
- Бабушка, - вставила она после очередной реплики о грядущей смерти, - а чего ты так волнуешься?
Обе старушки с сожалением поглядели на трясущиеся где-то внизу молодые бантики.
- А вот умру, - оживилась бабушка, - ты в сад пойдешь. Так матери и скажи!
Девочка серьезно ответила:
- Когда ты умрешь, мы с мамой тебя каменную сделаем. На могиле…
Я не стал слушать изумленно-возмущенных воплей старшего поколения и отправился в очередное путешествие по линолеумной равнине коридора. Через полчаса послышался грубый голос Веры Павловны Щербино:
- Васильев! Кто Васильев?
- Это вон тот здоровый, мордастый, - понеслись со всех сторон старческие голоса.
На меня нацелился с добрый десяток узловатых пальцев.
- Вы что же, особого приглашения ждете? - пробурчала докторесса.
В кабинете кроме меня и докторши присутствовал старый гриб в просторных семейных трусах. На столе красовалась фотография в рамке. Я пригляделся. На снимке был запечатлен хилый усач с наглым взглядом в компании Веры Павловны Щербино. Надо полагать, фотография не первой свежести, но Вера Павловна ничуть не изменилась. Ошибки быть не могло. Доктор Щербино была в фате, едва доходившей ей до лопаток. Значит, этот жизнерадостный сперматозоид - ее муж.
- Давайте больничный, - свирепо приказала Вера Павловна. - И раздевайтесь. А вы одевайтесь, - обратилась она к старичку, - и не просите. У меня нет времени.
Гриб прошамкал:
- Ты, дочка, еще разик посмотри. И скажи, что с ногами-то?
Он указал тоненькой рукой на свои не менее тоненькие ножки, стоящие на полу независимо, как кегли.
- Ну как я скажу? - Щербино с треском навалилась на стол и вгляделась в старичка. - Ничего ведь не поймешь, дедуля. То ли у вас ноги такие тонкие, то ли трусы широкие?
Старичок не двинулся с места. Зашевелились только его синеватые губы:
- Может, мне хирургу показаться?
Вера Павловна вздыбилась над старичком и пророкотала, как мотоцикл без глушителя:
- Дедуля, хирург - это тот же терапевт. Только доведенный до отчаяния!
Я разделся, нерешительно подошел к Щербино и выпятил живот над ее столом. Она приложила к нему что-то холодное и стала прислушиваться. Ее огромные ноздри с шумом раздувались. Словно где-то работал паровой молот.
Я попытался выбить из врача еще один больничный - в школу идти не хотелось - и принялся дышать с легким хрипом.
- А ну прекратите паясничать! - Щербино хлопнула меня по животу мощной ладонью.
Я сдулся, как воздушный шар, и задышал нормально. Вера Павловна заскрипела ручкой и бросила мне:
- Одевайтесь! И чтобы завтра на работу.
Покидая кабинет, я бросил на старичка прощальный взгляд. Мне ответил стальной блеск его ко всему привыкших глаз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87