Снова зазвучали благодарственные молитвы в храмах столицы, и Екатерина появилась с Зубовым и своею блестящей свитой в Казанском соборе благодарить Господа за одоление над врагом…
Но с юга не было так жадно ожидаемых вестей об успехах русских войск.
Наоборот: Валериан Зубов, Суворов и некоторые другие лица, имеющие возможность писать Екатерине, словно сговорясь, извещали государыню, что светлейший по каким-то непонятным причинам затягивает кампанию, начатую очень удачно, и избегает решительных действий.
Между тем сам Потёмкин писал, что ему необходимо побывать в Петербурге, о многом лично побеседовать с императрицей.
И только её решительные, хотя и очень дружеские, письма удерживали избалованного вельможу от намерения бросить всю армию на произвол судьбы и скакать домой, за две тысячи вёрст…
А дни, недели и месяцы мелькали один за другим…
Только в декабре, после усиленных настояний императрицы, отряд Кутузова обложил Измаил, но не спешил с приступом.
2 декабря прискакал туда в своей двуколке Суворов.
Девять дней ушло на подготовления… Злые языки потом говорили, что было немало переброшено золотых и серебряных мостиков от осаждающих к осаждённым.
Как бы там ни было, 11 числа, после отчаянного штурма и упорного сопротивления, крепость была взята, и Суворов послал императрице обычное, лаконическое донесение:
«Измаил пал перед троном вашего величества».
От Потёмкина с этой радостной вестью помчался его адъютант Валериан Зубов.
Поручение завидное и почётное. Но более сообразительные люди, как и сам «чрезвычайный гонец», прекрасно понимали, что светлейший желал избавиться от неприятного соглядатая. Как ни скромно держал себя Валериан, роль его была скоро разгадана и самим князем, и многими окружающими…
Из Петербурга также друзья светлейшего, особенно управитель его и придворный «всезнайка», Гарновский, извещали, что Безбородко, Воронцов и многие другие с Платоном Зубовым во главе стараются пошатнуть, если не совсем скинуть неприятного им князя. И лучший материал для этого получают, несомненно, от Валериана.
Потёмкин был вне себя. Но он хорошо знал, как сердечно относится Екатерина к красивому, гибкому, но рано испорченному юноше. В каждом письме она писала об этих двух братьях, просила содействия, чтобы «со временем вывести в люди Валериана», этого «писаного мальчика», как она выражалась. Напоминала, что ей будет приятно, если Потёмкин проявит больше ласки к Платону во время предстоящей их встречи.
От Платона Зубова, конечно, по настоянию, а может быть, и под диктовку самой государыни, приходили весьма почтительные и дружеские письма. Всё это обязывало светлейшего, и он вынужден был быть любезным по отношению людям, которые, в сущности, были ему опаснейшими и смертельными врагами.
Но даже этот необузданный человек, избалованный временщик принуждён был покориться мягкой, ласковой, но такой неумолимо тяжёлой руке, какою Екатерина правила всем и всеми, кто только находился вокруг неё, в тени её трона…
Вместе с январской метелью, свежий и розовый, как морозное утро, примчался в Петербург Валериан с радостными вестями о завершённых победах, о новых ударах, какие Суворов и его сподвижники собирались нанести врагу.
– Весьма рада вас видеть, поручик, а со столь приятными вестями особенно, – ласково, нежно, как родного, встретила Екатерина юного гонца, от которого, казалось, ещё веяло пороховым дымом и жаром битвы.
– А я несказанно счастлив видеть вновь ваше величество в добром здравии и столь цветущем виде!
– Всё благодаря победам, которыми, как дождём, орошает мою душу славное войско российское и его вожди, мой маленький льстец! Давайте ваш пакет.
Пока государыня с довольным видом, покачивая головой, читала донесение, адресованное на её имя князем, братья отошли в сторону и тихо о чём-то толковали.
– Увидим, – с неприятным, злым выражением лица сказал Платон, – чья возьмёт! Теперь же осторожно заведи об этом речь, когда государыня станет расспрашивать обо всём…
Не успел он договорить, как Екатерина обратилась к Валериану:
– Великолепно! Хотя классическая реляция чудака нашего, графа Александра Васильевича, и не уступает этой по силе, зато находим в последней подробности, драгоценные для меня и для российской истории. Знаешь, мой мальчик, – по-дружески обратилась она к Валериану, – я успела разработать новый план. Гляди, и ты попадёшь туда, если будешь вести себя хорошо. Не обижаешься, что я с тобою так? Чаю, ты себя уже взрослым мужчиной полагаешь?.. А я так рада нынче, что на всякие дурачества готова! Ну, всё рассказывай мне, что там и как… Нет, – сама перебила себя Екатерина, – французы мои каковы! Князь светлейший для «Дама Дереже», как он его кличет, просит шпагу золотую… И для герцога Ришелье… Да этому ещё Георгия солдатского. «Мол, оказали чудеса храбрости…» Любезный народ, французские дворяне. Умеют платить за доброе гостеприимство и себя прославить… Да что они там натворили, говори, мальчик. Всё по порядку…
– Дрались хорошо, государыня. И наши герои, молодцы. Да как-то просто всё у них выходит. Идёт наш, дерётся, умирает. И не видно ничего. Как будто так и надо. Встал, перекрестился и пошёл. А у них иначе. Вот этот хоть бы… Рожа домашняя. Простите, государыня: Роже де Дама… 11 декабря мы приступом пошли. Морозище здоровый. А он вырядился, как на бал: кафтанчик, перчатки, шляпа. Шпагой машет, вперёд рвётся. Первый на вал впереди своего отряда взошёл… Уж назад нас труба позвала, когда дело было кончено… Тут и встретил нашего шевалье лакей с плащом на руке. А Роже и говорит: «Как кстати! После жаркого боя прохладно стало на улице!» Ну, конечно, об этом только и речей было по лагерю… Герцог Ришелье идёт и свой кивер перед глазами держит. А в кивере – дыра от турецкой пули. И сапоги свои модные порвал на приступе… А уж не взыщите, государыня, кюлоты клочьями висят! Взбирался где-то на вал, а сукно нежное, ну и не выдержало.
– Зато и турки не выдержали! Уж так и быть, всё сделаю, как пишет светлейший. Своих не забуду… Особенно графа Александра Васильевича. Но и гостей почту. У меня они тоже тут, чужие, лучше своих управляются. Про Нассау, поди, и туда слухи дошли… Золото, не начальник! И удачливый. Это самое главное. Верная пословица на Руси: «Не родись умён, красив, а – счастлив». Ну и помельче есть тоже люди нужные. Капитан мой Прево де Лоньон так берега укрепил, что врагам и носу сунуть невозможно! Де Траверзэ – чудесный командир… А помнишь Ванжура?
– Как же не помнить! «Двадцатидневный», каковы его матушка, звать изволили.
– Ох, милый! Сорокадневный уж он теперь. А то и поболе… Помер! Да, да… Не печалься. Смерть – дело такое, что её никто не минет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190