Роговая музыка звучала так громко, что в безветренную погоду игра прославленного нарышкинского оркестра, обычно разъезжавшего в лодках по Неве перед домом своего владельца на Английской набережной, слышна была в Коломягах и Лесном. Ночью же звуки рогов, в особенности если играли на возвышении, разносились на семь-восемь вёрст от столицы. В роговой музыке каждый рог давал лишь один звук, высота которого находилась в зависимости от длины инструмента. Самая длинная труба достигала восьми с половиной аршин длины, а самая малая – шести с четвертью вершков. Для каждого тона имелось по два инструмента, так что полный оркестр состоял приблизительно из девяноста человек.
Князь Михаил Никитич Волконский принял Степана Степановича в пустом двухсветном зале с белыми колоннами. Он сидел одиноко в кресле и смотрел на хоры. На хорах играл оркестр человек в сто на роговых инструментах. Музыканты в мягких сафьяновых сапогах, синих бархатных шароварах и малиновых шёлковых рубашках, стриженные «под горшок», румяные красавцы, подобранные один к одному, играли плясовую. Михаил Никитич, статный старик, в прошлом вояка и большой шалун с девками, удивлявший всю Польшу своими балами, поводил густыми бровями в такт музыке и притопывал ногами, обутыми в золотые татарские туфли. Белоснежная борзая лежала у его ног, удивлённо поставив уши на шедшие сверху звуки и глядя на хозяина лиловыми глазами.
Апраксину подали второе кресло, и, когда оркестр смолк, он, щёлкнув пальцем по бриллиантовой табакерке, изложил хозяину в туманных терминах свои затруднения и спросил совета. Князь Михаил Никитич вынул из камзола надушенный лавандой платок и помахал им в воздухе. Оркестр смыло, как будто его и не было, гость и хозяин остались одни.
– Как же графа не принять? – удивлённо сказал хозяин. – Столь великого мужа и мы, и долгое время потомки наши более не увидят. Конечно, и ныне царствующая императрица Екатерина, дай Бог ей многая лета, великого ума женщина, но всё же женщина. И страсти ея угодно было Всевышнему приводить в равновесие через мудрых советников, среди коих канцлер по праву занимает первое место… Что же касаемо до породы, то что с того, коли род стар, да ум глуп! Род мой от Рюриковичей, а матушку при государе Петре Втором заточили навечно в Тихвинском монастыре, а батюшка так и помер шутом при дворе…
Степан Степанович Апраксин отличался широтой натуры и безобидным характером. Держал он собственных два театра – русский и французский, обеды давал на пять тысяч персон – так что не ели у него только больные да ленивые, деньги одалживал взаймы тому, кто попросит, и ни в чьи дела не мешался. Такого предводителя днём с огнём нельзя было найти во всей Российской империи. И теперь он слушал князя Волконского, открыв рот, моргая глазами и продолжая держать открытую табакерку в вытянутой правой руке. И поэтому когда хозяин встал, а за ним встала и борзая сука с лиловыми глазами, то Степан Степанович только пробормотал:
– Стало быть, того… Обед надо и бал тоже, а может, и ужин…
Хозяин взял щепотку табаку, понюхал, чихнул в батистовый платок.
– Ну уж соберём как-нибудь. Авось не пойдём, как светлейший князь Потёмкин, к банкиру Сутерланду деньги взаймы брать. И так что-то давно Москва не веселилась. А невест по домам засиделось ужасть!..
Дворец князя Долгорукого, впоследствии ставший зданием Дворянского собрания, творение великого зодчего Казакова, светился огнями. По фронтону горели разноцветные плошки, из окон колонного зала вырывались снопы света.
Начиная с восьми часов вечера ко всем подъездам со стороны Дмитровки, Охотного ряда и Моховой стали подъезжать щёгольские экипажи и помещичьи дормезы, крытые кожей, золочёные, с большими стеклянными окнами и красными спицами кареты и древние возки допетровских времён.
Здание было окружено драгунами, которые еле сдерживали наседавшую со всех сторон толпу любопытных. Полицейские офицеры уже давно охрипли от крика и теперь бросались как бешеные то на кучеров, пытавшихся прорваться вперёд, то на зевак, нахально пяливших глаза на вельмож в звёздах, лентах и шляпах с перьями, входивших в подъезд.
Полицеймейстер, похожий на каменную статую, поставленную по ошибке вместо постамента на дрожки, ожидал приезда графа Безбородко.
Дворянские семьи, за неделю готовившиеся к этому балу, кучками толпились в подъездах, отряхиваясь и осматривая друг друга. Лакеи в красных фраках и белых чулках суетились, принимая одежду.
Внизу, у широких лестниц, гостей встречали молодые люди, рождённые быть распорядителями на балах и как бы исчезавшие во тьму небытия в промежутках между ними.
На верхней площадке перед входом в главный зал с одной стороны стоял граф Захар Григорьевич Чернышёв, в парадном мундире с андреевской лентой и звездой, высокий, седой, снисходительно улыбающийся, с другой – предводитель московского дворянства граф Степан Степанович Апраксин, приземистый, толстый, в огромном парике и сказочной красоты кафтане с большими бриллиантовыми пуговицами, потный и озабоченный. Мимо них проходило бесконечное шествие дворян. Ползли петровские вельможи, недовольно постукивая тростями и недоброжелательно оглядываясь вокруг, как будто всё, что они видели кругом, сущие пустяки. Вели под руки бабушек, которые детство провели в теремах, юность в вольных аустериях и на ассамблеях, а годы замужества – во времена Бирона и Миниха, когда, обливаясь слезами, приходилось им зубрить немецкий язык. Проходили приезжие дамы, захлопотавшиеся в провинциальных усадьбах и теперь только и мечтавшие, как бы согрешить со столичным кавалером. Гоня впереди жену и дочек, как лошадей на ярмарку, шествовали богатые помещики вперемежку с разорившимися кутилами, давно уже перезаложившими свои имения. Чиновники и офицеры, иностранные дипломаты и могущественные откупщики разыскивали в толпе знакомых или нужных людей. Мамаши опытным взглядом высматривали женихов, порхающие петиметры вскидывали лорнеты, бесцеремонно разглядывая красавиц.
Десятки тысяч свечей отражались в хрусталях подвесок, в огромных настенных зеркалах, в белом мраморе колонн, освещали матовые плечи женщин и расшитые золотом и серебром мундиры мужчин. Двенадцать оркестров безмолвно расположились на хорах. Было душно, несмотря на открытые окна. Стоял острый запах духов, пудры и живых цветов. Воздух наполнял равномерный гул голосов.
Вдруг толпа раздалась на обе стороны и на середину зала вышел граф Захар Григорьевич Чернышёв. Он подал знак рукой и направился к дверям. Все оркестры заиграли «Славься, славься ты, Екатерина!». Двери раскрылись, и навстречу главнокомандующему показался канцлер граф Безбородко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190