Можно ли доверить свою судьбу этой старой императрице, которую зовут Великой, но больше за пределами царства, чем дома, в народе?.. Мне сдаётся, что какой-то шумный, широкий, сверкающий, но не глубокий поток катится перед моими глазами… А наперерез этому блестящему водопаду протянулась холодная, тёмная струйка мёртвой воды из Гатчинского дворца… И они мешают один другому… И неизвестно, который победит…
– Нет, можно и теперь уже сказать, что будет после смерти императрицы… Если ваш «тесть» успеет взойти на трон, то первый, весёлый, шумный поток, как в землю, уйдёт, его не станет… И разольётся холодная, мутная струя военной дисциплины… бережливости, слепого деспотизма… Как держит он в страхе этих больших сыновей ещё при жизни бабушки, так будет держать в страхе всё царство… Но вам, мой друг, повторяю, бояться нечего. В союзе с Германией вы сможете осуществить втроём много больших планов, о которых теперь мечтает ваша юная голова, желая затмить даже Карла XII… Хе-хе-хе!.. Думаете, никто не знает ваших маленьких секретов, большой честолюбец семнадцати лет!.. Ничего, ничего… Всё придёт в свою пору… А пока будем благоразумны… Сегодня у меня назначено свидание с Морковым именно по вопросу об исповедании принцессы… Я сообщу вам о наших переговорах. А вы веселитесь… Чаруйте мужчин и женщин… старых и молодых, как настоящий герой… Хе-хе-хе!.. Обмануть всё-таки мы себя не дадим!..
Петербург веселился без перерыва.
Король и регент участвовали во всех увеселениях, затеянных главным образом в честь желанных гостей, и обычно в числе последних уходили на покой.
А рано утром в сопровождении одного из слуг, немного знающего по-русски, они совершали продолжительные прогулки, знакомясь не только с парадной стороной столичной жизни. Они могли видеть тяжёлую жизнь народа, её порядки и обычаи. Подолгу беседуя с купцами, шведами и немцами, давно здесь живущими, они узнавали много из того, о чём, конечно, не говорят в стенах дворцов Екатерины.
Теперь они знали, что простой народ изнывал от налогов, глухо волновался и жаловался на истощение, вызванное частыми усиленными наборами в рекруты. Все осуждали расточительную пышность двора, слабость Екатерины к фавориту, особенно предосудительную в её преклонные годы… Смеялись над «полковниками», которые зимою щеголяли в шубах и с муфтами по примеру изнеженных мушкетёров французского двора… Затеянная ради персидского похода перечеканка медной монеты служила поводом для новых недовольств. Бумажные деньги пали наполовину в цене. Сахар и другие продукты удорожились тоже почти что вдвое: пуд сахару раньше стоил двадцать три рубля, теперь за него платили сорок. Даже в зажиточных классах слышалось недовольство существующими порядками…
Всё это принимали к сведению племянник и дядя.
Так прошло около десяти дней.
На 24 августа назначен был вечер у шведского посланника Штединга.
Конечно, хозяином на этом празднике являлся юный король, как бы желавший принять и чествовать у себя императрицу, её семью, всех вельмож и иностранных резидентов, которые так радушно и тепло встретили его на берегах холодной Невы.
Понятно, в высоких, больших покоях шведского посла нельзя было встретить такой роскоши, блеска позолоты и редкой, дорогой обстановки, какими отличались дворцы Екатерины, палаты её министров и богачей вельмож. Но строгое, выдержанное в тёмных тонах убранство, отмеченное вкусом, придавало жилищу короля и регента какой-то особый, благородный характер, чуждый крикливой, показной роскоши, ласкающей и тревожащей в одно и то же время.
Буфеты и столы не гнулись под тяжестью золотых и серебряных сервизов, но питья и еды было приготовлено в изобилии. Угощение было устроено в нескольких местах, чтобы без суеты и давки каждый мог подойти и получить, чего желал.
У подъезда, почти до середины улицы был устроен красивый намёт вроде шатра, приподнятые стены которого давали возможность въезжать свободно коляскам, каретам, придворным экипажам, запряжённым восьмёркой лошадей.
Гайдуки, скороходы и лакеи стояли внизу и по лестнице, уставленной пальмами и лавровыми деревьями, на этот вечер присланными из великолепных оранжерей Таврического дворца.
Слуги с курильницами уже обходили покои, готовые к приёму гостей.
Важный, осанистый швед мажордом уже раза два подходил к дверям кабинета, за которыми слышались громкие, возбуждённые голоса, и не решался постучать. С минуты на минуту к подъезду могли подкатить первые экипажи и некому было бы даже встретить почётных гостей.
Кабинет с опущенными занавесями и портьерами был освещён так же ярко, как остальные комнаты. Старинные фамильные портреты, висящие по стенам, потемнелые от времени, озарённые необычно ярким светом, словно выступали из тяжёлых, резных рам. Шкапы с книгами, столы, заваленные фолиантами, тонкими брошюрами, сложенными стопочками, чертежами и планами, придавали комнате деловой вид.
В тяжёлом резном кресле, у письменного стола сидел регент, почти утопая всей своей небольшой фигуркой в глубине дедовского кресла. Голова его, откинутая на спинку, оставалась в тени, освещено было лишь его выпуклое брюшко, прикрытое парадным камзолом. И теперь он напоминал спрута, затаившегося в ожидании жертвы.
По бокам стола темнели ещё два высоких тяжёлых кресла.
На ручке одного из них сидел озарённый светом люстры Густав, в своём красивом наряде, с лицом напряжённым и бледным, обрамлённым мягкими, ниспадающими до плеч кудрями.
Глаза короля сосредоточенно глядели в одну точку, губы были плотно сжаты, пальцы нервно теребили кольца золотой орденской цепи, скользящей вдоль груди. Мелодичное, лёгкое позвякиванье как будто успокоительно действовало на короля, и он прислушивался к нему, пока говорили другие, слушал и во время своих речей. Только тогда, словно в такт, резко и отрывисто звучали золотые звенья, задеваемые тонкими нервными пальцами юноши-мечтателя, одарённого в то же время расчётливым умом старого дельца.
На другом конце стола, перед вторым креслом, стоит хозяин дома, Штединг.
С почтительным, но полным достоинства видом делает он свой доклад, стараясь, чтобы его обращение относилось к обеим высоким особам: королю и регенту, для чего и поворачивает слегка голову то к одному, то к другому. Но главным образом, хочется убедить ему юношу. Штедингу давно известно, что только «золотые силлогизмы» лучше всего убеждают старого интригана. Подозревает посол, что и сейчас старик играет двойную роль. Ненапрасно английский посланник, лорд Уайтворт, так часто и подолгу имел совещания с регентом наедине… Но главное значение, конечно, имеют решения самого Густава. А червонцы русской императрицы, с которыми хорошо знаком Штединг и два его старших советника, сидящих тут же, допущенных в это совещание, – эти червонцы весят не меньше, чем стерлинги британского короля…
– Конечно, ваше величество… ваше высочество… в душу людей, в глубины её может проникнуть Единый Господь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190
– Нет, можно и теперь уже сказать, что будет после смерти императрицы… Если ваш «тесть» успеет взойти на трон, то первый, весёлый, шумный поток, как в землю, уйдёт, его не станет… И разольётся холодная, мутная струя военной дисциплины… бережливости, слепого деспотизма… Как держит он в страхе этих больших сыновей ещё при жизни бабушки, так будет держать в страхе всё царство… Но вам, мой друг, повторяю, бояться нечего. В союзе с Германией вы сможете осуществить втроём много больших планов, о которых теперь мечтает ваша юная голова, желая затмить даже Карла XII… Хе-хе-хе!.. Думаете, никто не знает ваших маленьких секретов, большой честолюбец семнадцати лет!.. Ничего, ничего… Всё придёт в свою пору… А пока будем благоразумны… Сегодня у меня назначено свидание с Морковым именно по вопросу об исповедании принцессы… Я сообщу вам о наших переговорах. А вы веселитесь… Чаруйте мужчин и женщин… старых и молодых, как настоящий герой… Хе-хе-хе!.. Обмануть всё-таки мы себя не дадим!..
Петербург веселился без перерыва.
Король и регент участвовали во всех увеселениях, затеянных главным образом в честь желанных гостей, и обычно в числе последних уходили на покой.
А рано утром в сопровождении одного из слуг, немного знающего по-русски, они совершали продолжительные прогулки, знакомясь не только с парадной стороной столичной жизни. Они могли видеть тяжёлую жизнь народа, её порядки и обычаи. Подолгу беседуя с купцами, шведами и немцами, давно здесь живущими, они узнавали много из того, о чём, конечно, не говорят в стенах дворцов Екатерины.
Теперь они знали, что простой народ изнывал от налогов, глухо волновался и жаловался на истощение, вызванное частыми усиленными наборами в рекруты. Все осуждали расточительную пышность двора, слабость Екатерины к фавориту, особенно предосудительную в её преклонные годы… Смеялись над «полковниками», которые зимою щеголяли в шубах и с муфтами по примеру изнеженных мушкетёров французского двора… Затеянная ради персидского похода перечеканка медной монеты служила поводом для новых недовольств. Бумажные деньги пали наполовину в цене. Сахар и другие продукты удорожились тоже почти что вдвое: пуд сахару раньше стоил двадцать три рубля, теперь за него платили сорок. Даже в зажиточных классах слышалось недовольство существующими порядками…
Всё это принимали к сведению племянник и дядя.
Так прошло около десяти дней.
На 24 августа назначен был вечер у шведского посланника Штединга.
Конечно, хозяином на этом празднике являлся юный король, как бы желавший принять и чествовать у себя императрицу, её семью, всех вельмож и иностранных резидентов, которые так радушно и тепло встретили его на берегах холодной Невы.
Понятно, в высоких, больших покоях шведского посла нельзя было встретить такой роскоши, блеска позолоты и редкой, дорогой обстановки, какими отличались дворцы Екатерины, палаты её министров и богачей вельмож. Но строгое, выдержанное в тёмных тонах убранство, отмеченное вкусом, придавало жилищу короля и регента какой-то особый, благородный характер, чуждый крикливой, показной роскоши, ласкающей и тревожащей в одно и то же время.
Буфеты и столы не гнулись под тяжестью золотых и серебряных сервизов, но питья и еды было приготовлено в изобилии. Угощение было устроено в нескольких местах, чтобы без суеты и давки каждый мог подойти и получить, чего желал.
У подъезда, почти до середины улицы был устроен красивый намёт вроде шатра, приподнятые стены которого давали возможность въезжать свободно коляскам, каретам, придворным экипажам, запряжённым восьмёркой лошадей.
Гайдуки, скороходы и лакеи стояли внизу и по лестнице, уставленной пальмами и лавровыми деревьями, на этот вечер присланными из великолепных оранжерей Таврического дворца.
Слуги с курильницами уже обходили покои, готовые к приёму гостей.
Важный, осанистый швед мажордом уже раза два подходил к дверям кабинета, за которыми слышались громкие, возбуждённые голоса, и не решался постучать. С минуты на минуту к подъезду могли подкатить первые экипажи и некому было бы даже встретить почётных гостей.
Кабинет с опущенными занавесями и портьерами был освещён так же ярко, как остальные комнаты. Старинные фамильные портреты, висящие по стенам, потемнелые от времени, озарённые необычно ярким светом, словно выступали из тяжёлых, резных рам. Шкапы с книгами, столы, заваленные фолиантами, тонкими брошюрами, сложенными стопочками, чертежами и планами, придавали комнате деловой вид.
В тяжёлом резном кресле, у письменного стола сидел регент, почти утопая всей своей небольшой фигуркой в глубине дедовского кресла. Голова его, откинутая на спинку, оставалась в тени, освещено было лишь его выпуклое брюшко, прикрытое парадным камзолом. И теперь он напоминал спрута, затаившегося в ожидании жертвы.
По бокам стола темнели ещё два высоких тяжёлых кресла.
На ручке одного из них сидел озарённый светом люстры Густав, в своём красивом наряде, с лицом напряжённым и бледным, обрамлённым мягкими, ниспадающими до плеч кудрями.
Глаза короля сосредоточенно глядели в одну точку, губы были плотно сжаты, пальцы нервно теребили кольца золотой орденской цепи, скользящей вдоль груди. Мелодичное, лёгкое позвякиванье как будто успокоительно действовало на короля, и он прислушивался к нему, пока говорили другие, слушал и во время своих речей. Только тогда, словно в такт, резко и отрывисто звучали золотые звенья, задеваемые тонкими нервными пальцами юноши-мечтателя, одарённого в то же время расчётливым умом старого дельца.
На другом конце стола, перед вторым креслом, стоит хозяин дома, Штединг.
С почтительным, но полным достоинства видом делает он свой доклад, стараясь, чтобы его обращение относилось к обеим высоким особам: королю и регенту, для чего и поворачивает слегка голову то к одному, то к другому. Но главным образом, хочется убедить ему юношу. Штедингу давно известно, что только «золотые силлогизмы» лучше всего убеждают старого интригана. Подозревает посол, что и сейчас старик играет двойную роль. Ненапрасно английский посланник, лорд Уайтворт, так часто и подолгу имел совещания с регентом наедине… Но главное значение, конечно, имеют решения самого Густава. А червонцы русской императрицы, с которыми хорошо знаком Штединг и два его старших советника, сидящих тут же, допущенных в это совещание, – эти червонцы весят не меньше, чем стерлинги британского короля…
– Конечно, ваше величество… ваше высочество… в душу людей, в глубины её может проникнуть Единый Господь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190