– Вы здесь… Я должна вам сказать… Вы принуждаете меня заметить… – Она заговорила негромко, но голос звучал сильно, дрожал и прерывался от гнева. Лицо снова покраснело. Чашка ходуном заходила в руках. – Ваше превосходительство, вы слишком дерзки, что осмеливаетесь давать советы, каковых у вас не просят!
Чашка едва не выпала из рук Екатерины. Она быстрым движением поставила её на соседний стол и, кинув растерянному, уничтоженному человеку коротко и властно: «Можете идти к себе», отошла от него быстрыми шагами, не давая окружающим даже возможности уяснить себе, что произошло сейчас между преданным, старым слугой и императрицей.
Граф Сегюр, очень довольный своей удачей, разговаривал за отдельным столом с Александром Андреевичем Безбородко, с графом Завадовским и князем Воронцовым.
Он знал, что эти три человека составляли ядро «сосиетета», как выражались при дворе, особой партии, решившей подкопаться и окончательно свергнуть светлейшего князя Потёмкина как неудобного для них диктатора, являющегося для них и других лиц преградой во многих отношениях.
Тот же Потёмкин, как узнал Сегюр, войдя в дружбу с представителем Англии, способствовал охлаждению Екатерины к версальскому двору и к самому посланнику, которого до тех пор царица удостаивала личной дружбой и вниманием.
Речь у собеседников шла о том, что «отсутствующие всегда виноваты». Иными словами, намечался план, как лучше воспользоваться отъездом Потёмкина в армию, выступающую против турок, и в награду за победы, одержанные на полях битв, устроить ему поражение у себя дома.
Сюда направилась от Храповицкого Екатерина.
– Не посетуйте, господа, если я похищаю у вас интересного собеседника. Пройдёмтесь, граф.
Улыбаясь и ласково кивая кой-кому из более близких, кто попадался на пути, обмениваясь незначительными фразами с восхищённым французом, медленно миновала Екатерина несколько покоев, и оба они очутились в длинной галерее, теперь, как и утром, озарённой потоками света.
Сзади доносился шум голосов оставленной толпы придворных.
Там бледный, с озабоченным видом фаворит граф Мамонов вёл беседу с несколькими из более близких к нему людей. Здесь были австриец граф Кобенцель, обер-шталмейстер Лев Нарышкин, друг Пруссии, граф Андрей Петрович Шувалов, генерал Пётр Александрович Соймонов, обер-прокурор Синода граф Мусин-Пушкин; они составляли одну из самых видных групп и в то же время словно старались не дать заметить чужой публике, что государыня далеко не с прежним вниманием и заботой относится к своему признанному избраннику графу Дмитриеву-Мамонову.
Молодёжь разбилась маленькими группами. Некоторые вышли на террасу слушать русских песенников, которые вошли в моду с начала турецкой войны. Звуки залихватских песен, сменяемых заунывными старинными напевами, долетали и в галерею, где гуляла Екатерина с Сегюром, любуясь через раскрытые окна видом парка, оживлённого посторонней, разряженной публикой, обычной здесь по воскресным дням.
– Кто бы мог подумать, что мы в стране, которая ведёт войну с двумя соседями, очень воинственными, получающими всяческую поддержку от сильнейших европейских дворов, – сказал Сегюр, уловив довольный взор собеседницы, которым она окидывала парк и гуляющих в нём людей.
– Да, вы правы… Ещё надо добавить, что одна неприятельская армия маневрирует в сорока верстах от столицы, что её флот можно видеть с башен моих приморских дворцов, что… Впрочем, постойте. Я увлекла вас не для того, чтобы выслушивать ваши изящные похвалы и самой гордиться величием моей страны. Примите раньше благодарность от русской государыни за доверие, оказанное Екатерине Второй. Вы говорили с принцем? Он передал вам?
– Передал… Но не сказал ни слова, как я ни старался…
– Узнаю моего рыцаря без страха и упрёка. Это он мне дал слово и потому вам ни слова! Ха-ха-ха… Я хотела сама иметь удовольствие поблагодарить вас и подтвердить, что моё расположение останется к вам неизменным… вопреки многим… и, надо сознаться, сильным искушениям, которым я подвергалась и подвергаюсь со всех сторон… Чтобы доказать это на деле, перехожу к делам… И весьма немаловажным, имейте в виду, мой милый шевалье… Прежде всего о том, что нам, мне особенно, ближе всего. О себе и о России.
– Я – весь внимание, государыня…
– Как бы это вам сказать?.. С одной стороны, они, англичанин и пруссак, в своих донесениях оба правы… Но они – дураки. Война нам тяжела… войск не хватает… начальники бездарны или вороваты. А то и никаких нет, хоть сама надевай генеральские штаны… Провиант подвозить трудно, да порой и нечего… Денег мало… оброки тяжелы… народ стонет… ропщет порой… и не без серьёзного основания. Теперь плохо. Грозит быть ещё горше. Особливо если пруссаки выполнят свою угрозу и вцепятся с запада, впустят нам зубы в самое горло, как делает то швед на загривке, как турок хватает за далёкий зад… О пасквилях и враках, кои против меня распускаются даже при версальском дворе, не стану говорить. Ни помочь, ни помешать делу это не может… Царства это мало касается… Отвечать в том я буду истории, а не моим союзникам и врагам… Вот, значит, о делах… На первую Турецкую войну ушло у нас почти полсотни миллионов рублей. Теперь надо столько же, если не больше. Без денег нет войны, а без войны нет силы! Но мы сильны, что бы там ни говорили. И будем ещё сильнее! Да хотя бы вот почему…
– Доказательств не надо, государыня. Я их вижу перед собой…
– Я говорю сейчас серьёзно, Сегюр. Они не знают моей земли, не знают моего народа, его веры в свои силы, веры в меня, в каждого, кто займёт моё место, кто будет по доброй совести исполнять свою обязанность, честно станет править своё ремесло. И великому народу в обширном краю не страшны никакие жертвы. Мы решили брать по пять рекрутов с тысячи. И рекруты есть. Мы можем их взять и десять с тысячи. Они явятся под знамёна. Что бы сказали у вас на такую вербовку?
– Долой правительство и к чёрту короля!
– Вот то-то и есть… Нет денег – я выпускаю ассигнации и получаю за них всё, что мне надо… Если захочу просто писать своё имя на кусочках кожи, на холсте – и за них мне принесут всего. Никакие жертвы не страшны, не тяжелы моему народу, пока он верит, что это для его блага, для блага его земли… А они, эти чистые, наивные дети мои, они верят этому!
– И не обманутся, государыня…
– Бог ведает, дающий успех и посылающий горе государям, народам и каждому нищему на земле. Я – не ханжа, но есть нечто, во что я глубоко верю. Вот вам первая моя сила. Вторая, то…
– Что вы сознаёте её и этим заражаете и окружающих, и целый мир, государыня!
– Пожалуй, и так, Сегюр. Это умно… очень умно. Такую «заразу» я всегда рада распространять. А вот та, которая идёт с вашей стороны, особливо из Парижа, мне не очень по душе… В ней кроется опасность и для моего трона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190