Серебро и хрусталь дорожных флаконов сверкали на столе вперемежку с бутылками и флягами с вином и блюдами с дичью. Денщик-гусар и два лакея прислуживали за столом. Гусарский полковник поглядывал на даму глазами охотника, который следит за птицей, но уже видит её общипанной и поданной к столу, и подливал ей вина, не забывая и мужа. Тот был уже наполовину готов и клевал носом.
В углу стоял второй стол, непокрытый, потемневший от грязи. За ним сидел бородатый купец, видимо старовер, в летней белой поддёвке и хлебал деревянной ложкой окрошку. Против него расположился какой-то бедный чиновник, глотая слюни и стараясь не смотреть ни на купца, ни на генеральский стол.
Радищев вышел на середину комнаты, не зная, куда сесть. В это время генерал икнул, встал и на нетвёрдых ногах, почтительно поддерживаемый лакеем, пошёл на свежий воздух. Гусарский полковник удовлетворённо посмотрел ему вслед и наклонился ближе к даме всем своим высоким корпусом. Радищев приподнял занавеску и глянул в хозяйскую половину. Большая печь, люлька, подвешенная к потолку, стол, скамья и деревянная кровать, застланная тряпьём, составляли всё её убранство. Беременная жена смотрителя качала люльку, в которой спал младенец. За её подол держалась девочка лет четырёх и большими чёрными глазами глядела на Радищева.
– Возможно ли, сударыня, присесть к вашему столу? – спросил Радищев, кланяясь, держа плащ в одной руке и шляпу в другой.
Женщина взглянула на него растерянно. Подобие улыбки появилось на её когда-то миловидном, а теперь оплывшем и грубом лице. Она перестала качать люльку и бессознательным движением начала оправлять свои растрёпанные волосы.
– У нас, ваше благородие, господа не кушают, пожалуйте на чистую половину.
Но Радищев уже шагнул к лавке, бросил на неё плащ и шляпу и приказал слуге, пожилому, степенного вида и чисто одетому человеку, вносить чемоданы. Пока ему разогревали самовар и накрывали на стол, несколько раз вбегал смотритель – худой, с землистым лицом и испуганными глазами человек. Он что-то прошептал жене, указывая головой на Радищева, – видимо, ему было стыдно за свою бедность.
Подали самовар; когда Радищев заварил чай и взял кусок сахару в руки, то увидел, что девочка уткнулась в подол матери и заплакала. Худые плечи её вздрагивали. Жена смотрителя большой, сильной, когда-то красивой, а теперь изуродованной вздувшимися венами рукой молча гладила её по голове.
– Чего она плачет? – спросил Радищев.
– Да вот боярского кушания захотела – сахару, мы-то его не видим, а проезжие иногда угощают, вот она и приохотилась…
Радищев встал, высыпал сахар в подол девочке. Она встрепенулась, бросилась за угол печки, и оттуда только сверкали её глазёнки и слышно было, как она грызёт сахар.
Стемнело. Слуга зажёг свечу и поставил её перед Радищевым. Скудный свет озарил убогую обстановку избы. Смотрительша длинным ухватом переставляла в печи чёрные закоптелые чугуны. Из-за занавески доносился раскатистый голос полковника, взвизгивание и смех его дамы, мерное похрапывание статского генерала, спавшего на расставленной походной койке. За окном послышался конский топот, крики, чьи-то голоса, хлопнула входная дверь. В избу вбежал смотритель, прикрывая руками голову, за ним влетел, звеня шпорами, огромный усатый драгун в каске с конским хвостом, пыльных ботфортах и с плёткой в руках.
– Лошадей, не то я из тебя дух вышибу!
Смотритель, загнанный в угол, бросился на лавку, отворачивая голову и стараясь не смотреть на страшное видение. Жена его вскрикнула и стала перед ним, как бы защищая телом своим мужа.
– Поверьте, сударь, – сказала она, обращаясь к Радищеву, – вот каждый день такая мука и страх от фельдъегерей этих… Нажрутся вина и лезут драться…
– Кто пьян? – вскричал драгун, ударяя плёткой по скамье, на которой сидел смотритель. – Я пьян? Я службу государеву сполняю… Я тебя, подлеца… – И он, не докончив фразы, мутными и пьяными глазами повёл вокруг.
Радищев вскочил и, ещё неясно отдавая себе отчёт в том, что он делает, бросился вперёд, вырвал плётку у драгуна и бросил её в угол.
– Извольте выйти отсюда вон! Приличный воин плёткой не допустит коснуться и любимого коня своего. Вы же с людьми приучены обращаться, как со скотами!
На шум приоткрылась занавеска, и показался полковник в расстёгнутом мундире. Дама его с испугом и не без любопытства глядела из-за плеча. Красивое лицо полковника изображало досаду, он крикнул:
– Я полагаю неудобным, сударь, чтобы штатская персона вмешиваться могла в распоряжения властей военных…
Драгун отдал честь полковнику.
– Ваше высокоблагородие, как мне его превосходительство генерал приказали…
Радищев обернулся к полковнику, в глазах его сверкало.
– Генерал не мог приказать ему избивать честных людей плетью… К тому же он пьян. Помимо сего, я не обязан вам объяснять свои действия…
– Как не обязан? – сказал полковник, застёгивая мундир и делаясь ещё более воинственным. – Ежели вы не желаете считаться с моими словами…
Радищев побледнел и шагнул вперёд:
– Не желаю. Может быть, вы хотите удовлетворения? Прокофий Иванович!
Слуга Радищева степенным шагом подошёл к нему и наклонил лысую голову.
– Я вас слушаю, сударь…
– Подай пистолеты!
Тем же плавным шагом ничему не удивляющегося человека Прокофий Иванович подошёл к вещам, раскрыл чемодан и вынул оттуда большой футляр, выложенный изнутри тёмным бархатом, на котором выделялась блестящая сталь дуэльных пистолетов.
Дама ахнула и отбежала в дальний угол комнаты, смотритель стоял, схватившись за голову, драгун застыл, раскрыв рот, жена смотрителя испуганно прижимала к себе девочку.
Радищев взял один из пистолетов в руку:
– Не угодно ли, господин полковник, я дворянин, кавалер и имею чин коллежского советника… Фамилия моя – Радищев…
Полковник бледнел всё более, с каждой минутой теряя свой воинственный вид. Это был один из тех придворных гусар, которые умирали только в постели от глубокой старости и получали ранения разве от неудачно разбитых бутылок шампанского. И теперь он вовсе не собирался окончить жизнь во дворе дрянной почтовой станции от пули сумасшедшего проезжего дворянина. Весь гнев его обратился на драгуна.
– Пошёл вон, дурак! – заорал полковник фельдъегерю таким голосом, что статский генерал вскочил со своей койки, вероятно думая, что это относится к нему, а девочка в люльке громко заплакала.
– Извините, сударь, – обратился он к Радищеву, – но я вовсе не намеревался задевать чести вашей. Что же касается меня, то жизнь моя принадлежит отечеству…
И он с достоинством повернулся и ретировался в чистую половину.
Радищев посмотрел ему вслед, усмехнулся, бросил пистолет на стол, потом обернулся к слуге:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190
В углу стоял второй стол, непокрытый, потемневший от грязи. За ним сидел бородатый купец, видимо старовер, в летней белой поддёвке и хлебал деревянной ложкой окрошку. Против него расположился какой-то бедный чиновник, глотая слюни и стараясь не смотреть ни на купца, ни на генеральский стол.
Радищев вышел на середину комнаты, не зная, куда сесть. В это время генерал икнул, встал и на нетвёрдых ногах, почтительно поддерживаемый лакеем, пошёл на свежий воздух. Гусарский полковник удовлетворённо посмотрел ему вслед и наклонился ближе к даме всем своим высоким корпусом. Радищев приподнял занавеску и глянул в хозяйскую половину. Большая печь, люлька, подвешенная к потолку, стол, скамья и деревянная кровать, застланная тряпьём, составляли всё её убранство. Беременная жена смотрителя качала люльку, в которой спал младенец. За её подол держалась девочка лет четырёх и большими чёрными глазами глядела на Радищева.
– Возможно ли, сударыня, присесть к вашему столу? – спросил Радищев, кланяясь, держа плащ в одной руке и шляпу в другой.
Женщина взглянула на него растерянно. Подобие улыбки появилось на её когда-то миловидном, а теперь оплывшем и грубом лице. Она перестала качать люльку и бессознательным движением начала оправлять свои растрёпанные волосы.
– У нас, ваше благородие, господа не кушают, пожалуйте на чистую половину.
Но Радищев уже шагнул к лавке, бросил на неё плащ и шляпу и приказал слуге, пожилому, степенного вида и чисто одетому человеку, вносить чемоданы. Пока ему разогревали самовар и накрывали на стол, несколько раз вбегал смотритель – худой, с землистым лицом и испуганными глазами человек. Он что-то прошептал жене, указывая головой на Радищева, – видимо, ему было стыдно за свою бедность.
Подали самовар; когда Радищев заварил чай и взял кусок сахару в руки, то увидел, что девочка уткнулась в подол матери и заплакала. Худые плечи её вздрагивали. Жена смотрителя большой, сильной, когда-то красивой, а теперь изуродованной вздувшимися венами рукой молча гладила её по голове.
– Чего она плачет? – спросил Радищев.
– Да вот боярского кушания захотела – сахару, мы-то его не видим, а проезжие иногда угощают, вот она и приохотилась…
Радищев встал, высыпал сахар в подол девочке. Она встрепенулась, бросилась за угол печки, и оттуда только сверкали её глазёнки и слышно было, как она грызёт сахар.
Стемнело. Слуга зажёг свечу и поставил её перед Радищевым. Скудный свет озарил убогую обстановку избы. Смотрительша длинным ухватом переставляла в печи чёрные закоптелые чугуны. Из-за занавески доносился раскатистый голос полковника, взвизгивание и смех его дамы, мерное похрапывание статского генерала, спавшего на расставленной походной койке. За окном послышался конский топот, крики, чьи-то голоса, хлопнула входная дверь. В избу вбежал смотритель, прикрывая руками голову, за ним влетел, звеня шпорами, огромный усатый драгун в каске с конским хвостом, пыльных ботфортах и с плёткой в руках.
– Лошадей, не то я из тебя дух вышибу!
Смотритель, загнанный в угол, бросился на лавку, отворачивая голову и стараясь не смотреть на страшное видение. Жена его вскрикнула и стала перед ним, как бы защищая телом своим мужа.
– Поверьте, сударь, – сказала она, обращаясь к Радищеву, – вот каждый день такая мука и страх от фельдъегерей этих… Нажрутся вина и лезут драться…
– Кто пьян? – вскричал драгун, ударяя плёткой по скамье, на которой сидел смотритель. – Я пьян? Я службу государеву сполняю… Я тебя, подлеца… – И он, не докончив фразы, мутными и пьяными глазами повёл вокруг.
Радищев вскочил и, ещё неясно отдавая себе отчёт в том, что он делает, бросился вперёд, вырвал плётку у драгуна и бросил её в угол.
– Извольте выйти отсюда вон! Приличный воин плёткой не допустит коснуться и любимого коня своего. Вы же с людьми приучены обращаться, как со скотами!
На шум приоткрылась занавеска, и показался полковник в расстёгнутом мундире. Дама его с испугом и не без любопытства глядела из-за плеча. Красивое лицо полковника изображало досаду, он крикнул:
– Я полагаю неудобным, сударь, чтобы штатская персона вмешиваться могла в распоряжения властей военных…
Драгун отдал честь полковнику.
– Ваше высокоблагородие, как мне его превосходительство генерал приказали…
Радищев обернулся к полковнику, в глазах его сверкало.
– Генерал не мог приказать ему избивать честных людей плетью… К тому же он пьян. Помимо сего, я не обязан вам объяснять свои действия…
– Как не обязан? – сказал полковник, застёгивая мундир и делаясь ещё более воинственным. – Ежели вы не желаете считаться с моими словами…
Радищев побледнел и шагнул вперёд:
– Не желаю. Может быть, вы хотите удовлетворения? Прокофий Иванович!
Слуга Радищева степенным шагом подошёл к нему и наклонил лысую голову.
– Я вас слушаю, сударь…
– Подай пистолеты!
Тем же плавным шагом ничему не удивляющегося человека Прокофий Иванович подошёл к вещам, раскрыл чемодан и вынул оттуда большой футляр, выложенный изнутри тёмным бархатом, на котором выделялась блестящая сталь дуэльных пистолетов.
Дама ахнула и отбежала в дальний угол комнаты, смотритель стоял, схватившись за голову, драгун застыл, раскрыв рот, жена смотрителя испуганно прижимала к себе девочку.
Радищев взял один из пистолетов в руку:
– Не угодно ли, господин полковник, я дворянин, кавалер и имею чин коллежского советника… Фамилия моя – Радищев…
Полковник бледнел всё более, с каждой минутой теряя свой воинственный вид. Это был один из тех придворных гусар, которые умирали только в постели от глубокой старости и получали ранения разве от неудачно разбитых бутылок шампанского. И теперь он вовсе не собирался окончить жизнь во дворе дрянной почтовой станции от пули сумасшедшего проезжего дворянина. Весь гнев его обратился на драгуна.
– Пошёл вон, дурак! – заорал полковник фельдъегерю таким голосом, что статский генерал вскочил со своей койки, вероятно думая, что это относится к нему, а девочка в люльке громко заплакала.
– Извините, сударь, – обратился он к Радищеву, – но я вовсе не намеревался задевать чести вашей. Что же касается меня, то жизнь моя принадлежит отечеству…
И он с достоинством повернулся и ретировался в чистую половину.
Радищев посмотрел ему вслед, усмехнулся, бросил пистолет на стол, потом обернулся к слуге:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190