В середине восемнадцатого столетия переселившиеся в Москву вельможи начали переносить в неё вкусы и привычки «Северной Версалии» – они стали строить в разных концах города роскошные дворцы. Так возникли: особняк Пашкова на Моховой, дворец графа Разумовского, выстроенный Казаковым, появились переулки Трубецкой, Оболенский, Мамоновский, Лопухинский, Всеволожский, Брюсовский, Олсуфьевский, Соймоновский, Гагаринский, Еропкинский, Языков.
Владельцы дворцов содержали свои оркестры и труппы из крепостных музыкантов и актёров. Из 155 крепостных театров, существовавших тогда в России, 52 были в провинциальных усадьбах и 103 в городах, из них 53 в Москве.
Мир дворянской Москвы был тесен, все знали друг друга, обо всех в ходу были прозвища и клички. Князь Друцкой славился тем, что в семье его рождались одни девицы. В его обширном доме у каждого окошка сидело по сестрице. Они смотрели на проезжающих и проходящих. Про его дом пошла поговорка. «На каждом окошке по лепёшке», так их и прозвали – «княжны-лепёшки». Был «Раевский-зефир», потому что с раннего утра порхал с визитами из дома в дом. Был «король Неапольский» – генерал Бороздин – потому что, будучи с войсками в Неаполе, так прославился по женской части, что пришлось его отозвать назад в Россию. Был князь Долгорукий-«балкон», прозванный так по сложению его губ. Была красавица княгиня Масальская – «прекрасная дикарка», потому что никуда не показывалась с мужем-«князем-мощи», который был весьма худощав. Была графиня Головкина, прозванная «мигушей» за то, что беспрестанно мигала и моргала глазами. Так как иначе её не называли, то иностранный посланник, наслышавшись этого имени, однажды написал ей письмо с адресом на конверте: «Госпоже графине Мигуше». Она тому не только не удивилась, но и в ответ подписалась – «графиня Мигуша».
Клички эти не только входили в быт, но и перешли как официальные в полицейские списки.
Огромный дом князей Трубецких на Покровке по старинной своей архитектуре был прозван «дом-комод», поэтому дом и семейство его назывались «Трубецкие-комод». Впоследствии в полицейских списках домов, не тронутых пожаром, он упоминается: «Дом-комод» – «Трубецких-комод». Другой же Трубецкой как в обществе, так и в полицейских списках известен был как «Трубецкой-тарара», по его привычке после каждой фразы прибавлять это слово. Этот Трубецкой, будучи весьма старым, жил в одном доме со своим престарелым отцом, которого он называл: «вечный отец». Вследствие этого в квартальных полицейских списках фамилии Трубецких под номером первым значился: «отец вечный».
Вообще в Москве всё было более «домашним», чем в Петербурге, все сплетничали друг о друге, новости из одного дома передавались в другой мгновенно, о приезде каждого лица узнавали, неизвестно каким способом, ещё до того, как оно прибывало в город.
И поэтому, едва огромная, вместительная карета графа Безбородко, сопровождаемая конными рейтарами и бесчисленным обозом экипажей и повозок, в которых следовали адъютанты, секретари, камердинеры, повара и лакеи, проехала заставу и, проскакав по Тверской улице, остановилась перед домом главнокомандующего на только что открытой площади, по лестнице вниз навстречу графу посыпались дежурные офицеры, дворецкий и камердинеры.
Граф Александр Андреевич, кряхтя и отдуваясь, поднялся в отведённые ему покои и скрылся. На кухне главнокомандующего поднялась паника. Безбородко был великим обжорой, и от качества завтрака зависело его благорасположение. К главнокомандующему вызвали есаула Наливайко, адъютанта бывшего гетмана Украины графа Кирилла Разумовского. Наливайко весил около восьми пудов, росту был более трёх аршин, а усы носил такие, что сам великий гетман польский граф Ксаверий Браницкий, увидев его, закричал. «Мял бы я таки вонсы, то был бы крулем!» Есаул был единственным человеком в империи, который мог поспорить с канцлером по гастрономической части. К тому же Наливайко превосходно говорил по-польски и французски. Безбородко знал его и любил видеть за столом…
Наконец шеф-повар, ворчливый старый француз Брике, решил броситься головой в омут и пойти лично к графу для обсуждения меню в сопровождении есаула. Безбородко с прислугой никогда не говорил по-французски.
Они прошли большую приёмную, отделанную красными штофными обоями, где стояла позолоченная мебель, маленькую голубую гостиную с летающими амурами на потолке. Француз оправил на себе жабо и кружевные манжеты и робко постучал в дверь. За дверью послышался неопределённый звук, и Брике неуверенно шагнул вперёд, но попятился, поражённый: посередине огромного кабинета стоял великий канцлер в чём мать родила, окутанный дымом. Во рту его торчала люлька, огромное брюхо и грудь, которой позавидовала бы любая кормилица, выдвигались вперёд.
– Тебе що? – спросил канцлер, устремив на француза маленькие карие глаза и не выпуская трубки изо рта, и, заметив стоящего за ним Наливайко, добавил: – Рад видеть тебя, пане есауле, будь ласка – входи…
– Votre Excellence, je viens pour prendre menu de dejeuner.
Безбородко задумался.
– Дистанешь лосося каспийского, выдчистишь его от шкурки вид кисток, нарижишь тоненькими ломтиками, так шоб ций лосось бул блидно-розовый и нижный на пробу и щоб на разризах булы капли прозрачного жира… Украсишь его петрушкой, цитронами, салатом. Потим визьмёшь добрую сельдь, вымочишь в молоке, видчистишь, половинки сложишь до купы, нарижишь… Да к тому оселедцу дашь свижи огирки, каперсы, солёные грибы, варёного бурака, яйки. Цибулю рипчатую покладишь сверху… Поросёнка дашь студёного с хреном…
Брике закатывал глаза, кланялся, причмокивал, не решаясь вставлять замечания: граф был увлечён, граф мог рассердиться…
Наливайко, поглаживая усы, переводил с вдохновением:
– …Потим пийдёт студень из стерляди… Натурально, дашь вареники с вишнями, но щоб булы не жирные и у сметане с сахарным соусом… Горилку дашь ту, що настояна на свижей рябине…
Время шло, во всём доме было волнение, шеф-повар, месье Брике, не возвращался из кабинета канцлера, не было и есаула. Наконец Брике появился на кухне, похудевший за один час, осматриваясь безумными глазами и никого не узнавая. За ним стоял есаул, шевеля ноздрями и жадно вдыхая пряные запахи различных блюд.
– Мон дье, – сказал наконец месье Брике, – я бил шеф-кюизинье у герцога Орлеанского. Бедный герцог, он даже не подозревал, что такое настоящий завтрак…
Есаул крякнул:
– А ну тебя к бису с твоим герцогом, вели-ка подать в горницу чего-нибудь закусить да выпить!
Штаб главнокомандующего пришёл в движение: скакали фельдъегеря по всем направлениями, адъютанты писали записки, ломая головы над тем, у каких московских гурманов что можно было достать…
Через два часа главнокомандующий и великий канцлер встретились за завтраком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190