В Москве стало беспокойно. Теперь не только по ночам, но и днём разбивали амбары, раздевали прохожих. Достаточно было прохожему с Новинского бульвара, где с обеих сторон стояли древние дворянские особняки, свернуть в какой-нибудь Проточный переулок, упирающийся в Москву-реку, и наутро находили его на берегу бездыханным и голым. Разъезды драгун не очень спешили помогать полиции. Стоит где-нибудь в Зарядье амбар посреди таких же, закрыт на замок, забит наглухо. Не то в нём пакля, не то кожа. Подойдёт купец, потрогает замок, пойдёт дальше. А вокруг него уже вертятся разные бродячие люди.
– Братцы, – кричит один из них, – а ведь тут хлеб!
И не успеет хозяин взмахнуть руками, а замка уже нет, ворота открыты, и толпа, давя друг друга, насыпает зерно в мешки…
Не спеша подъезжают драгуны, смотрят на народ: голодные, рваные людишки с запавшими глазами, высохшие старухи, голозадые кривоногие ребятишки с большими животами ползают по земле, огребая загрубевшими руками зерно пополам с мусором…
– Служивые, помогите! – кричит купец, цепляясь за стремя едущего впереди вахмистра. – Разбой, грабят!
Но драгуны только переглядываются между собой, покачивая чёрными султанами на треуголках, пока вахмистр не ударит коня плёткой, так что купец летит в сторону и падает на мостовую, а разъезд скрывается в узком переулке.
По вечерам скучно, тревожно, пусто стало в Москве. Застучит где-нибудь колотушка сторожа, закричит кто-нибудь «караул», и опять тишина над заснувшим городом. Только французские гостиницы да особняки вельмож светились огнями. Кое-где, поближе к Кремлю, мигали фонари, освещая пустую улицу, по которой изредка, торопливо ёжась и оглядываясь, пробегал одинокий пешеход.
В такую ночь двое прохожих шли вдоль Чистых прудов, направляясь к Меншиковой башне.
Один из них был Николай Иванович Новиков, другой – купец, высокий, плотный, с благообразным лицом и седой бородой.
Они молча подошли к небольшому двухэтажному деревянному дому и постучали в калитку три раза. Им открыли. Они поднялись на второй этаж, передали пожилому и вежливому слуге шляпы и плащи и оказались в просторной, скромно убранной комнате. Несколько человек сидели за круглым столом, беседуя вполголоса. Это были Семён Гамалея, Иван Лопухин, князь Черкасский, Иван Тургенев, Пётр Ладыженский, генерал-поручик князь Юрий Трубецкой и князь Николай Трубецкой.
Новиков поздоровался со всеми.
– Я позволил себе на нынешнее собрание, по чрезвычайной его важности, пригласить, несмотря на поздний час, Григория Максимовича Походяшина.
Взоры всех устремились на благообразного старца.
Григорий Максимович Походяшин был сибирский купец-миллионер, решивший отдать всё своё состояние в распоряжение Новикова на просвещение народа. Сам он теперь жил в величайшей скудности, во всём себе отказывая и ничем не занимаясь, кроме благотворительности.
– Дело, по которому мы собрались, – повторил Новиков, – чрезвычайной важности. Голод принял размеры невиданные, народ умирает на улицах Москвы и в окрестных деревнях. Господа дворяне к сему безразличны. Правительство, занятое военными обстоятельствами, к тому же имеет равнодушных и неспособных чиновников. В казённых складах хлеба нет. Некоторые купцы, превратившись в извергов рода человеческого, скупили остатки его и теперь продают из-под полы, втридорога. Следует решить, должны ли мы помочь народу в его страшном бедствии и как нам это сделать?
Все молчали. Наконец Гамалея, подняв своё восковое и мрачное лицо, сказал:
– Сие наш долг.
Генерал-поручик князь Юрий Трубецкой, сощурив умные глаза на худом лице, постучал пальцами по столу.
– Голодающих много – хлеба мало. Надлежит обдумать, как поступить, чтобы хлеб попал подлинно голодным, и где достать нужные для сего огромные средства…
Походяшин погладил седую бороду, потом сказал спокойно:
– Я даю сто тысяч на покупку хлеба.
– Я пятьдесят, – добавил Лопухин.
Князь Юрий посмотрел на брата.
– Ну и мы пятьдесят.
Князь Черкасский пошептался с Ладыженским.
– А мы с Петром Фёдоровичем по двадцати пяти.
У Новикова просветлело лицо, голос его задрожал:
– Я думаю, нет более святого дела, чем помощь народу в эти самые тяжёлые для него дни. Каждый рубль наш спасает человека от голодной смерти. Кажется мне, что нам следует помимо раздачи хлеба подлинно неимущим наладить продажу его по дешёвым ценам всему населению, сбить на него цены и заставить купцов выбросить свой хлеб на рынок. Для сего, может быть, Григорий Максимович возьмёт на себя закупку хлеба в дальних губерниях и отправку его Москву, я же буду его раздавать и продавать здесь. Само собой разумеется, что у кого из наших братьев в отдалённых имениях есть хлебные запасы, надобно их по дешёвой цене направить в Москву же. У кого из членов нашего сообщества крепостные в деревнях голодают, следует вменить ему в обязанность снабдить оных хлебом бесплатно…
Через две недели начались в Москве странные вещи: кто-то снимал в аренду пекарни, давно не выпекавшие хлеба, занимал пустые амбары, где была одна пыль да голодные крысы. Какие-то люди посещали дома в бедных кварталах, другие расспрашивали про заработки и достатки купцов. В Москву стали приходить обозы – кладь укрыта рогожей, у каждой подводы караульщик с самопалом. Вдруг одна за другой стали открываться пекарни – хлеб, какого давно не видели и по цене вдвое дешевле прежнего! На базарах стали продавать муку – цена на неё падала. В купеческих домах в Замоскворечье началось волнение.
Иван Дмитриевич, сидя в Егоровском трактире и шевеля пальцами в серебряных кольцах, говорил соседу – рябенькому купцу с хитренькими глазками:
– Что же такое происходит, я хлеб покупал по двадцать рублей четверть. А третьего дня стали его продавать осьмнадцать рублей, вчерась семнадцать, ноне за пятнадцать отдают. Это выходит, я за два дня по три целковых на четверти потерял… Это значит, свой же купец своего брата топит, Бога не боится… – И Иван Дмитриевич, задыхаясь, расстегнул воротник поддёвки. – Нет, только бы узнать мне, чья это рука, я бы его по миру пустил!..
Рябенький купец вздохнул:
– А я свой хлеб вчерась продал…
Иван Дмитриевич подался вперёд:
– Неужто продал?
Рябенький махнул сухонькой ручкой:
– Продал. Прямо вывез на базар все возы: «Покупайте, православные, по семнадцати рублей!» И то сказать, покупали с трудом. Говорят: «Завтра-то дешевле будет, вон его сколько навалило, видать, пригнали».
Иван Дмитриевич взмахнул руками:
– Да и откуда же хлеб-то взялся? До нового урожая полгода ждать!..
Рябенький наклонился, зашептал:
– Слыхать, Николай Иванович Новиков со товарищи за дело взялся. Порешили они народу помочь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190