Она прильнула к его руке, и он почувствовал ее дрожь, несмотря на тепло августовской ночи.
– Как видишь, дело принимает серьезный оборот, – тихо проговорила она. – Теперь мы будем иметь шизофренический город. Было достаточно худо до сих пор, но станет намного хуже. – Ее опять охватила волна озноба, Ирина крепче вцепилась в его руку. – Отведи меня домой, Максим, ради Бога.
– Да, да, конечно. Пошли, время уже весьма позднее.
Они повернули обратно и двинулись прочь от баррикады, к Лютцовуфер.
– Колючей проволокой они не ограничатся, вот увидишь, – сказала Ирина мрачно, – они еще и стену возведут, чтобы разделить Берлин.
Княжна Ирина Трубецкая оказалась права: они таки ее возвели.
Трехметровой высоты стена протянулась более чем на полторы сотни километров. Со стороны Восточного сектора она была выкрашена гигиенически белой краской; с другой, Западной, ее покрывали разноцветные граффити.
Максим повел Анастасию посмотреть на стену, когда она приехала вместе с ним в Берлин в июне 1963 года. Она не была в Берлине несколько лет, и потому раньше ее не видела. Как любой на ее месте, она не была подготовлена ни к тому, что увидела, ни к возникшему в ней чувству протеста.
– Но это же так несправедливо! – воскликнула она, переводя взгляд с Максима на Ирину, сопровождавшую их. – Это возмутительно донельзя!
– Так оно и есть, – согласился Максим.
– Многих из тех, кто пытался перелезть через стену, застрелили, – пояснила Ирина. – Но многим тысячам удалось преодолеть ее благополучно, удалось вырваться на свободу сюда, в Западную зону. – Она покачала головой и сказала насмешливо: – Коммунисты! Меня тошнит от них.
– И меня тоже, тетя Ирина, – заметил Максим и предложил Анастасии: – Пойдем, я покажу тебе граффити, думаю, тебе будет интересно. Местами они вызывающе злобны, местами – ни то ни се. Но попадаются остроумные, смелые, грустные. Там все, что угодно. – Он взял под руку Анастасию и Ирину, и они пошли втроем, обозревая эту разноцветную роспись.
– Эти надписи и рисунки кто-то назвал самой длинной карикатурой на свете, – сообщила Ирина. – Они, как видите, протянулись на многие мили.
– Некоторые из них – почти произведения искусства, – добавил Максим, – исполнены великолепно.
Анастасия, сама занимаясь живописью и будучи художественно одаренной натурой, была очарована рисунками, и стена не отпускала ее от себя долго. Позднее Максим привел ее на одну из смотровых площадок, устроенных в шести метрах над землей и позволявших заглянуть в Восточный Берлин по другую сторону стены.
– Какими унылыми и недружелюбными кажутся там улицы, – тихо поделилась Анастасия с Максимом, стоявшим на платформе рядом с ней. – Такие пустынные и безлюдные. Где же все жители?
Максим пожал плечами:
– Да не знаю… работают, скорее всего. А тем, кто не занят трудом, наверное, нет особого интереса фланировать. Я обращал внимание на эти улицы всякий раз, как поднимался сюда и глядел за стену. Они всегда такие – безлюдные и тоскливые.
– Как ничейная земля, – сказала Анастасия. – Совсем не то, что Западный Берлин, такой оживленный, деловой, бурлящий.
Они вспомнили эти слова Анастасии на следующий день, когда отправились на площадь Рудольфа Вильде. Поездка Максима и Анастасии в Берлин совпала с визитом президента Кеннеди, совершавшим свое турне по Европе, и сотни тысяч западноберлинцев высыпали на улицы и устремились к городской ратуше на площади Шёнеберг. Президент намеревался выступить здесь после того, как побывает у стены и сделает запись в Золотой книге в ратуше.
Когда же президент Кеннеди в сопровождении мэра города Вилли Брандта и канцлера Западной Германии Конрада Аденауэра наконец появился, толпа встретила его овацией, восторженными криками и выражениями всяческого одобрения. Как только он начал речь, все смолкли, на площади не было слышно ни одного постороннего звука – только его слова.
Анастасия вытянула шею, чтобы лучше видеть красивого молодого президента Америки, и внимательно слушала.
Мне не известен ни один город, большой или малый, который в условиях восемнадцатилетней осады жил бы столь полноценной жизнью, с такой надеждой и решимостью, как Западный Берлин. Зато стена является наиболее очевидным свидетельством и живой демонстрацией перед всем миром безуспешности коммунистической системы, однако мы не испытываем от этого удовлетворения… – Президент Кеннеди помедлил и завершил драматически: – Все свободные люди, где бы они ни жили, – граждане Берлина, и потому как свободный человек я с гордостью произношу слова: «Я – берлинец».
При этих словах толпа, словно обезумев, восторженно взревела и завизжала, и многие из западных берлинцев и иностранцев прослезились. Анастасия, Максим и Ирина тоже бурно ликовали и приветствовали президента Соединенных Штатов, будучи, как все, растроганы до глубины души речью Кеннеди.
Максим почувствовал, как сгущается атмосфера массовой истерии, и инстинктивно – из внутренней потребности защитить – обнял своих дам за талии и крепче прижал к себе. Он уже начал раскаиваться, что привел их на эту площадь, заполненную сотнями тысяч людей. Как запросто они могли быть сбиты с ног и изувечены, выйди толпа из-под контроля. И это чувство не покидало его до тех пор, пока он не доставил обеих женщин в «Кемпински отель». Только тогда он смог вновь дышать спокойно.
А спустя несколько месяцев ему пришлось еще раз оживить в памяти речь, что довелось услышать на площади Рудольфа Вильде в Берлине, и он был воистину рад, что сходил на встречу с Джоном Кеннеди в тот теплый июньский день.
46
День был яркий. Синело чистое бездонное небо, ярко светило солнце. Манхэттен показался Анастасии до блеска надраенным и отполированным. Небоскребы и прочие здания буквально сверкали в это свежее утро пятницы, когда она пересекала Пятую авеню, направляясь в «Бергдорф Гудмен». Она толкнула вращающуюся дверь и вошла в дорогой универсальный магазин. Лифт понес ее в отдел детских товаров. Вчера она сюда заходила, и ей приглянулось нарядное выходное платьице для двухгодовалой Аликс (хорошо бы оно подошло по размеру) и еще кое-какие вещички, с виду вполне подходящие для второго младенца. Их сыну Майклу исполнилось восемнадцать месяцев, и он быстро подрастал.
Анастасия мысленно улыбнулась, подумав о детях. Венецианскими младенцами, называл их Максим, поскольку оба были зачаты в Венеции: Аликс – в июле на медовый месяц, Майкл – в августе, когда они ездили туда повторно.
Пробыв с Максимом в Нью-Йорке всего неделю, она безумно тосковала по детям, волновалась за них, хотя при детях неотлучно находилась няня, Дженнифер, а также миссис Вудсон, экономка и повар, отменно следившая за порядком в семействе, да еще ее мать, прилетевшая из Парижа погостить в доме на Мэйфере, пока Анастасия сопровождала Максима в деловой поездке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148