Лишь теперь, когда рушится Берлинская стена, мы по-настоящему видим конец наследия третьего рейха.
«Откройте ворота! Откройте ворота! Откройте ворота!» – вопили толпы в одиннадцать сорок пять. «Откройте ворота!» – без конца выкрикивали люди. Они дразнили и злили восточногерманских пограничников еще целых пятнадцать минут до наступления полуночи, собравшись на контрольно-пропускном пункте «Чарли» в американском секторе Западного Берлина.
Максим стоял в обнимку с Тедди; Анастасия держала под руку Ирину. Вчетвером они были среди тысяч горожан, заполнивших улицы и в нетерпении ожидавших, когда часы пробьют полночь.
Ровно в двенадцать толпы пришли в неистовство, кругом слышались крики радости, веселый визг, сплошной гвалт, когда жители Восточного Берлина хлынули через ворота «Чарли». Многие из них впервые в жизни попали в Западную зону. Свист и ликующие крики продолжались, восточные и западные берлинцы обнимались, целовались, плакали объятые радостью. Они танцевали на улицах, угощали друг друга шампанским и пивом, прихваченными с собой жителями Западного Берлина. Всю эту грандиозную и славную ночь они праздновали свободу.
Самые разные чувства обуревали Максима, наблюдавшего за радостно ликовавшими вокруг берлинцами. Некоторые карабкались на стену, из-за которой погибли многие из тех, кто пытался вырваться на свободу. Кое-кто принялся крушить стену молотком, стремясь разломать этот возмутительный символ позора.
Берлин. Город его рождения и детства. Максима всегда тянуло сюда, ему всегда казалось, что в этом городе есть для него некая тайна. Да так оно и было: сегодня эта тайна открылась. Он думал об Урсуле и Зигмунде Вестхеймах, навсегда оставшихся для него Мутти и папой, и скорбь переполняла его при мысли об их страшном конце в лагерях смерти. Ярость вскипела в нем, но он поборол ее, сейчас она была неуместна. Перед его мысленным взором возникли образы родителей, он увидел лучезарную красоту Урсулы, склоненную над фортепиано темную голову Зигмунда. Услышал смех Мутти, звуки благородной музыки отца, заполнявшие дом на Тиргартенштрассе. Они жили и будут жить в его сердце всегда, память о них чиста и не замутнена ничем, и то, что он сегодня узнал, нисколько ее не нарушило. Мысль его вернулась к сестре Констанце. Он был уверен, что больше никогда не встретится с ней. Несомненно, что у нее тоже не возникает ни нужды, ни желания увидеть его еще раз. Она приходила сегодня исключительно по просьбе Тедди. У монахини был ее Бог, и с собой она была в ладу. Он это понял мгновенно, как только увидел ее. Абсолютное умиротворение было написано на ее девственном лике.
Много всего сказал он сегодня Тедди. Он сказал ей правду. Она была ему матерью. Он был ее сыном. И он был евреем.
Он вдруг подумал, как это удивительно получилось, что Тедди настояла поехать с визитом к Ирине именно на этой неделе, и как совпало, что сегодня рухнула Берлинская стена и рухнули все стены в его сознании.
– Словно канун Нового года! – прижавшись к его руке, старалась перекричать шум Тедди.
– Или День Бастилии! – заметила Анастасия.
– Торжество… революция… не важно, как мы это назовем, но эта ночь – памятная! – кричала Ирина. – Последний раз мы побывали в такой толпе в шестьдесят третьем году, когда слушали выступление президента Кеннеди перед ратушей.
– «Я – берлинец», – процитировала Джона Кеннеди Анастасия, глядя в этот момент на Максима.
– Жаль, что не дожил он до этой минуты, чтобы увидеть все это своими глазами, – шепотом проговорил Максим. Он прижал к себе Тедди, обнял Ирину и Анастасию. Он думал о той ночи, когда в него выстрелил бандит, и благодарил Господа, что выжил.
Было около двух часов ночи, когда Максим, Тедди и Анастасия вернулись в «Кемпински-отель», проводив до дома Ирину.
У двери номера Максим поцеловал Тедди и пожелал ей доброй ночи. Анастасия сделала то же самое.
– Вот это денек! – сказала Тедди, обернувшись на пороге своей комнаты. – Памятный день. Памятная ночь.
– Да, Тедди, что и говорить, – согласился он. Тедди вошла и, не проронив больше ни слова, закрыла дверь.
Максим и Анастасия остались в коридоре, глядя друг на друга.
– Где твой номер? – спросил он.
– На этом же этаже, недалеко от твоего.
Они молча пошли по коридору. Дошли до ее номера, она вставила ключ, открыла дверь и повернулась к нему:
– Не желаешь ли глоток на сон грядущий, Максим?
– А почему бы и нет? – ответил он и последовал за ней.
Когда они сняли пальто, Анастасия направилась к небольшому бару.
– Ты что предпочитаешь?
– Шампанского больше не надо, – сказал Максим.
– Как насчет бренди?
– Хорошая мысль. Ты тоже выпьешь рюмочку?
– Да.
Она наполнила две рюмочки, одну подала ему и села в кресло напротив.
Они молча подняли рюмки, глядя друг на друга.
– Майкл, – начала она через какое-то время, – рассказал мне, какую щедрость ты к нему проявил, передав такую власть и возложив такую ответственность: управление нью-йоркским офисом. Он горд. Благодарю тебя.
– Я допускаю, что изредка поступаю правильно.
– Не уверена, что поняла твою мысль.
– Не обращай на меня внимания, забудь это, – пробормотал он и прошелся по комнате. Выглянул из окна на улицу. Внизу, на Ку'дамм, по-прежнему гуляла и праздновала толпа, веселился народ. Он почувствовал на себе ее взгляд и медленно обернулся.
Она сидела с рюмкой в руке и насмешливо смотрела на него. Он понял, что должен пояснить смысл своего замечания:
– Понимаешь ли, я, кажется, в последние дни натворил много всякой всячины. И в Нью-Йорке у меня полная неразбериха… в моей личной жизни.
Анастасия слушала не прерывая.
– Как меня все-таки угораздило попасть в западню, подстроенную этими двумя женщинами?
– По-видимому, в этом виновата и я, – без колебания ответила Анастасия.
– А теперь я не понимаю тебя.
– Мне не надо было разводиться с тобой, Максим.
– Да, в этом я с тобой согласен.
– Это было самой большой ошибкой в моей жизни.
– Верно. – Его взгляд не отрывался от ее лица. – Кроме тебя, я не был влюблен ни в одну женщину.
– И я не была влюблена ни в кого из мужчин.
– Есть только ты, Анастасия.
– Есть только ты… для меня, Максим.
– У меня возникла блестящая мысль, Персик, – сказал Максим.
– Ну говори.
Он двинулся к ней:
– Поехали со мной…
– Куда? – спросила она.
– В Венецию.
– Когда?
– Завтра. Мой самолет в аэропорту в Темпльгофе. Ждет.
Анастасия встала.
– Да, – сказала она, придя в его раскрытые объятия. – Да, да, да!
Она посмотрела ему в глаза и улыбнулась своей светлой, теплой улыбкой.
Эта улыбка быстро заполнила пустоты в его сердце. Исчезла точившая его изнутри тоска. Он знал, что нет ей пути назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148
«Откройте ворота! Откройте ворота! Откройте ворота!» – вопили толпы в одиннадцать сорок пять. «Откройте ворота!» – без конца выкрикивали люди. Они дразнили и злили восточногерманских пограничников еще целых пятнадцать минут до наступления полуночи, собравшись на контрольно-пропускном пункте «Чарли» в американском секторе Западного Берлина.
Максим стоял в обнимку с Тедди; Анастасия держала под руку Ирину. Вчетвером они были среди тысяч горожан, заполнивших улицы и в нетерпении ожидавших, когда часы пробьют полночь.
Ровно в двенадцать толпы пришли в неистовство, кругом слышались крики радости, веселый визг, сплошной гвалт, когда жители Восточного Берлина хлынули через ворота «Чарли». Многие из них впервые в жизни попали в Западную зону. Свист и ликующие крики продолжались, восточные и западные берлинцы обнимались, целовались, плакали объятые радостью. Они танцевали на улицах, угощали друг друга шампанским и пивом, прихваченными с собой жителями Западного Берлина. Всю эту грандиозную и славную ночь они праздновали свободу.
Самые разные чувства обуревали Максима, наблюдавшего за радостно ликовавшими вокруг берлинцами. Некоторые карабкались на стену, из-за которой погибли многие из тех, кто пытался вырваться на свободу. Кое-кто принялся крушить стену молотком, стремясь разломать этот возмутительный символ позора.
Берлин. Город его рождения и детства. Максима всегда тянуло сюда, ему всегда казалось, что в этом городе есть для него некая тайна. Да так оно и было: сегодня эта тайна открылась. Он думал об Урсуле и Зигмунде Вестхеймах, навсегда оставшихся для него Мутти и папой, и скорбь переполняла его при мысли об их страшном конце в лагерях смерти. Ярость вскипела в нем, но он поборол ее, сейчас она была неуместна. Перед его мысленным взором возникли образы родителей, он увидел лучезарную красоту Урсулы, склоненную над фортепиано темную голову Зигмунда. Услышал смех Мутти, звуки благородной музыки отца, заполнявшие дом на Тиргартенштрассе. Они жили и будут жить в его сердце всегда, память о них чиста и не замутнена ничем, и то, что он сегодня узнал, нисколько ее не нарушило. Мысль его вернулась к сестре Констанце. Он был уверен, что больше никогда не встретится с ней. Несомненно, что у нее тоже не возникает ни нужды, ни желания увидеть его еще раз. Она приходила сегодня исключительно по просьбе Тедди. У монахини был ее Бог, и с собой она была в ладу. Он это понял мгновенно, как только увидел ее. Абсолютное умиротворение было написано на ее девственном лике.
Много всего сказал он сегодня Тедди. Он сказал ей правду. Она была ему матерью. Он был ее сыном. И он был евреем.
Он вдруг подумал, как это удивительно получилось, что Тедди настояла поехать с визитом к Ирине именно на этой неделе, и как совпало, что сегодня рухнула Берлинская стена и рухнули все стены в его сознании.
– Словно канун Нового года! – прижавшись к его руке, старалась перекричать шум Тедди.
– Или День Бастилии! – заметила Анастасия.
– Торжество… революция… не важно, как мы это назовем, но эта ночь – памятная! – кричала Ирина. – Последний раз мы побывали в такой толпе в шестьдесят третьем году, когда слушали выступление президента Кеннеди перед ратушей.
– «Я – берлинец», – процитировала Джона Кеннеди Анастасия, глядя в этот момент на Максима.
– Жаль, что не дожил он до этой минуты, чтобы увидеть все это своими глазами, – шепотом проговорил Максим. Он прижал к себе Тедди, обнял Ирину и Анастасию. Он думал о той ночи, когда в него выстрелил бандит, и благодарил Господа, что выжил.
Было около двух часов ночи, когда Максим, Тедди и Анастасия вернулись в «Кемпински-отель», проводив до дома Ирину.
У двери номера Максим поцеловал Тедди и пожелал ей доброй ночи. Анастасия сделала то же самое.
– Вот это денек! – сказала Тедди, обернувшись на пороге своей комнаты. – Памятный день. Памятная ночь.
– Да, Тедди, что и говорить, – согласился он. Тедди вошла и, не проронив больше ни слова, закрыла дверь.
Максим и Анастасия остались в коридоре, глядя друг на друга.
– Где твой номер? – спросил он.
– На этом же этаже, недалеко от твоего.
Они молча пошли по коридору. Дошли до ее номера, она вставила ключ, открыла дверь и повернулась к нему:
– Не желаешь ли глоток на сон грядущий, Максим?
– А почему бы и нет? – ответил он и последовал за ней.
Когда они сняли пальто, Анастасия направилась к небольшому бару.
– Ты что предпочитаешь?
– Шампанского больше не надо, – сказал Максим.
– Как насчет бренди?
– Хорошая мысль. Ты тоже выпьешь рюмочку?
– Да.
Она наполнила две рюмочки, одну подала ему и села в кресло напротив.
Они молча подняли рюмки, глядя друг на друга.
– Майкл, – начала она через какое-то время, – рассказал мне, какую щедрость ты к нему проявил, передав такую власть и возложив такую ответственность: управление нью-йоркским офисом. Он горд. Благодарю тебя.
– Я допускаю, что изредка поступаю правильно.
– Не уверена, что поняла твою мысль.
– Не обращай на меня внимания, забудь это, – пробормотал он и прошелся по комнате. Выглянул из окна на улицу. Внизу, на Ку'дамм, по-прежнему гуляла и праздновала толпа, веселился народ. Он почувствовал на себе ее взгляд и медленно обернулся.
Она сидела с рюмкой в руке и насмешливо смотрела на него. Он понял, что должен пояснить смысл своего замечания:
– Понимаешь ли, я, кажется, в последние дни натворил много всякой всячины. И в Нью-Йорке у меня полная неразбериха… в моей личной жизни.
Анастасия слушала не прерывая.
– Как меня все-таки угораздило попасть в западню, подстроенную этими двумя женщинами?
– По-видимому, в этом виновата и я, – без колебания ответила Анастасия.
– А теперь я не понимаю тебя.
– Мне не надо было разводиться с тобой, Максим.
– Да, в этом я с тобой согласен.
– Это было самой большой ошибкой в моей жизни.
– Верно. – Его взгляд не отрывался от ее лица. – Кроме тебя, я не был влюблен ни в одну женщину.
– И я не была влюблена ни в кого из мужчин.
– Есть только ты, Анастасия.
– Есть только ты… для меня, Максим.
– У меня возникла блестящая мысль, Персик, – сказал Максим.
– Ну говори.
Он двинулся к ней:
– Поехали со мной…
– Куда? – спросила она.
– В Венецию.
– Когда?
– Завтра. Мой самолет в аэропорту в Темпльгофе. Ждет.
Анастасия встала.
– Да, – сказала она, придя в его раскрытые объятия. – Да, да, да!
Она посмотрела ему в глаза и улыбнулась своей светлой, теплой улыбкой.
Эта улыбка быстро заполнила пустоты в его сердце. Исчезла точившая его изнутри тоска. Он знал, что нет ей пути назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148