В эти минуты Максим особенно остро почувствовал, как велика его любовь к ней, как дорога ему эта женщина. Каждый день его жизни она неизменно была в его сердце, его любимая, ненаглядная, добрая и преданная Тедди.
– Я хочу сообщить тебе еще кое-что, – очень тихо проговорил он.
– Слушаю тебя, мой дорогой?
– Сестра Констанца произвела меня на свет, а Мутти навсегда останется самым теплым и дорогим существом в моей памяти. Но моя мать – ты, Тедди.
Она безмолвно смотрела на него. Глаза ее вдруг наполнились слезами.
Он с величайшей нежностью коснулся ее щеки, вспоминая все, что она для него сделала за пятьдесят четыре года его жизни.
– Ты нянчила меня с младенчества, с раннего детства заботилась обо мне, отвезла в Англию. Спасала мою жизнь, рискуя собственной, воспитала меня, вырастила таким, каков я сегодня. Тем хорошим, что есть во мне, я обязан тебе, Тедди. Ты – самое лучшее, что есть во мне. Да, моя дорогая, дражайшая моя Тедди, это ты моя мать. И я очень, очень люблю тебя и от всей души, сердечно благодарен тебе за все, что ты для меня сделала.
Глубоко тронутая, Тедди почувствовала, как по щекам ее катятся слезы. Она прильнула к руке Максима. Голос ее дрожал:
– Я полюбила тебя, как собственное дитя. И никогда не думала о тебе иначе. Ты для меня всегда был моим первенцем.
Максим обнял Тедди:
– Да, я знаю это. И знал, по-моему, всегда.
Они держали друг друга в объятиях, вспоминая множество разных мелочей за последние полсотни лет.
А потом Максим говорил в ее седые волосы:
– Даже странно, как много вещей открылось для меня в последние несколько дней. Внутри у меня была такая неразбериха, столько конфликтов, полно сомнений… о себе, о моей жизни. Да что там, я просто был неспособен ни на что смотреть трезво. И однажды ночью, перед тем злополучным выстрелом, я стал думать, кто же я такой, почему я оказался на этой планете, ради чего она, вся эта моя дурацкая жизнь.
– Я знаю, что тебя очень давно что-то тревожит, – сказала Тедди.
– И вот на прошлой неделе, за день или два до нашего отлета из Лондона, произошла вспышка внутреннего прозрения, пришло некое откровение… Ты могла бы назвать это Богоявлением. Я вдруг понял так много вещей о себе, понял, что большую часть жизни я жаждал найти Мутти, искал ее. Быть может, даже в других женщинах. Да, и я в тот момент по-настоящему понял себя… понял, что я – потерянный мальчик Ганс.
Тедди высвободилась из его рук, взглянула на его такое знакомое, красивое лицо:
– Что ты хочешь этим сказать?
– Когда я был маленький, ты мне здесь, в Берлине, много лет назад читала сказку про мальчика по имени Ганс. Помнишь ее?
– Смутно.
– Мать Ганса потеряла его и никак не могла найти, а он все так и блуждал по белу свету, никем не любимый. Сказка произвела тогда на меня большое впечатление. Когда мы были в Париже в тридцать девятом году, я все просил Мутти не потерять меня. И все-таки она потеряла. Во всяком случае, я так думал, потому что больше никогда ее не видел. – Он посмотрел на Тедди и закончил: – Я всегда был потерянным мальчиком.
Печаль тенью набежала на лицо Тедди, и сердце у нее защемило.
– Ты потерян? Да никогда, – возразила она самым ласковым тоном. Покачала головой: – То, что ты запутался, – да, и в твоей частной жизни сейчас царит страшная неразбериха, но при чем тут потерянность? Ничего подобного.
– Но таково мое внутреннее ощущение, хотя осознал я его, по-видимому, лишь позавчера вечером, когда ужинал с Корешком в Лондоне. От одной его реплики у меня все в голове перевернулось.
– Что же он тебе сказал? – спросила Тедди.
– Он сказал, что женщины в моей жизни причинили мне много обид, насолили мне горчайшим образом независимо от того, был ли у них умысел сделать это или нет. Я спросил, что конкретно он имеет в виду, и он пояснил: в нежном возрасте меня силой отлучили от мамочки, затем вопреки моей воле от меня ушла Анастасия, и Камилла тоже ушла, умерев у меня на руках. Затем он напомнил, как я обманулся в Адриане и что Блэр Мартин предала меня.
– Все это правда, – согласилась Тедди, подумав, что дружок Максима к середине жизни обрел мудрость. У Тедди в душе сохранилось теплое местечко для Корешка, очень любимого ею с тех пор, когда он был еще ребенком.
– И ведь в самом деле, – сказал Максим, – все так и есть. Мутти у меня отняли, а все женщины в моей жизни так или иначе покидали меня.
– Тут я с тобой спорить не стану.
– И в тот же вечер я понял, что ты была единственной женщиной, никогда не причинившей мне боли, не насолившей мне. Ты всегда была там, где надо, ты была мой каменный утес, моя опора. Когда в Нью-Йорке, в больнице, я то приходил в сознание, то снова впадал в беспамятство… мне сейчас вспоминается один момент… я вдруг открыл глаза, и знаешь, что я увидел?
Она помотала головой.
– Мне привиделись моя первая жена, моя третья жена, моя любовница, моя дочь и моя мама. Вот что мне пришло на ум, когда я увидел тебя, Тедди. Мама моя. И тут снова все поплыло, сознание покинуло меня, и ты, такая, как выглядишь сегодня, исчезла. Вместо седой семидесятилетней Тедди мне явилась Тедди моего детства. Я не переставал думать, что Тедди скоро придет, придет и спасет меня, как она это делала, когда я был малышом.
– Я всегда буду пытаться спасти тебя, Максим, но бывает в жизни и так, что мы должны спасать себя сами и никто за нас не может это сделать. Сейчас у тебя именно такое положение.
– Ты на что намекаешь?
– Я считаю, что ты должен спасаться и для этого распутать всю ту кошмарную неразбериху в Нью-Йорке. Разобраться с этими женщинами, Максим. С Адрианой, с Блэр. С младенцем, Вивекой. Ты не должен отпускать все на волю волн, как это было, пока тебя не подстрелили. Это просто никуда не годится.
– Да, я знаю. Я решил упорядочить в какой-то мере хаос моей жизни. Я не люблю Адриану. Она не любит меня. Любит лишь мое положение. Я намерен развестись с ней, дать ей все, что она пожелает, если будет в этом необходимость. У нас есть добрачное соглашение, но в той его части, что касается меня, я готов его пересмотреть, если она даст мне свободу.
– И что же ты собираешься делать после этого с Блэр и ее ребенком?
– Понятно, я не собираюсь на ней жениться, если ты намекаешь на эту сторону вопроса. Мне очень жаль, что сюда оказалось впутанным ни в чем не повинное дитя, но я не намерен приносить себя в жертву и угодить еще раз в брачную западню, расставленную недостойной женщиной. Я и Блэр не люблю, впрочем, она меня – тоже. Она любит только мои деньги.
– Ты будешь обеспечивать ребенка даже в том случае, если не будет доказательств, что он твой?
– А почему же нет? Я богатый человек. И какая разница, мой он или нет? Мне было бы страшно подумать, что мой отпрыск в нужде.
– Да, тебе пришлось изрядно поработать головой за последнюю неделю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148