Сестра Констанца наклонила голову и посмотрела на Максима долгим задумчивым взглядом:
– Для всех было лучше проделать это поскорее. Ты был такой красивый младенец, я знала, что не смогла бы от тебя отказаться, если бы слишком долго продержала тебя на руках. Они пришли за тобой тринадцатого июня и унесли к себе. Они были такие счастливые. Я сказала, что никакой другой чете в мире не хотела бы отдать тебя, кроме них, потому что знала, какие они прекрасные и добрые люди. Я знала, что они вырастят тебя в любви и ласке и одарят всем, что можно купить за деньги.
– Да, все так и было, – тихо проговорил Максим, с огромной любовью вспоминая своих родителей.
Тедди обратила внимание, что сестра Констанца побледнела и выглядит усталой, и продолжила за нее рассказ:
– Сестра Констанца уехала из Берлина, Максим. Она решила уйти в монашество и отправилась в Аахен, в сестричество Неимущих Святого Франциска, где и постриглась.
– Аахен, – тихо произнес Максим. – Какое странное совпадение. Это приграничный город, где мы сделали остановку, когда бежали из Германии в тридцать восьмом году.
– Да, – сказала Тедди и не торопясь продолжала: – В письме ко мне Урсула поведала обо всем этом и назвала имя и адрес сестры Констанцы, просила связаться с ней, писать ей и сообщать о тебе. Разумеется, соблюдая тайну.
– И все эти годы… она это делала, – добавила монахиня, наклонясь вперед и сцепив руки. – Я вполне понимаю, сколько ты горевал и тосковал в своей жизни, лишенный Урсулы и Зигмунда, впоследствии загубленных в лагерях смерти. Но даже невзирая на это, я верю, что поступила по отношению к тебе правильно.
– Да, я с вами согласен, – сказал он едва слышно, но со значением. – Вы сделали единственное, что было в ваших силах тогда. Вы не могли знать, чему суждено случиться.
– Надеюсь, что ты сумеешь простить меня в своем сердце, – сказала монахиня.
– Так ведь и прощать тут нечего, – быстро взглянул на нее Максим. – Я любил своих родителей, и они были полны любви ко мне, и лишь это в конце концов имеет значение.
– Да, – сказала она. – Правда в словах твоих.
– Кто был моим отцом? – спросил он.
– Его звали Карл Нойвирт.
– Он тоже был католик?
– Да.
– Почему он не женился на вас?
Она немного помолчала, прежде чем ответить:
– Он был женат.
– Он жив?
– Нет, он убит на войне. Он был солдатом на русском фронте. Его жена и двое детей погибли при воздушной бомбардировке.
– Понимаю. – Максим смотрел на Тедди: – Почему ты не рассказала мне об этом раньше? Много лет назад?
– Я собиралась…. Максим. Но всякий раз недоставало духу… Боялась, не хотела причинить тебе боль. – Она откашлялась. – В конце концов я должна была тебе рассказать, потому что считала неправильным скрывать от тебя факты, о которых уже сообщила. Ну вот, я думаю, что теперь, в пятьдесят пять лет, ты достаточно взрослый, чтобы все правильно понять.
Впервые за весь разговор он слабо улыбнулся:
– Да, Тедди, наверное, я уже дорос до понимания таких вещей.
В этот момент как-то неожиданно сестра Констанца встала.
– Теперь я должна уйти, – заявила она.
Максим вскочил:
– Но разрешите предложить вам хотя бы чашку чаю, прежде чем вы нас покинете, сестра Констанца?
Она покачала головой:
– Вы любезны, но мне действительно пора возвращаться.
– Вам далеко ехать?
– Нет. Поездом всего полчаса езды. Монастырь недалеко от города.
– Позвольте мне попросить отвезти вас на автомобиле…
– Нет-нет, – наотрез отказалась она, слегка коснувшись его руки. – Я должна жить той жизнью, какой жила всегда. Но все равно благодарю вас. – Она протянула ему руку.
Максим взял ее и задержал в своей. Сестра Констанца всматривалась в его лицо. Ее темно-карие глаза были преисполнены любовью.
– Будь благословен, Максим. И да пребудет с тобой всегда благодать Господня.
Он почувствовал, что тронут до глубины души. Эта добрая набожная женщина, родившая его, много страдала. В порыве нежности он наклонился и поцеловал ее в щеку.
Глаза ее наполнились слезами, она улыбнулась, и лицо ее вновь просветлело.
59
– Ты на меня не сердишься? – спросила Тедди после того, как Максим прочитал старое письмо Урсулы.
– Да разве я когда-нибудь бывал на тебя сердит, Тедди, дорогая моя?
– Тогда огорчен?
– Нет. – Выражение лица у него было ласковое и доброе, как всегда.
– Тогда что же ты чувствуешь? – напирала Тедди, интересуясь впечатлением, произведенным на него откровениями монахини.
– Напуган, ошеломлен, шокирован. Полагаю, любой на моем месте почувствовал бы то же самое, ты не находишь?
– Да, – спокойно согласилась Тедди, продолжая наблюдать за ним.
– Ты могла бы показать мне это письмо много лет назад, ты же сама знаешь, – сказал Максим, отвечая ей таким же немигающим и спокойным взглядом.
– В основном я этого не делала из-за боязни причинить тебе боль.
– То, что я сейчас услышал от сестры Констанцы, ничего не меняет в моей жизни, Тедди. Урсула навсегда останется моей любимой мамочкой, моей сказочной мамой из моего детства. Я никогда не перестану ее любить, и память о ней останется во мне до гробовой доски, пребудет моим самым дорогим сокровищем. И мне совершенно безразлично, чьи мужские гены во мне. Для меня Зигмунд Вестхейм по-прежнему мой отец. И навсегда останется для меня моим отцом. Он тот, кто дал мне свою любовь, взгляды на жизнь, завещал кодекс чести. Я жил всю жизнь по тем правилам, что он с детства привил мне для того, чтобы я наилучшим образом использовал свои способности.
Он смолк, улыбнулся почти застенчиво и признался:
– Я доныне храню записочки, что он давал мне, когда мне было четыре года. С тех пор берегу их. Разумеется, я переписал их на белые карточки, чтобы лучше сберечь вместе с резной деревянной лошадкой. Кстати, я передал отцовские правила поведения, его жизненные установки Майклу и Аликс. Копии его письменных советов я передал им.
– Максим, это же замечательно – то, что ты сделал. И никогда мне не говорил! – воскликнула Тедди.
– Надо же мне иметь хоть какие-то секреты от тебя, – сказал он потеплевшим голосом, полушутя.
– Что ж, Максим, наконец ты знаешь, что рожден католиком и родители твои католики.
– Нет, Тедди, моими родителями были евреи. И я еврей. Я воспитан как еврей, я чувствую себя евреем, и потому я – еврей.
Тедди, не ожидавшая подобного заявления, растерялась. Потом медленно покачала головой:
– Да, Максим, ты конечно прав. Ты – еврей.
Максим перешел к дивану и сел рядом с Тедди.
Взял ее руку в свою, долго глядел ей в лицо. Она по-прежнему была красивой женщиной, хотя ей стукнуло уже семьдесят. Сеточка тонких морщин вокруг зеленых глаз, в уголках рта и побелевшие как снег волосы. Ее спокойное очарование не мог приглушить никакой возраст.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148