— Договорились мы с ним…
Сперва в Каменку, оттуда в Критово.
Критово — опасное село. Там мужиками верховодит отец Геннадий Воскресенский, «красный поп», как он сам называет себя. В церкви произносит проповеди в пользу Советской власти — Советская власть, говорит, самая что ни на есть народная власть, и на свадьбах и похоронах, выпив чуть больше нормы, поет революционные песни.
Придраться к нему трудно, однако опасность исходила от него. Какая? А черт ее знает какая! В селе ни одного коммуниста, а комсомольцы… Бегать по избам и созывать мужиков на сходку могут, но вмешаться в жизнь села посерьезнее… Куда там! Продразверстку собрать — иди к отцу Геннадию, трудгужповинность — к отцу Геннадию, дров для школы привезти — тоже к нему. И не то чтобы вел себя чересчур нахально или открыто вмешивался в дела сельсовета, нет, сидит у себя дома, занимается своим хозяйством, но, какой бы вопрос ни возник, без него мужики ничего не решают, поп наш, советский, твердят, ни против власти не пойдет, ни против мужика, рассудит по совести.
Быстров пытался удалить Воскресенского из волости: «Вы бы перевелись куда-нибудь, батюшка?» Геннадий съездил в Орел, привез бумажку — попа не трогать, «поскольку ни в чем предосудительном не замечен».
Прежней учительницы Анны Ивановны Перьковой в школе уже нет, ее перевели в уездный отдел народного образования, прислали на ее место новую учительницу.
Ознобишин отпустил своего возницу домой — и прямо в школу, навстречу ему девчушка лет шестнадцати, румяная, курносая, в калошах на босу ногу.
— А где учительница?
— Я учительница.
— Сколько же вам лет?
— Восемнадцать.
— Я секретарь волкомола. Почему занятия по ликбезу не начинаете?
— И не начну. Отец Геннадий не позволяет. Он вдовый, замуж предлагает идти за него.
— Ну-ка, ну-ка, позовите председателя сельсовета.
Этому Ознобишин научился у Быстрова — не самому ходить, а вызывать к себе, сразу устанавливать субординацию.
Демочкин, мужик степенный, дипломат, умеет ладить со всеми, пришел, поздоровался.
— Чего ж не ко мне? Пошли обедать?
— Вы почему не выполняете декретов?
— Мы-то?
— Вы-то! Почему с безграмотностью не боретесь?
— Мы-то? Молодежь у нас вся грамотная, а старухи не идут.
— Геннадий не позволяет?
— При чем тут Геннадий? Сами не идут.
— А ну давай сюда Геннадия.
Демочкин поколебался — учительницу послать или самому сходить, пошел сам.
Отец Геннадий не замедлил появиться.
В шапке на собачьем меху, в лисьей шубе, под ней ряса.
— Товарищу Ознобишину почтение.
— Садитесь. Судить вас скоро будем. Почему учительницу принуждаете замуж за себя идти? Да вам и не положено. Священникам запрещается по второму разу жениться. Чтобы о нравственности заботиться, а вы сами…
Он слова не дал Геннадию вставить, тот только шапку в руках мял.
— Идите, потом разберемся, а сегодня чтобы все старухи в школе были.
Стопроцентная явка старух была обеспечена, явились такие бабки, которые только под светлое Христово воскресенье слезали с печки, чтобы доползти до церкви.
«Маша чис-тит зу-бы… Ма-ша чис-тит зу-бы…»
Еще до занятий Ознобишин прошелся по селу, беседовал то с тем, то с другим.
— Хлеба Критово сдало меньше всех, в прошлом месяце продотряд у вас все закутки проверил — и ни в одном загашнике ни зерна. Где ему быть?
В Никольском учительница вообще не вела занятий по ликбезу.
— Почему?
— Света нет.
— Мы всем ячейкам отпустили керосин?
— Не знаю.
Секретарь комсомольской ячейки в Никольском — Васютин, парень не очень активный, но исполнительный.
Ознобишин к нему:
— Где керосин?
Васютин потупился. Можно и не спрашивать, дома у него над столом горела лампа.
— Наш керосин? Явишься в волкомол, а сейчас собирай комсомольцев, Вам известно, по чьей вине вы не учитесь?
На заседании волкомола Ознобишин поинтересовался у Саплина:
— Где же все-таки критовские мужики прячут хлеб от Советской власти?
Саплин, недавний батрак, вступив год назад в комсомол, сперва не пропускал ни одного заседания, а теперь что-то редко стал показываться в волкомоле.
Он хитро улыбнулся:
— Ты меня что-нибудь полегче спроси.
— А теперь вопрос к Васютину. Ты понимаешь, что ты вор?
— Ну, взял бутылку керосина…
— Отправим в Орел, в трибунал…
Жестокие времена: трибунал за бутылку керосина! Но иначе никто не мыслил: если все едят лебеду, то и я ем лебеду, и если всем нельзя, то и мне нельзя, никому не позволено уклоняться от установленных правил, и тот, кто уклоняется, мне не брат и не друг. Увы, то была риторика! Трибунал не стал бы судить за бутылку керосина. Все, что Ознобишин мог сделать, это исключить Васютина из комсомола. Он так и поступил. Променял Васютин комсомольский билет на бутылку керосина!
Ни Саплин, ни даже Сосняков не склонны исключать Васютина, взял керосин без злого умысла, не для того, чтобы сорвать занятия в школе, а скорее для того, чтобы самому чем-то заняться…
Но Ознобишин неумолим. Он отказывал себе во всем и хотел, чтобы и другие поступали так же. По возвращении из Москвы он редко с кем советовался. Даже с Быстровым советовался все реже, у Славы появилось ощущение, будто в чем-то они расходятся.
9
Должно быть, он не произвел большого впечатления в Малоархангельске, этот Шифрин. Иначе дали бы ему для поездки по уезду… ну не пару рысаков и не сани с ковровой спинкой, но нашлись бы и лошаденка какая ни на есть, и козырьки, и возница… Представитель губкомола! Командируется для инструктирования уездной организации. Вроде бы ревизор. Но не нашлось для него ни лошади, ни санок, ни кучера. Прибыл в Успенское с оказией. Ехал в Покровское милиционер оформлять акты на злостных самогонщиков и подбросил Шифрина.
В волисполкоме он появился в обед. Озябший и суровый. Безошибочно определил, кто в канцелярии главное лицо, подошел к Быстрову, протянул заледеневшую руку.
— Я из губкомола. — Покопался в кармане, достал мятую бумажку, положил на стол. — Командировочное удостоверение.
Быстров передал бумажку Дмитрию Фомичу для оформления.
— Мы и так верим.
— Хочу с вами поговорить, как у вас работа с молодежью.
— А это уж вы с Ознобишиным, — нетерпеливо ответил Быстров, прошел через комнату, приоткрыл дверь, сказал кому-то: — Пошлите за Ознобишиным.
И вот Ознобишин и Шифрин друг перед другом. Слава в своем тулупчике выглядит обычным крестьянским пареньком, и Шифрин, как ни старается выглядеть начальником, держится неестественно, да и одет странно.
Солдатская шинель до щиколоток, он получил ее перед отъездом на складе губсобеса, на этот склад военное ведомство сдавало пришедшее в ветхость обмундирование, подпоясана гимназическим ремнем, и на пряжке еще поблескивает лавровый венок, как ни старался Шифрин соскрести эмблему напильником, а голова тонет в боярской шапке, отороченной кроликом под соболя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204