Небольшой конный отряд. Спешились у церкви, квартир не искали, пошли по избам — пожрать да прихватить чего на дорогу. «А ну, хозяйка, собери…» — «Да чего собрать! Шти вот…» — «Момент!» Кавалеристы умеют кур ловить. Раз, раз!… «Да что ж вы, разбойники, делаете?!» — «Твое дело, тетка, пожарить, а наше пошарить…»
К Астаховым обычно заворачивало начальство.
Нервный стук в окно. Никуда не денешься. Выходи, Надежда. За нею Павел Федорович.
— Кто тут хозяин?
Офицер в сопровождении четырех казаков. Подтянут. Брит. Молод. Любезен.
— Э-э… Ротмистр Гонсовский! С кем имею честь? — С этаким прононсом: «Гоннсовский!» — и даже с полупоклоном. — Пардон… В силу обстоятельств военного времени обязан произвести осмотр помещения…
И опять этакий легкий жест: извините, ничего не поделаешь…
Вера Васильевна читала. Надо же делать вид, что сохраняешь полное присутствие духа.
— Пардон…
Марья Софроновна ни жива ни мертва. Мало ли чего могут попросить! Не откажешь. А потом оправдывайся перед Павлом Федоровичем.
— Откройте!
Офицерский пальчик постукал по сундуку.
— Заховали куда-то ключ.
Наивный человек Павел Федорович.
Ротмистр одному из подручных:
— Ефим, взломать…
Марья Софроновна кинулась к сундуку:
— Я открою!
Наволочки, простыни, исподние юбки, рубашки, штуки сатина, мадаполам…
— Ефим… — Ротмистр пальчиком указал на простыни. — Для нужд армии.
Раз — у одного из казаков появился в руках мешок, два — простыни исчезли. Фокусы!
Ротмистр слегка улыбнулся.
— Офицерам тоже нужно на чем-то спать. — Опять шевельнул пальчиком. — Ефим, если вам что требуется…
Казакам требуется мануфактура.
Вернулись в залу.
Легкий полупоклон в сторону Веры Васильевны.
— Пап-ра-шу аткрыть чемоданы.
Казаки раструсили белье по столу: детские штанишки, старые блузки…
Вера Васильевна сберегла рубашечку — воспоминание о лучших временах, французский батист, кружева, нежность, воздух… Пушистое облачко легло на стол. Гонсовский балетным жестом простер над ним руку, и… облачко растаяло.
— Простите. Но… бывают обстоятельства, когда и офицеры нуждаются в таких… — Строго взглянул на Павла Федоровича. — На два слова.
Вернулись в спальню.
— Золото, жемчуг, кольца?
— Все поотнимали красные.
— Я предвидел такой ответ!
— Чего уж предвидеть! Грозились убить…
— К сожалению, некогда вами заняться. Масло?
— Сметана есть.
— Сметану не берем.
— Не сбивали еще.
— Проводите в погреб.
В погребе бочка со сливками, Павел Федорович не спешил сбивать масло. Бочонок с топленым маслом зарыт в землю.
Гонсовский заглянул в бочку.
— Пейте, ребята, — разрешил он казакам. — Полезная штука.
Павел Федорович нашел даже кружку.
— Угощайтесь.
Казаки зачерпнули. Раз. Другой. Много ли выпьешь кислых сливок?
— Пошли…
Гонсовский все чего-то искал.
— А здесь что?
Указал на амбар, сложенный из рыжего известняка.
— Хозяйственный скарб.
— Откройте.
Ох, как не хотелось Павлу Федоровичу открывать амбар! Но возразить не осмелился.
Возразил Бобка! Залаял, затявкал, загавкал, забрехал, залился всеми собачьими голосами: «Прочь, прочь, не пущу, уходите!» Неистово залился…
Гонсовский испуганно оглянулся.
— Где это?
— Не бойтесь, на цепи, — успокоил Павел Федорович. — За амбаром, на пасеке.
— А у вас пасека?
— Небольшая, для себя.
В амбаре пустынно и холодно, здесь бывало побольше добра, а сейчас сбруя по стенам, части от косилок, от молотилок, мелкий инвентарь, топоры, вилы, лопаты…
Гонсовский приближался к закромам, как мышь к крупе.
— А это что?
Точно не видел!
Семенной овес. Отличный, трижды сортированный овес. Без васильков, без сурепки.
— Овес.
Гонсовский запустил руку в закром, ласково и вкрадчиво, точно ласкал женщину, захватил зерно в горсть, раскрыл ладонь, рассматривал овес, точно жемчуг, он и лился с ладони, как жемчуг, видно, понимал толк в овсе.
— Ефим, быстро, за подводами.
Ефим повернулся, засеменил, почти побежал. Павел Федорович чуть не заплакал.
— Ведь это ж семена. Семена, поймите. Ведь это ж хозяйство…
— Любезный, служение отечеству требует жертв. И с нашей стороны, и с вашей. Я бы мог реквизировать фураж, но не хочу, не нахожу нужным, беру у вас этот овес, как доброхотное даяние, могу даже выдать расписку. Считайте, забрал у вас овес сам генерал Деникин. Когда Александр Иванович займет Москву, законные власти возместят все…
Насмехается, сукин сын!
Славушка шел чуть позади. Непонятно почему, всхлипнул Павел Федорович, офицер вел себя вежливо и необидно.
— Не волнуйтесь, вас не заставят шевельнуть и мизинцем, — успокоил Гонсовский хозяина. — Мы сами погрузим.
Должно быть, фураж-то он и искал!
— А пока покажите пасеку.
Ближе к осени пчелы не так злы, соты полны, кое-где валяются в траве трутни, еще месяц, и можно прятать ульи в амбар.
Пчелы игнорировали посетителей, зато Бобка выходил из себя. На пасеке тоже амбар, поменьше, где хранились принадлежности пчеловодства. Бобка, привязанный на цепь у двери амбара, выкопал под амбаром нору и обычно дремал там. Но сейчас метался, прыгал, выходил из себя.
— Зайдем?
Павел Федорович ногой придержал собаку, снял замок, открыл дверь.
— Заходите.
Славушка потрепал Бобку, вошел следом. Пес не унимался.
Гонсовский обследовал и этот амбарчик, он и здесь сразу заприметил в углу бидоны.
— Выкати-ка, — приказал он одному из казаков. — Поглядим, какая в них сметана.
— Там мед, — глухим голосом промолвил Павел Федорович. — Для подкормки пчел.
— Ошибаетесь, — весело поправил его Гонсовский. — Для подкормки кавалергардов его императорского величества.
Казак выкатил бидон, второй, поднял с одного крышку.
— Пробуй, — приказал Гонсовский.
Казак запустил руку в бидон, пальцами достал комок засахарившегося меда, с аппетитом откусил…
— Сладкий? — спросил Гонсовский.
Казак ухмыльнулся.
— В плепорцию.
Носком сапога Гонсовский тронул бидон.
— Взять.
Казаки покатили бидоны к двери. Павел Федорович не осмелился возражать. Да он и знал: возражать бесполезно. Попробуй возрази!
Однако нашлось кому возразить.
— Благодарю, — вежливо произнес Гонсовский, слегка наклонив голову, переступил порожек и… закричал.
Покуда Павел Федорович мысленно подсчитывал убытки, покуда казаки подкатывали бидоны к дверям, покуда Славушка дивился, как легко и весело умеет грабить этот вежливый и, должно быть, опытный по этой части офицер, Бобка выступил в защиту хозяина: рванулся из-под амбара и сквозь голенища сапога прокусил офицеру ногу.
— Ах ты!…
Для выражения своих чувств господин ротмистр воспользовался весьма нецензурными словами.
Схватился за ногу, торопливо полез в кобуру за револьвером.
Щелкнул взведенный курок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204
К Астаховым обычно заворачивало начальство.
Нервный стук в окно. Никуда не денешься. Выходи, Надежда. За нею Павел Федорович.
— Кто тут хозяин?
Офицер в сопровождении четырех казаков. Подтянут. Брит. Молод. Любезен.
— Э-э… Ротмистр Гонсовский! С кем имею честь? — С этаким прононсом: «Гоннсовский!» — и даже с полупоклоном. — Пардон… В силу обстоятельств военного времени обязан произвести осмотр помещения…
И опять этакий легкий жест: извините, ничего не поделаешь…
Вера Васильевна читала. Надо же делать вид, что сохраняешь полное присутствие духа.
— Пардон…
Марья Софроновна ни жива ни мертва. Мало ли чего могут попросить! Не откажешь. А потом оправдывайся перед Павлом Федоровичем.
— Откройте!
Офицерский пальчик постукал по сундуку.
— Заховали куда-то ключ.
Наивный человек Павел Федорович.
Ротмистр одному из подручных:
— Ефим, взломать…
Марья Софроновна кинулась к сундуку:
— Я открою!
Наволочки, простыни, исподние юбки, рубашки, штуки сатина, мадаполам…
— Ефим… — Ротмистр пальчиком указал на простыни. — Для нужд армии.
Раз — у одного из казаков появился в руках мешок, два — простыни исчезли. Фокусы!
Ротмистр слегка улыбнулся.
— Офицерам тоже нужно на чем-то спать. — Опять шевельнул пальчиком. — Ефим, если вам что требуется…
Казакам требуется мануфактура.
Вернулись в залу.
Легкий полупоклон в сторону Веры Васильевны.
— Пап-ра-шу аткрыть чемоданы.
Казаки раструсили белье по столу: детские штанишки, старые блузки…
Вера Васильевна сберегла рубашечку — воспоминание о лучших временах, французский батист, кружева, нежность, воздух… Пушистое облачко легло на стол. Гонсовский балетным жестом простер над ним руку, и… облачко растаяло.
— Простите. Но… бывают обстоятельства, когда и офицеры нуждаются в таких… — Строго взглянул на Павла Федоровича. — На два слова.
Вернулись в спальню.
— Золото, жемчуг, кольца?
— Все поотнимали красные.
— Я предвидел такой ответ!
— Чего уж предвидеть! Грозились убить…
— К сожалению, некогда вами заняться. Масло?
— Сметана есть.
— Сметану не берем.
— Не сбивали еще.
— Проводите в погреб.
В погребе бочка со сливками, Павел Федорович не спешил сбивать масло. Бочонок с топленым маслом зарыт в землю.
Гонсовский заглянул в бочку.
— Пейте, ребята, — разрешил он казакам. — Полезная штука.
Павел Федорович нашел даже кружку.
— Угощайтесь.
Казаки зачерпнули. Раз. Другой. Много ли выпьешь кислых сливок?
— Пошли…
Гонсовский все чего-то искал.
— А здесь что?
Указал на амбар, сложенный из рыжего известняка.
— Хозяйственный скарб.
— Откройте.
Ох, как не хотелось Павлу Федоровичу открывать амбар! Но возразить не осмелился.
Возразил Бобка! Залаял, затявкал, загавкал, забрехал, залился всеми собачьими голосами: «Прочь, прочь, не пущу, уходите!» Неистово залился…
Гонсовский испуганно оглянулся.
— Где это?
— Не бойтесь, на цепи, — успокоил Павел Федорович. — За амбаром, на пасеке.
— А у вас пасека?
— Небольшая, для себя.
В амбаре пустынно и холодно, здесь бывало побольше добра, а сейчас сбруя по стенам, части от косилок, от молотилок, мелкий инвентарь, топоры, вилы, лопаты…
Гонсовский приближался к закромам, как мышь к крупе.
— А это что?
Точно не видел!
Семенной овес. Отличный, трижды сортированный овес. Без васильков, без сурепки.
— Овес.
Гонсовский запустил руку в закром, ласково и вкрадчиво, точно ласкал женщину, захватил зерно в горсть, раскрыл ладонь, рассматривал овес, точно жемчуг, он и лился с ладони, как жемчуг, видно, понимал толк в овсе.
— Ефим, быстро, за подводами.
Ефим повернулся, засеменил, почти побежал. Павел Федорович чуть не заплакал.
— Ведь это ж семена. Семена, поймите. Ведь это ж хозяйство…
— Любезный, служение отечеству требует жертв. И с нашей стороны, и с вашей. Я бы мог реквизировать фураж, но не хочу, не нахожу нужным, беру у вас этот овес, как доброхотное даяние, могу даже выдать расписку. Считайте, забрал у вас овес сам генерал Деникин. Когда Александр Иванович займет Москву, законные власти возместят все…
Насмехается, сукин сын!
Славушка шел чуть позади. Непонятно почему, всхлипнул Павел Федорович, офицер вел себя вежливо и необидно.
— Не волнуйтесь, вас не заставят шевельнуть и мизинцем, — успокоил Гонсовский хозяина. — Мы сами погрузим.
Должно быть, фураж-то он и искал!
— А пока покажите пасеку.
Ближе к осени пчелы не так злы, соты полны, кое-где валяются в траве трутни, еще месяц, и можно прятать ульи в амбар.
Пчелы игнорировали посетителей, зато Бобка выходил из себя. На пасеке тоже амбар, поменьше, где хранились принадлежности пчеловодства. Бобка, привязанный на цепь у двери амбара, выкопал под амбаром нору и обычно дремал там. Но сейчас метался, прыгал, выходил из себя.
— Зайдем?
Павел Федорович ногой придержал собаку, снял замок, открыл дверь.
— Заходите.
Славушка потрепал Бобку, вошел следом. Пес не унимался.
Гонсовский обследовал и этот амбарчик, он и здесь сразу заприметил в углу бидоны.
— Выкати-ка, — приказал он одному из казаков. — Поглядим, какая в них сметана.
— Там мед, — глухим голосом промолвил Павел Федорович. — Для подкормки пчел.
— Ошибаетесь, — весело поправил его Гонсовский. — Для подкормки кавалергардов его императорского величества.
Казак выкатил бидон, второй, поднял с одного крышку.
— Пробуй, — приказал Гонсовский.
Казак запустил руку в бидон, пальцами достал комок засахарившегося меда, с аппетитом откусил…
— Сладкий? — спросил Гонсовский.
Казак ухмыльнулся.
— В плепорцию.
Носком сапога Гонсовский тронул бидон.
— Взять.
Казаки покатили бидоны к двери. Павел Федорович не осмелился возражать. Да он и знал: возражать бесполезно. Попробуй возрази!
Однако нашлось кому возразить.
— Благодарю, — вежливо произнес Гонсовский, слегка наклонив голову, переступил порожек и… закричал.
Покуда Павел Федорович мысленно подсчитывал убытки, покуда казаки подкатывали бидоны к дверям, покуда Славушка дивился, как легко и весело умеет грабить этот вежливый и, должно быть, опытный по этой части офицер, Бобка выступил в защиту хозяина: рванулся из-под амбара и сквозь голенища сапога прокусил офицеру ногу.
— Ах ты!…
Для выражения своих чувств господин ротмистр воспользовался весьма нецензурными словами.
Схватился за ногу, торопливо полез в кобуру за револьвером.
Щелкнул взведенный курок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204