Вот и мама что-то подозревает.
Слава доел щи, отодвинул тарелку, строго посмотрел на мать.
— А кому он сейчас нужен?
— Ну, не говори… — Мама стала совсем грустной. — Убили Александру Семеновну. Может быть, те же…
— Какая тут связь? — возразил Слава. — Там — грабители, да и тому скоро три года.
— Ну, не знаю, не знаю, — согласилась Вера Васильевна. — Это я так. Ползут всякие слухи…
— Не всякому слуху верь… Такие сказки сочинят, что спать ночью не будешь!
В Рагозине он сперва заехал к Жильцову, тот распорядился накормить и поставить на ночь лошадь, а сам отправился разыскивать избу Быстрова.
Изба небольшая, ладно сбитая, но старая, серая от времени, за годы пребывания у власти Степан Кузьмич так и не удосужился построить своим детям жилище поновее и попросторнее.
Сравнительно поздно, деревня спит в такое время, но навстречу Славе из сеней кто-то вышел и кто-то вошел.
Ярко горят две лампы, не из тех, какими пользуются обычно мужики, а принесенные, должно быть, из школы или из сельсовета.
Большой, сбитый из тяжелых темных досок стол в правом углу, на столе гроб из только что обструганного дерева, в углу над гробом косо висит икона божьей матери, а в гробу на белой подушке…
Только глаза уже не блеснут стальной искрой, веки набрякли, и серые круги возле глаз…
Сперва Слава ничего больше и не видел: Быстров, один Быстров, Степан Кузьмич…
Как же это так? Как же это мы с тобой больше никогда не увидимся?
Свет бил в глаза. Слава огляделся. Скамейки по стенам. Две старухи у гроба. Женщина у печки. Так стоят, когда замерзнут и греются. Жена Быстрова, догадался Слава. Красивая женщина. Была красивой.
Слава подошел к ней.
— Елена… Елена… — Ее называл как-то Быстров, но Слава запамятовал ее отчество. — Простите… Вас как по отчеству?
— Константиновна, — отчетливо произнесла она. — А вы?
— Ознобишин.
— Знаю, — сказала женщина. — Приехали хоронить?
— Только сегодня утром узнал, — сказал Слава, как бы оправдываясь. — Боялся, опоздаю…
Он не умел утешать, да и не знал, нуждается ли эта женщина в утешении.
— Вы где остановились-то? — осведомилась она с необидным безразличием.
— Лошадь оставил у Павла Тихоновича, у Жильцова, а сам сюда.
Жена Быстрова повела подбородком в сторону гроба.
— Отгулял…
Старухи у гроба перекрестились и зашаркали прочь из хаты.
— Чего это они? — спросил Слава.
— Прощаться приходили.
— Похороны завтра?
— И так затянули, хотели вскрытие производить, да я не позволила…
Тут внимание Славы привлек чей-то непрекращающийся шепот, жена Быстрова заметила, что Слава прислушивается, и слегка отдернула занавеску над запечьем — две русые головенки склонились с печи.
— Дети ею, дочка и сын, — отчужденно пояснила она, точно это не ее, а одного лишь Быстрова дети.
Славе показалось, дети похожи на Быстрова, такие же тонкие черты лица, такие же светловолосые, голубоглазые.
«Как это он смог их оставить? — с отчаянием подумалось Славе. — Даже ради Александры Семеновны…»
— Идите, отдыхайте, — строго сказала жена Быстрова и опять повела подбородком в сторону гроба. — Завтра с утра повезем на погост.
— Я побуду еще? — просительно сказал Слава. — Недолго, а?
— Поздно, не отдохнете, — сказала жена Быстрова. — А впрочем, как хотите.
Никогда не испытывал Слава к Степану Кузьмичу большей нежности, Быстров часто был и строг и суров, а вот сейчас сердце Славы захлестывала безграничная нежность.
«Степан Кузьмич… дорогой… хороший… — мысленно произносил Слава. — Как же все это произошло?… Почему мы перестали понимать друг друга?… Ты же мне родной…»
Слава боялся посмотреть на Быстрова ниже подбородка, боялся увидеть след петли и, разумеется, скользнул взглядом — и ничего не увидел, воротник кителя подтянут и наглухо закрывает шею.
«Ах, Степан Кузьмич, Степан Кузьмич…»
А Степан Кузьмич молчал, уже ничего не мог он сказать Славе Ознобишину, лицо спокойно и строго, исчезли морщинки со лба, губы стиснуты, и никогда уже ни на кого не посмотрит, не взглянет…
Слава стоял у гроба, у печки стояла овдовевшая женщина.
Слава услышал ее вздох, понял, что она не приляжет, пока хоть кто-то из посторонних находится в избе, и пошел к двери.
— Зачем же его… — Он взглянул на икону. — Зачем его под образа? Ведь он не признавали…
— Старухи принесли, — равнодушно объяснила Быстрова. — Сам-то он не позволял держать икон в xaтe.
— А отпевать завтра? — спросил Слава с тайной надеждой отговорить ее от церковных похорон.
— Хотели, да отец Николай отказался: самоубийцев, говорит, отпевать не положено.
Горе терзало Славу, и все-таки он обрадовался, что Степана Кузьмича не будут отпевать, сам Быстров не позволил бы хоронить себя по церковному обряду.
Слава шел заснеженной, пустынной улицей, мерцали звезды, поблескивал снег, где-то одиноко брехал неунывающий пес.
У Жильцовых все спали, Слава постучался, ему быстро открыли.
— Мы думали, останетесь у Быстровых до утра. Ужинать будете?
— Нет, нет, — отказался Слава. — Мне бы соснуть пару часиков, если можно…
Ему постелили на лавке, перина не умещалась, свешивалась до полу, и Слава всю ночь подтягивал ее.
Утром встал чуть свет, позавтракал вместе с Жильцовыми и только собрался идти к Быстровым, как за ним прибежал вихрастый визгливый паренек.
— Дядя Паша, где у вас тут этот, как его… Ну, приехал вчера, у вас остановился?
— Чего тебе? — спросил его Слава.
— Ванька зовет. Давай быстро! Ну, Сосняков. Ванька Сосняков.
— Да разве он дома?
— Приехал на зорьке. Давай, давай!
— А где он?
— В школе.
В школе — комната, отведенная для Корсуновской комсомольской ячейки.
У школы возня, игра в снежки, занятия еще не начались.
Многое изменилось за три года в доме Корсунских, сделали коридор, залы разделены перегородками.
— Здравствуй, Иван, с чего это ты в такую рань?
— Узнал, что вы приехали в Рагозино, и вот следом за вами.
Сосняков официален, важен, строг, обращается на «вы» — Слава ничего не понимает.
— А что стряслось?
— Хочу предотвратить ваше ошибочное поведение.
— Мое поведение?
— Полагаю, вы приехали на похороны?
— А тебе какое дело? Впрочем, и тебе стоило бы принять участие в похоронах.
— Мне?
— Тебе.
Сосняков искренне удивлен:
— Да вы понимаете, что предлагаете?
В свою очередь, изумляется Слава:
— Да ведь это он устанавливал Советскую власть в нашей волости, он делал революцию…
— А потом эту революцию предал?
Тут только до Славы доходит смысл неожиданного появления Соснякова.
— Ошибся и наказан за это, но он остался революционером.
— Товарищ Ознобишин, вы недостаточно принципиальны.
Значение этого слова Сосняков уже знает и знает, что обвинение в беспринципности способно задеть Ознобишина сильнее всего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204