— Убьют они нас с тобой…
Василий боится, по нему видно, он и не скрывает этого, и все же пришел спасать.
— Что же ты предлагаешь?
— Покуда те по селу рыщут, конопляниками до ложбинки, а там в рощу — и давай бог ноги!
— Запутаюсь…
— А я тебя провожу.
Василий рискует головой.
Стеной стоит конопля, темно-зеленая, густая, укрытие для ухажеров и дезертиров!
Страх подгоняет, а осторожность придерживает, пробираются не спеша, заметить их в зарослях конопли невозможно.
Ложбинка.
Вся на виду, да ничего не поделаешь.
— Теперь беги…
Василий хлопает Славу по плечу и уползает подальше в коноплю.
Слава бежит, открыто бежит, самое опасное перебежать ложбину, но вот и поросль молодых дубков, и орешник, и, продираясь сквозь кусты, бежит Слава, Луковец позади, уже далеко позади, а в соседнюю деревню охотники за черепами не сунутся.
Все-таки он старался держаться в тени, страх сильнее разума, старался идти не по самой дороге, а по обочине, чуть что — и в кусты!
Слава проходит какую-то деревеньку, доходит до Губкина. Здесь ни прятаться, ни скрываться незачем, здесь его знают, и он всех знает, ему находят подводу, и к вечеру он въезжает в Малоархангельск.
Сразу в уездный комитет партии!
Идет к Кузнецову, заглядывает по пути в приемную, там посетители, суета, значит, Шабунин вернулся, но посылал Славу Кузнецов, перед ним и нужно отчитаться о поездке.
Кузнецов за столом, обложенный книгами, сочиняет очередной доклад.
— Вернулся? — спрашивает Кузнецов. — Что-то скоро?
Ознобишин улыбается — сейчас улыбается, а утром было не до улыбок.
— Пришлось поторопиться.
— Так много неотложных дел в укомоле? — не без иронии спрашивает Кузнецов.
— Да, пожалуй, что и в укомоле, — соглашается Слава.
— А что в Луковце? — интересуется Кузнецов. — Удалось что-нибудь прояснить? Что говорят?
— А ничего не говорят.
— Так-таки ничего?
— Ничего.
— Похоронили и забыли?
— Похоронили, но не забыли. Молчат.
— Что-то ты загадками говоришь.
— Убили Прохорова и Водицына.
Кузнецов недоверчиво смотрит на Ознобишина.
— Ты рассказы о Шерлоке Холмсе читал?
— Читал.
— Суток не провел в Луковце, а уже во всем разобрался.
— Чего уж разбираться, коли меня самого убить хотели.
— Тебе не показалось?
— Чего уж казаться. Пришли душить. Открыто, утром…
Кузнецов обе руки на стол, вонзил глаза в Ознобишина:
— Ну-ка, ну-ка…
Слава рассказал все, как было.
Кузнецов помрачнел.
— Значит, не обмануло нас наше чутье… — Он ласково посмотрел на Ознобишина. — Молодец! Что думаешь дальше?
— Завтра посоветуемся, пошлем туда человек четырех, свяжемся с волкомом партии, пусть займутся…
— Правильно, — одобрил Кузнецов. — Мы тоже подскажем волкому.
— А что касается гибели Прохорова…
— Что касается Прохорова и Водицына — это уж не твоя забота. Ваше дело — наладить массовую работу, а по части преступлений найдутся специалисты покрепче. Посоветуемся еще с Афанасием Петровичем, а пока иди к себе, поговори с ребятами…
Слава взялся за ручку двери.
— У меня там лошадь осталась.
— Лошадь не пропадет.
Слава замялся.
— Ну что еще?
— И наган.
— Разве он не при тебе?
— В портфеле остался, у этого самого старика, где я ночевал.
— Как же это ты? — упрекнул Кузнецов. — Придется тебе объясняться с Семиным.
В крохотном кабинетике Ознобишина собрались работники укомола: Железнов, Ушаков, Иванов, Решетов.
— Где ты пропадал? — спросил Железнов. — Ты ведь утром еще уехал из Луковца?
— А ты откуда знаешь? — удивился Слава.
Ушаков усмехнулся:
— Слухом земля полнится.
— Потому что часа два назад приходил парень с конного двора, — объяснил Железнов. — Привели, говорят, лошадь, на которой ваш секретарь ездил в Луковец, сам куда-то уехал, а лошадь и портфель оставил, вот они и прислали твой портфель.
Слава схватил портфель, щелкнул замком и облегченно вздохнул — наган на месте.
— Как съездил? — спросил Железнов. — Рассказывай.
А Слава не знал, что рассказывать и что не рассказывать. Кузнецову он изложил все, что было, укомпарту он обязан был все рассказать, а сейчас его вдруг покинула уверенность в том, что Прохоров и Водицын убиты и что собирались убить его самого, не поспешил ли он свои предположения выдать за действительность? Истину установит Семин, и стоит ли заранее настораживать своих товарищей?
— Выпал у нас Луковец из поля зрения, захирела организация, надо туда направить крепкого работника, завтра обсудим…
— А зачем откладывать? — сказал Коля Иванов. — Пошлите меня!
— Завтра, завтра, — повторил Слава, прижимая к себе злополучный портфель. — А сейчас по домам, жрать хочу…
Иванов вышел вместе с Ознобишиным, все уговаривал послать его поработать в Луковце.
Поужинали неизменной картошкой, да еще Эмма Артуровна расщедрилась, угостила Славу, а заодно и Колю киселем из купленных на базаре вишен.
Коля сидел у окна и делился со Славой впечатлениями от своих поездок по уезду, а Слава разбирал содержимое портфеля.
— На книги налегаем, а владеть оружием не учим ребят, — упрекал себя Слава. — Сколько комсомольцев погибло во время антоновщины из-за собственного неумения…
За окном стемнело, тускловато светилась лампочка, покачиваясь на засиженном шнуре, на столе, на стульях и даже на кровати валялись газеты и брошюры, на подоконнике черствые ломти недоеденного хлеба, над столом зеркало, в которое никто никогда не гляделся, пахло прелой травой, должно быть, в отсутствие Славы Эмма набила матрас свежим сеном.
— Действуем от случая к случаю, — сказал Коля. — А многое можно предусмотреть, комсомольские работники должны обладать даром предвидения.
Коля и не предполагал, что говорит о своем будущем, что именно он много лет спустя станет работником Госплана, этого он не знал, просто мечтал о будущем.
А Слава вертел в руках револьвер, и мысли его все чаще возвращались к утреннему происшествию.
— Не очень-то все предусмотришь, — возражал он Коле. — Неожиданно перед тобой появляется враг, ты целишься и не имеешь права промазать…
И, положив палец на гашетку, направил дуло пистолета на Колю…
Он не понял, как сорвался у него палец. Грохот выстрела слился с внезапно наступившим мраком. Лампочка лопнула, треск разбитого стекла слился с грохотом выстрела…
Сердце остановилось в груди Славы.
— Коля… — тихо позвал он в тишине, — Ты жив?
Страшная тишина.
Коля растерялся — и от выстрела, и от темноты. И вдруг засмеялся…
От неожиданности, от чувства облегчения, от сознания того, чего он только что избежал…
Смеялся все громче и громче, и ни он, ни Слава долго не слышали, как в дверь стучит Эмма Артуровна.
— Что случилось? Вячеслав Николаевич, что случилось? Товарищ Ознобишин, что случилось?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204