железная коечка, пикейное одеяльце, этажерка с книжками, а по стенам портреты: Пушкин, Толстой, Тургенев, Чернышевский, Писарев, Добролюбов и почему-то Пугачев, между Пушкиным и Толстым… Вот какая эта Анна Ивановна!
— Самогонки нет?
— Степан Кузьмич, откуда же у меня самогонка?
— С холоду неплохо.
— Сбегать?
— Сбегайте. И сала займите, я потом привезу, отдадите.
Перькова уходит с таким видом, точно Быстров послал ее по наиважнейшему делу.
Быстров садится на кровать, накрытую девственно чистым одеялом, нескрываемо довольный всем, что он видит.
— Вот и свиделись, — говорит.
— Ты тоже здесь поживешь? — спрашивает Вера Васильевна. — Только вот Петя…
— Петя работает на Астаховых, — не без насмешки произносит Быстров. — Ничего с ним не случится.
— А Славе здесь не опасно?
— Он здесь не останется, — безжалостно отвечает Быстров. — Он дальше…
Вера Васильевна пугается:
— Куда еще?
— Поручение Союза молодежи. В Орел, по вопросам культурно-просветительной деятельности.
— Ну какая сейчас просветительная работа? — недоумевает Вера Васильевна. — Со дня на день Орел займут белые…
— А вы уверены, что займут?
— Но ведь заняли же Успенское?
— И ушли!
— Вперед, на Тулу…
— А там лбом об тульский самовар! — Быстров хлопает в ладоши, как точку ставит. — Они уже об обратном пути подумывают.
Вера Васильевна не верит:
— Выдаете желаемое за действительное.
Возвращается Перькова с самогонкой и салом.
— Еле достала…
— Я желаю сейчас только одного, — отвечает Быстров. — Стакан самогона.
Он строго смотрит на хозяйку.
— Хлеб-то у вас есть?
Хозяйка обижается:
— У меня и обед есть.
— Вот и соберите. — Он неодобрительно созерцает маленькую пятилинейную лампу. — Разве у вас нет «молнии»?
— "Молния" для занятий.
— Вам передали керосин?
Славушка видит, как Быстровым овладевает злость.
— Как же, как же, — подтверждает Перькова. — Два бидона. Позавчера.
Быстров успокаивается.
— То-то. Не то бы Филимонову головы не сносить…
Филимонов — председатель Критовского общества потребителей. Еще несколько дней назад Быстров приказал передать весь запас керосина в школу.
— Мужички с коптилками посидят, а детей обучать.
Волость под властью белых, Быстров скрывается, а приказы отдает по-прежнему.
Расспрашивает Перькову о дровах, об учебниках, интересуется, все ли дети будут ходить в школу.
— Но ведь белые…
— Как пришли, так и уйдут, а нам здесь вековать.
Анна Ивановна собрала мужчинам на стол.
— Мы ужинали.
Быстров наполнил стакан себе, немного Славушке.
Вера Васильевна прикрыла стакан ладонью.
— Нет, нет!
Славушке хочется выпить, он уже мужчина, но нельзя огорчать маму.
Быстров ест много, быстро, охотно. Славушка не поспевает за ним. Если бы еще научиться пить, как Быстров.
Вера Васильевна задумалась.
— Степан Кузьмич, можно Славе не ехать в Орел?
Быстров откинулся на стуле, развел руками.
— Это как он сам, его не принуждают.
— Слава?
— Не отговаривай…
Сердце Веры Васильевны полно нежности, боязни, предчувствий, но лучше всего чувства запрятать поглубже. Никому не дано остановить ход жизни.
Быстров наелся, теперь нужно поспать.
— Я сейчас постелю.
— Вы спите у себя в комнате, а мы со Славой по-походному, в классе.
Быстров не забывает подвязать Маруське торбу с овсом, а заодно прислушаться — опасности неоткуда бы взяться, да ведь береженого…
Ложатся в классе на полу, на тюфячок, снятый Анной Ивановной со своей койки, накрываются ее старой шубейкой.
Мужчины спят, а женщины не спят. Вера Васильевна в тревоге за сына. Анна Ивановна сама не знает, почему ей не спится, — столько беспокойства в последние дни. Филимонов отдал керосин, сам привез на телеге бидоны в школу, но предупредил — не расходовать, воздержаться, вернется Советская власть — пользуйтесь, не вернется — придется возвернуть.
Слышат женщины или не слышат, как встает Быстров, как будит мальчика, как выходят они из школы?…
Еще ночь, теплятся предутренние звезды. Предрассветный холодок волнами набегает на бедарку.
Быстров придерживает Маруську. Последние наставления, последние минуты. Еще тридцать, двадцать, десять минут, и мальчик самостоятельно двинется дальше.
— Пакет начальнику политотдела. Не отклоняйся от железной дороги. Политотдел или в Оптухе, или в Мценске.
В низинах стелется туман. Впереди ничего не видно, но по каким-то признакам Быстров угадывает Каменку.
— Хорошо, туман…
В Каменке стоит какая-то тыловая белогвардейская часть, красных войск поблизости нет, остерегаться как будто нечего, но предусмотрительный командир всегда выставляет охранение.
— Постарайся проскочить Каменку в тумане. Не задерживайся в деревне, сразу на большак, верстах в пяти хутор, — не запомнил, когда ехал со станции? Спросишь Антипа Петровича, скажешь, от меня, он нам не раз помогал. Пережди до вечера и дуй прямиком к железке.
Быстров сворачивает в поле, ставит Маруську за стог соломы. Вдвоем спускаются к ручью. Туман так плотен, что белеет даже ночью. Ноги тонут в росе. Быстров знает в волости все дорожки. Славушка обязательно забрел бы в ручей. Ручей узенький, но в темноте можно и в луже вымокнуть.
— По роялю и вверх по тропке, пересекай деревню по прямой…
Каменские мужики ничего лучше не придумали, как вывезти из помещичьего дома концертный рояль и поставить вместо мостика через ручей.
Быстров протягивает Славушке руку и решительно говорит:
— Бывай!
30
Славушка перебирается по роялю через ручей, отыскивает в траве тропку.
Повыше туман пожиже, темнеют овины и сараи, деревня еще спит, мальчик ныряет в проулок и быстро пересекает улицу.
Вот он и на пути к цели. Предстоит перейти демаркационную линию. По словам Быстрова, это не так-то просто. Как ни беспечен противник, все-таки не настолько беспечен, чтобы не застраховаться от всяких случайностей.
Славушка прошел три или четыре версты, белые не попадались.
Утешался он этим недолго, понимал: добраться до политотдела все равно нелегко.
Как долго будет тянуться эта серая, унылая, пыльная дорога?
Он добрел до изгороди из жердей, за которой ободранные приземистые ветлы, а подальше такие же унылые строения.
По всем признакам это и есть усадьба Антипа Петровича, где Славушке надлежит провести день.
Подошел к воротам. Приперты изнутри кольями. Покричал. Никто не показывался. Посмотрел, не видно ли собак, перепрыгнул через плетень, и сразу из-за сарая показался какой-то дядюх в длинном брезентовом балахоне.
На мальчика уставилось безбородое бабье лицо.
— Тебе чего?
— Антипа Петровича.
— Сдались вы мне…
— Я от Быстрова. Степана Кузьмича.
— Какого Быстрова?
— Председателя Успенского исполкома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204
— Самогонки нет?
— Степан Кузьмич, откуда же у меня самогонка?
— С холоду неплохо.
— Сбегать?
— Сбегайте. И сала займите, я потом привезу, отдадите.
Перькова уходит с таким видом, точно Быстров послал ее по наиважнейшему делу.
Быстров садится на кровать, накрытую девственно чистым одеялом, нескрываемо довольный всем, что он видит.
— Вот и свиделись, — говорит.
— Ты тоже здесь поживешь? — спрашивает Вера Васильевна. — Только вот Петя…
— Петя работает на Астаховых, — не без насмешки произносит Быстров. — Ничего с ним не случится.
— А Славе здесь не опасно?
— Он здесь не останется, — безжалостно отвечает Быстров. — Он дальше…
Вера Васильевна пугается:
— Куда еще?
— Поручение Союза молодежи. В Орел, по вопросам культурно-просветительной деятельности.
— Ну какая сейчас просветительная работа? — недоумевает Вера Васильевна. — Со дня на день Орел займут белые…
— А вы уверены, что займут?
— Но ведь заняли же Успенское?
— И ушли!
— Вперед, на Тулу…
— А там лбом об тульский самовар! — Быстров хлопает в ладоши, как точку ставит. — Они уже об обратном пути подумывают.
Вера Васильевна не верит:
— Выдаете желаемое за действительное.
Возвращается Перькова с самогонкой и салом.
— Еле достала…
— Я желаю сейчас только одного, — отвечает Быстров. — Стакан самогона.
Он строго смотрит на хозяйку.
— Хлеб-то у вас есть?
Хозяйка обижается:
— У меня и обед есть.
— Вот и соберите. — Он неодобрительно созерцает маленькую пятилинейную лампу. — Разве у вас нет «молнии»?
— "Молния" для занятий.
— Вам передали керосин?
Славушка видит, как Быстровым овладевает злость.
— Как же, как же, — подтверждает Перькова. — Два бидона. Позавчера.
Быстров успокаивается.
— То-то. Не то бы Филимонову головы не сносить…
Филимонов — председатель Критовского общества потребителей. Еще несколько дней назад Быстров приказал передать весь запас керосина в школу.
— Мужички с коптилками посидят, а детей обучать.
Волость под властью белых, Быстров скрывается, а приказы отдает по-прежнему.
Расспрашивает Перькову о дровах, об учебниках, интересуется, все ли дети будут ходить в школу.
— Но ведь белые…
— Как пришли, так и уйдут, а нам здесь вековать.
Анна Ивановна собрала мужчинам на стол.
— Мы ужинали.
Быстров наполнил стакан себе, немного Славушке.
Вера Васильевна прикрыла стакан ладонью.
— Нет, нет!
Славушке хочется выпить, он уже мужчина, но нельзя огорчать маму.
Быстров ест много, быстро, охотно. Славушка не поспевает за ним. Если бы еще научиться пить, как Быстров.
Вера Васильевна задумалась.
— Степан Кузьмич, можно Славе не ехать в Орел?
Быстров откинулся на стуле, развел руками.
— Это как он сам, его не принуждают.
— Слава?
— Не отговаривай…
Сердце Веры Васильевны полно нежности, боязни, предчувствий, но лучше всего чувства запрятать поглубже. Никому не дано остановить ход жизни.
Быстров наелся, теперь нужно поспать.
— Я сейчас постелю.
— Вы спите у себя в комнате, а мы со Славой по-походному, в классе.
Быстров не забывает подвязать Маруське торбу с овсом, а заодно прислушаться — опасности неоткуда бы взяться, да ведь береженого…
Ложатся в классе на полу, на тюфячок, снятый Анной Ивановной со своей койки, накрываются ее старой шубейкой.
Мужчины спят, а женщины не спят. Вера Васильевна в тревоге за сына. Анна Ивановна сама не знает, почему ей не спится, — столько беспокойства в последние дни. Филимонов отдал керосин, сам привез на телеге бидоны в школу, но предупредил — не расходовать, воздержаться, вернется Советская власть — пользуйтесь, не вернется — придется возвернуть.
Слышат женщины или не слышат, как встает Быстров, как будит мальчика, как выходят они из школы?…
Еще ночь, теплятся предутренние звезды. Предрассветный холодок волнами набегает на бедарку.
Быстров придерживает Маруську. Последние наставления, последние минуты. Еще тридцать, двадцать, десять минут, и мальчик самостоятельно двинется дальше.
— Пакет начальнику политотдела. Не отклоняйся от железной дороги. Политотдел или в Оптухе, или в Мценске.
В низинах стелется туман. Впереди ничего не видно, но по каким-то признакам Быстров угадывает Каменку.
— Хорошо, туман…
В Каменке стоит какая-то тыловая белогвардейская часть, красных войск поблизости нет, остерегаться как будто нечего, но предусмотрительный командир всегда выставляет охранение.
— Постарайся проскочить Каменку в тумане. Не задерживайся в деревне, сразу на большак, верстах в пяти хутор, — не запомнил, когда ехал со станции? Спросишь Антипа Петровича, скажешь, от меня, он нам не раз помогал. Пережди до вечера и дуй прямиком к железке.
Быстров сворачивает в поле, ставит Маруську за стог соломы. Вдвоем спускаются к ручью. Туман так плотен, что белеет даже ночью. Ноги тонут в росе. Быстров знает в волости все дорожки. Славушка обязательно забрел бы в ручей. Ручей узенький, но в темноте можно и в луже вымокнуть.
— По роялю и вверх по тропке, пересекай деревню по прямой…
Каменские мужики ничего лучше не придумали, как вывезти из помещичьего дома концертный рояль и поставить вместо мостика через ручей.
Быстров протягивает Славушке руку и решительно говорит:
— Бывай!
30
Славушка перебирается по роялю через ручей, отыскивает в траве тропку.
Повыше туман пожиже, темнеют овины и сараи, деревня еще спит, мальчик ныряет в проулок и быстро пересекает улицу.
Вот он и на пути к цели. Предстоит перейти демаркационную линию. По словам Быстрова, это не так-то просто. Как ни беспечен противник, все-таки не настолько беспечен, чтобы не застраховаться от всяких случайностей.
Славушка прошел три или четыре версты, белые не попадались.
Утешался он этим недолго, понимал: добраться до политотдела все равно нелегко.
Как долго будет тянуться эта серая, унылая, пыльная дорога?
Он добрел до изгороди из жердей, за которой ободранные приземистые ветлы, а подальше такие же унылые строения.
По всем признакам это и есть усадьба Антипа Петровича, где Славушке надлежит провести день.
Подошел к воротам. Приперты изнутри кольями. Покричал. Никто не показывался. Посмотрел, не видно ли собак, перепрыгнул через плетень, и сразу из-за сарая показался какой-то дядюх в длинном брезентовом балахоне.
На мальчика уставилось безбородое бабье лицо.
— Тебе чего?
— Антипа Петровича.
— Сдались вы мне…
— Я от Быстрова. Степана Кузьмича.
— Какого Быстрова?
— Председателя Успенского исполкома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204