В первые дни Февральской революции Светлов смертельно перепугался и дал деру, бросив дом с обстановкой на произвол судьбы.
Дом стоял на отлете, в версте от села, заведовать домом назначили Виктора Владимировича Андриевского — питерского адвоката, удравшего, наоборот, в Успенское.
Верстах в двух от села хутор Кукуевка, усадьба Пенечкиных, разбогатевших прасолов. Одна из младших Пенечкиных, Кира Филипповна, уехала в Петербург обучаться музыке, познакомилась с Андриевским, вышла замуж…
На трудное время перебрались в деревню, под крылышки братьев, родители Киры Филипповны к тому времени отдали уже богу душу. Кира преподает в школе пение. Впрочем, братья Киры шли в ногу со временем, объединились со своими батраками и назвались трудовою сельскохозяйственною коммуною.
Славушка узнал дорогу в Нардом сразу по приезде в Успенское, туда свезли все уцелевшие помещичьи библиотеки.
По воскресеньям в Нардоме любительские спектакли, участвует в них местная интеллигенция, режиссер — Андриевский, аккомпаниатор — Кира Филипповна. Мужики после спектакля уходили. Начинались танцы. Скамейки и стулья в коридор, под потолок лампу-"молнию". Дезертиры и великовозрастные ученики приглашали юных поповен. Тускло светила «молния», шарканье ног сливалось с музыкой. Андриевские играли в четыре руки, она на пианино, он на фисгармонии. Танцевали краковяк, падеспань, лезгинку.
Ти-на, ти-на, ти-на,
Ти-на, ти-на, ти-на…
Бренчало пианино. Тяжело вздыхала фисгармония.
Карапет мой бедный,
Почему ты бледный?
Потому я бледный,
Потому что бедный…
Молодежь расходилась запоздно, когда выгорал керосин. Лампа коптила, мигала, и Виктор Владимирович объявлял:
— Гаспада, папрашу… Экипажи поданы!
Снег блестел в голубом лунном свете. Узкие дорожки убегали за черные кусты. Выходили скопом и разбредались. Перекликались, как летом в лесу. Славушка пристраивался к одноклассницам, но они уходили от него, он был еще мал и не интересовал девушек. В одиночестве шагал он по широкой аллее.
Где-то в мире происходили невероятные события, но в Успенском каждый следующий день напоминал предыдущий. Лишь изредка какие-нибудь неожиданности нарушали размеренный ход жизни. Ученики приходят утром в школу, а Иван Фомич зачитывает приказ, полученный из волисполкома:
— "По случаю предательского убийства товарища Карла Либкнехта занятия в школах отменяются и объявляется траурный день, по поводу чего предлагается провести митинг в честь всемирной пролетарской революции…"
Иван Фомич ослушаться Быстрова не осмеливался.
— Объявляю митинг открытым, — говорил директор школы. — Предлагаю исполнить «Варшавянку»!
8
— Славка, пойдем?
— Куда?
— На сходку.
Колька как-то приглашал уже Славку на сходку, но тот застеснялся, не пошел, побоялся — прогонят.
— А чего мы там не видали?
— Драться будут.
Драться — это уже интересно.
— Ты уверен?
— Землю делят, обязательно передерутся.
Посмотреть, как дерутся, всегда интересно.
— А пустят?
— Да кто там смотрит…
— Павел Федорович-то? Он все замечает!
— Да ён сюды не ходит, ваших земля на хуторе, а хутор за Дуровским обчеством числится…
Луна краешком выползла из-за туч, вся в черных потеках — невзрачная деревенская луна.
В холодную погоду мужики собираются в начальной школе, в первой ступени, как теперь ее зовут, возле церкви. Во вторую ступень Иван Фомич мужиков не допускает: «Будете мне тут пакостить», — а Зернов заискивает перед мужиками, он не только учитель, он завнаробразом, член волисполкома, не выберут — сразу потеряет престиж.
У крыльца мужиков как в воскресенье у паперти, попыхивают козьими ножками, мигают цигарками, сплевывают, скупо цедят слова: «Тоись оно, конешно, Кривой Лог, очинно даже слободно, ежели по справедливости…» Поди разбери!
Ребята прошмыгнули по ступенькам мимо мужиков.
В классе туман, чадно, мужики за партами, бабы по стенам, им бы и не быть здесь, да нельзя — земля!
На учительском столе тускло светит семилинейная керосиновая лампа, керосин экономят, хватит и такой.
Ребята проскальзывают в угол, здесь они незаметны, а им все видно.
За столом важно восседает черноусый дядька.
Колька шепчет Славушке на ухо:
— Устинов Филипп Макарович — в-во! — драться не будет, а отхватит больше всех…
Устинов — состоятельный мужичок, что называется, зажиточный середняк, деликатненько лезет к власти, усы оставил, а бороду сбрил, готов хоть сейчас вступить в партию, волисполком заставил мужиков избрать его председателем сельсовета.
— Граждане, начнем…
Устинов выкручивает фитиль, но светлее не становится.
Мужики волной вкатываются из сеней в комнату.
— Дозвольте?
Из-за спин показывается отец Валерий, подходит к столу, он в долгополом черном пальто, шапка зажата под мышкой, сивые пряди свисают по сторонам загорелого мужицкого лица.
Филипп Макарович не знает, как отнестись к появлению попа, с одной стороны — он как бы вне закона, а с другой — не хочется с ним ссориться, поэтому он предоставляет решение обществу.
— Собственно, не положено, но в опчем… Как, граждане?
— Дык ен же нащет земли пришел!
— Што им, исть, што ли, не положено?
— Оставить…
Отец Валерий присаживается на краешек парты.
Кто-то кричит:
— А отец Михаил пришел?
Ему отвечают:
— Не интересуется! Этот отродясь не работал! Бабы обеспечат!
Сзади смеются. Какая-то баба вскрикивает:
— Чтоб вам…
Должно быть, кто-нибудь ущипнул или ткнул в бок.
— Начнем?
Голос из тьмы:
— Ты мне скажи, кому земля за Кривым Логом?
Филипп Макарович игнорирует вопрос.
— Разберемся. Мы тут прикидывали… — Устинов смотрит по сторонам. — Слово для оглашения списка… — Он взглядом ищет Егорушкина. — Предоставляю земельной комиссии… — Егорушкина нет. — Куды он запропастился?…
Из сеней появляется Егорушкин, то ли по своей воле, то ли вытолкнули, но движется он к столу точно на заклание. Это молодой парень с отличным почерком, состоящий при Устинове в секретарях. В руке у него тетрадь, в которой счастье одних и горе других.
— Читай, читай…
Филипп Макарович опять подкручивает фитиль.
Шум стихает, все взоры устремлены на Егорушкина. Читает он отлично, сам заполнял тетрадь под диктовку Устинова, но на этот раз запинается перед каждой фамилией, расслышать его почти невозможно.
— Дорофеев Евстигней, семь душ, три надела, ноль пять целых у Храмцова за мельницей, десятина у кладбища, за колышками, десятина по дороге на Кукуевку, направо… Житков Николай, шесть душ, четыре надела, две десятины у кладбища, ноль семь целых за Кривым Логом, ноль восемь целых у себя за усадьбой… Голиковой Дарье, шесть душ, один надел, одна десятина, клин за экономией…
Слушают напряженно, но обсуждение начинается задолго до того, как Егорушкин кончает читать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204
Дом стоял на отлете, в версте от села, заведовать домом назначили Виктора Владимировича Андриевского — питерского адвоката, удравшего, наоборот, в Успенское.
Верстах в двух от села хутор Кукуевка, усадьба Пенечкиных, разбогатевших прасолов. Одна из младших Пенечкиных, Кира Филипповна, уехала в Петербург обучаться музыке, познакомилась с Андриевским, вышла замуж…
На трудное время перебрались в деревню, под крылышки братьев, родители Киры Филипповны к тому времени отдали уже богу душу. Кира преподает в школе пение. Впрочем, братья Киры шли в ногу со временем, объединились со своими батраками и назвались трудовою сельскохозяйственною коммуною.
Славушка узнал дорогу в Нардом сразу по приезде в Успенское, туда свезли все уцелевшие помещичьи библиотеки.
По воскресеньям в Нардоме любительские спектакли, участвует в них местная интеллигенция, режиссер — Андриевский, аккомпаниатор — Кира Филипповна. Мужики после спектакля уходили. Начинались танцы. Скамейки и стулья в коридор, под потолок лампу-"молнию". Дезертиры и великовозрастные ученики приглашали юных поповен. Тускло светила «молния», шарканье ног сливалось с музыкой. Андриевские играли в четыре руки, она на пианино, он на фисгармонии. Танцевали краковяк, падеспань, лезгинку.
Ти-на, ти-на, ти-на,
Ти-на, ти-на, ти-на…
Бренчало пианино. Тяжело вздыхала фисгармония.
Карапет мой бедный,
Почему ты бледный?
Потому я бледный,
Потому что бедный…
Молодежь расходилась запоздно, когда выгорал керосин. Лампа коптила, мигала, и Виктор Владимирович объявлял:
— Гаспада, папрашу… Экипажи поданы!
Снег блестел в голубом лунном свете. Узкие дорожки убегали за черные кусты. Выходили скопом и разбредались. Перекликались, как летом в лесу. Славушка пристраивался к одноклассницам, но они уходили от него, он был еще мал и не интересовал девушек. В одиночестве шагал он по широкой аллее.
Где-то в мире происходили невероятные события, но в Успенском каждый следующий день напоминал предыдущий. Лишь изредка какие-нибудь неожиданности нарушали размеренный ход жизни. Ученики приходят утром в школу, а Иван Фомич зачитывает приказ, полученный из волисполкома:
— "По случаю предательского убийства товарища Карла Либкнехта занятия в школах отменяются и объявляется траурный день, по поводу чего предлагается провести митинг в честь всемирной пролетарской революции…"
Иван Фомич ослушаться Быстрова не осмеливался.
— Объявляю митинг открытым, — говорил директор школы. — Предлагаю исполнить «Варшавянку»!
8
— Славка, пойдем?
— Куда?
— На сходку.
Колька как-то приглашал уже Славку на сходку, но тот застеснялся, не пошел, побоялся — прогонят.
— А чего мы там не видали?
— Драться будут.
Драться — это уже интересно.
— Ты уверен?
— Землю делят, обязательно передерутся.
Посмотреть, как дерутся, всегда интересно.
— А пустят?
— Да кто там смотрит…
— Павел Федорович-то? Он все замечает!
— Да ён сюды не ходит, ваших земля на хуторе, а хутор за Дуровским обчеством числится…
Луна краешком выползла из-за туч, вся в черных потеках — невзрачная деревенская луна.
В холодную погоду мужики собираются в начальной школе, в первой ступени, как теперь ее зовут, возле церкви. Во вторую ступень Иван Фомич мужиков не допускает: «Будете мне тут пакостить», — а Зернов заискивает перед мужиками, он не только учитель, он завнаробразом, член волисполкома, не выберут — сразу потеряет престиж.
У крыльца мужиков как в воскресенье у паперти, попыхивают козьими ножками, мигают цигарками, сплевывают, скупо цедят слова: «Тоись оно, конешно, Кривой Лог, очинно даже слободно, ежели по справедливости…» Поди разбери!
Ребята прошмыгнули по ступенькам мимо мужиков.
В классе туман, чадно, мужики за партами, бабы по стенам, им бы и не быть здесь, да нельзя — земля!
На учительском столе тускло светит семилинейная керосиновая лампа, керосин экономят, хватит и такой.
Ребята проскальзывают в угол, здесь они незаметны, а им все видно.
За столом важно восседает черноусый дядька.
Колька шепчет Славушке на ухо:
— Устинов Филипп Макарович — в-во! — драться не будет, а отхватит больше всех…
Устинов — состоятельный мужичок, что называется, зажиточный середняк, деликатненько лезет к власти, усы оставил, а бороду сбрил, готов хоть сейчас вступить в партию, волисполком заставил мужиков избрать его председателем сельсовета.
— Граждане, начнем…
Устинов выкручивает фитиль, но светлее не становится.
Мужики волной вкатываются из сеней в комнату.
— Дозвольте?
Из-за спин показывается отец Валерий, подходит к столу, он в долгополом черном пальто, шапка зажата под мышкой, сивые пряди свисают по сторонам загорелого мужицкого лица.
Филипп Макарович не знает, как отнестись к появлению попа, с одной стороны — он как бы вне закона, а с другой — не хочется с ним ссориться, поэтому он предоставляет решение обществу.
— Собственно, не положено, но в опчем… Как, граждане?
— Дык ен же нащет земли пришел!
— Што им, исть, што ли, не положено?
— Оставить…
Отец Валерий присаживается на краешек парты.
Кто-то кричит:
— А отец Михаил пришел?
Ему отвечают:
— Не интересуется! Этот отродясь не работал! Бабы обеспечат!
Сзади смеются. Какая-то баба вскрикивает:
— Чтоб вам…
Должно быть, кто-нибудь ущипнул или ткнул в бок.
— Начнем?
Голос из тьмы:
— Ты мне скажи, кому земля за Кривым Логом?
Филипп Макарович игнорирует вопрос.
— Разберемся. Мы тут прикидывали… — Устинов смотрит по сторонам. — Слово для оглашения списка… — Он взглядом ищет Егорушкина. — Предоставляю земельной комиссии… — Егорушкина нет. — Куды он запропастился?…
Из сеней появляется Егорушкин, то ли по своей воле, то ли вытолкнули, но движется он к столу точно на заклание. Это молодой парень с отличным почерком, состоящий при Устинове в секретарях. В руке у него тетрадь, в которой счастье одних и горе других.
— Читай, читай…
Филипп Макарович опять подкручивает фитиль.
Шум стихает, все взоры устремлены на Егорушкина. Читает он отлично, сам заполнял тетрадь под диктовку Устинова, но на этот раз запинается перед каждой фамилией, расслышать его почти невозможно.
— Дорофеев Евстигней, семь душ, три надела, ноль пять целых у Храмцова за мельницей, десятина у кладбища, за колышками, десятина по дороге на Кукуевку, направо… Житков Николай, шесть душ, четыре надела, две десятины у кладбища, ноль семь целых за Кривым Логом, ноль восемь целых у себя за усадьбой… Голиковой Дарье, шесть душ, один надел, одна десятина, клин за экономией…
Слушают напряженно, но обсуждение начинается задолго до того, как Егорушкин кончает читать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204