— КГБ им уже сейчас помогает, хотя и не всегда об этом знает. Вы должны отрешиться от стереотипов и наклеек. Каждая личность может быть и врагом, и другом. Каждая партия или государственная структура может и помочь, и навредить им. Вам придется маневрировать, не показывать своего лица и истинных целей. Дружить с теми, кого следует убить, и убивать тех, с кем могли бы подружиться.
— Ничего себе!
— Именно так. Во имя чего, вы спросите? Во имя свободы. Никто не должен присваивать себе право управлять сознанием людей против их воли. Даже из самых благих побуждений.
— Почему из благих-то нельзя? Сделают всех счастливыми, сытыми, довольными. Никто не будет воевать, воровать, убивать… — тут уж точно высунулись уши Короткова.
— Не сделают, будьте покойны. В лучшем случае, они начнут подвергать мир полной умственной деградации. Целенаправленной! Потому что интеллект им будет опасен — именно интеллектуалы постоянно докапываются до их корней. «Кардиналы» дискредитируют их, загоняют в угол, покупают, убивают. Чем больше интеллекта — тем опаснее. Чем меньше он контролируется — тем страшнее. И «кардиналы», вероятнее всего, постараются создать такие условия, чтобы вывести элиту с устоявшимися жесткими рамками. Преемников! Все, что вне этих рамок, — имеет права лишь на жратву и выпивку, секс и зрелища, тряпки и комфорт. А мыслить будут те, кому положено. Пасти стада, доить коров и резать лишних бычков. Вот так.
— Хорошо, — сказал Браун, — допустим, я согласился. Я буду, видимо, получать какие-то задания, скорее всего по каким-то обусловленным каналам? Верно?
— Допустим…
— Значит, вы будете мной управлять примерно так, как ваши «кардиналы» управляют своими людьми? Тем более что вы и сами один из них. По крайней мере в прошлом… Так вот, где гарантия, что я не буду вовлечен в этот дьявольский план — если, конечно, он действительно существует? Я знаю, что мальчику Коле легко вбить в голову, будто он выполняет высокую миссию, а потому должен зарезать того, на кого вы ему укажете, и затем взорваться иди сжечь себя на какой-то площади. Но мне, старому волку, на эти не польститься. Конечно, если вы сейчас скажете: «У тебя есть выбор или сотрудничество, или пуля», то я соглашусь. Я прагматик, у меня есть чувство самосохранения, люблю жить и не люблю подыхать.
— Нет, я вовсе не хочу, чтобы вы пошли на сотрудничество с таким ощущением, что у вас «не было иного выбора». Думаю, что я в вас ошибся.
Это могло означать самое неприятное. Браун и Коротков слились в одно «я»
— довольно жалкое и перетрусившее.
Глаза сквозь прорези маски смотрели презрительно и зло. Наверно, я его оплевал, оскорбил, унизил. Это отчетливо читалось во взгляде камуфляжника. На какие-то секунды мне — Браун и Коротков были неразличимы — показалось, что свою пулю я уже заслужил.
— Вот что, — произнес бывший «серый кардинал», — я был бы не я, если бы не продумал вариант на случай вашего отказа. Для начала гляньте на эту фотографию. Не узнаете?
— Нет… — Что-то знакомое было, но что…
— Нормально, — констатировал камуфляжник. — А этого узнаете?
— Тот же самый? — предположил я. — Только одет по-другому и подстрижен.
— Тот, что был показан первым — Ричард Стенли Браун. А второй — тот, кто им станет. Правда, сохранив память Короткова. Он уже здесь. Как и Марсела Родригес. Им повезет — они начнут новую жизнь…
Не помню, что произошло дальше. Этот разрыв в памяти остался и по сей день.
Один
Я очнулся все на том же месте, голодный, но готовый вскочить на ноги. Именно это я и сделал. Легко, не приучая руки и ноги слушаться. Сделал несколько упражнений из знаменитого армейского комплекса утренней зарядки на шестнадцать счетов. Только я командовал сам собой и больше никто. Да, я помнил, что вчера — а может, неделю назад? — был Брауном и помнил вполне прилично все его похождения. Так, как если бы увидел их в кино. Впрочем, я не забыл и английский, и даже испанский с хайдийским акцентом. Все это осталось. В мышечной памяти остались боевые приемы, которые когда-то отработал бравый янки. Но я был Коротковым! Николаем Ивановичем, советским солдатом, который, захотев романтики, влип в дурацкую историю, случайно забравшись в ФРГ по подземному туннелю.
Вошла сестра Лэйн, и я нырнул под одеяло, потому что никакой одежды на мне не было, а с уходом Брауна я стал стыдливей.
— Завтрак, мистер Коротков! — объявила она строго официально, и мне пришлось еще раз убедиться, что вчерашняя секс-выходка была всего лишь провокацией.
Порция была большая, рассчитанная, должно быть, на волчий аппетит. Таковой у меня имелся, и я с нашим удовольствием сожрал аж две здоровенных свиных отбивных с картошкой, зеленью и кетчупом. Лэйн смотрела за всем этим пиршеством с тем же интересом, как у нас в зоопарке смотрят на кормление слона или бегемота.
Под финиш моего завтрака, когда я тянул через соломинку сок, появилась Терри. Тут у меня аж глаза на лоб вылезли.
Она принесла то самое обмундирование, в котором бундесы сцапали меня на дороге — просто советский комбез, берет, тельняшку и ботинки, а именно мои.
С номером моего военного билета, который я некогда вывел хлоркой. Даже значки не пропали — все они были аккуратно завернуты в бумажку: и разряд, и ВСК, и «классность», и «Отличник СА», и «Гвардия». Даже комсомольский с винтовым креплением, и парашютный с висюлькой «30». В конверте поверх всего оказался мой затертый бумажник с военным и комсомольским билетами, письмом от детдомовского корешка Саши Половинке, который трубил на Северном флоте, и мятая фотография девочки, Наташи Ивановой, которую я выдавал перед публикой за возлюбленную. Она мне писала письма, но судя по всему, дожидаться не собиралась. Последними вещицами, которые мне возвратили, была сломанная авторучка за 35 копеек, записная книжка с дембельским календарем, а также часы «Командирские».
— Одевайтесь, — сказала Терри, и они вместе с Лэйн вышли. Зато вошли два крутых мена в камуфляже, по сравнению с которыми я ощутил себя совсем сопливым салагой. С Брауном в башке я такого чувства не испытывал… Ребята эти держали в руках автоматы, но ко мне относились скорее равнодушно, чем настороженно.
Подошел третий. Тот самый. Главный, который читал лекцию. Мой внешний вид он исследовал с такой придирчивостью, что мне подумалось: «А не служил ли он старшиной роты в Советской Армии?» Проверил все: ремень, комбез, ботинки. Заставил показать содержимое карманов, развернул и просмотрел военный и комсомольский билеты. Наконец потребовал, чтобы я снял и отвинтил все по очереди значки, осмотрел их через солидную лупу, а также, как мне показалось, сверил их номера.
Результаты осмотра его удовлетворили. Я, конечно, не очень понимал, зачем он так старается и в чем хочет убедиться:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177