— запищала Зинка. — Я их боюсь и на дух не выношу!
— Хорошо, пусть будет заяц… Если Елена Иванна не заявит, что ей зайчика жалко. Вы охотника пожалейте — его ведь жена съест, как-никак матриархат на дворе. Стал, значит, наш охотник собираться в лес, решил изжарить зайчатинку на костре, зазевался, размышляя, как ему выполнить план по увеличению вылова дичи в свете решений очередного родоплеменного съезда — и уронил недожаренного зайчика в костер, отчего конечный продукт стал неудобоваримым, точнее — неудобоперевариваемым. Мало того, что в лес отправился голодным, так еще и супруга каменной поварешкой по лбу заехала. Но зато на охоте повезло. Завалил мамонта — сразу весь план по заготовке мяса выполнил досрочно. Получив от жены почетную берестяную грамоту и значок ударника примитивно-коммунистического труда, наш охотник начал думу думать. Обобщать свой передовой опыт, доискиваться причин резко возросшей производительности труда… Конечно, в наше время он подумал бы, что все произошло потому, что он, простой неандертальский парень, изучил в совершенстве труды классиков марксизма-ленинизма, проникся духом решений XXVI съезда КПСС, уловил ценные мысли в трудах Леонида Ильича Брежнева, царствие ему небесное. Но тогда, когда даже «Малая земля», как ни странно, еще не была написана — о чем он мог подумать? Да о том, что три дня был в немилости у какого-нибудь Великого духа Огня. А на четвертый, случайно уронив в костер свой скромный завтрак и дав его сожрать Огню, умилостивил эту вышестоящую инстанцию. А потому в следующий раз, собираясь на охоту, уже целенаправленно откромсал от мамонта полтора кило мяса и кинул в огонь, чтобы высокопоставленный товарищ правильно его понял. И поскольку ему вновь повезло с мамонтом, наш простой неандертальский или кроманьонский труженик стал повторять этот ритуал ежедневно. А если при этом еще что-то не клеилось, он просил супругу на прощанье треснуть его поварешкой — поскольку это сулило особую удачу.
Порадовавшись своему юмору, поскольку «прилипалы» заулыбались, Чудо-юдо продолжал несколько серьезнее:
— Так вот рождались верования и всяческая магия, а также иной опиум для народа. Я вполне могу допустить, что и у афганцев могли появиться свои обычаи, тайные ритуалы, хотя бы у каких-то групп. Ну, например, не бриться перед выполнением боевой задачи или, наоборот, обязательно идти в горы чисто выбритыми. Или брать «на счастье» пуговицу со штанов убитого душмана. Или сделать амулетом выбитый зуб какого-нибудь басмача. А то и отрезать поверженному врагу ухо, чтобы, засушив его, носить на шее. Я точно знаю, что американцы во Вьетнаме делали амулеты из высушенных ушей и других частей тела убитых партизан. У меня нет уверенности, что наши не поступали также…
— Не может быть!
— А почему, позвольте вас спросить? Только потому, что они «наши», а американцы — «ихние»?
— Не знаю почему, — упрямо сказала Лена, — но я этому верить не хочу, просто не могу. Наши — и такое?
— Но ведь могилу друга своего они раскопали, а труп куда-то спрятали, если я вас правильно понял? Значит, могли и на амулеты изрезать…
— Не знаю… — промямлила Лена.
Я слушал все это с самым серьезным интересом. Память Ричарда Брауна убеждала меня в том, что Чудо-юдо во многом прав. Во всяком случае, в том, что касалось американцев. Браун тоже с великой осторожностью ходил по открытому пространству, во всяком случае, в первые месяцы по возвращении в Штаты. Не раз и не два ему мерещилось, что где-то в траве, на газоне парка может находиться мина. Много раз возникало ощущение, что тебя кто-то выцеливает, и хотелось выстрелить первым. И о том, что уши вьетконговцев кое-кто засушивал и носил как амулеты, и про зубы, выбитые у трупов, Сергеевич вовсе не врал. Я… то есть, конечно, Браун видел это все своими глазами. Опыт того же Брауна напоминал и о том, какие «сувенирчики» вывозились наемниками из Анголы. Все это называлось «bodycount» — «подсчет трупов». Командование применяло какие-то запретительные меры, большинство нормальных солдат считало этих ребят бандитами, но побаивалось. Самое главное, что удерживало от подражания — возможность угодить вместе с «сувенирами» к Вьетконгу. Малыши-«чарли» вряд ли сочли бы нужным брать его надолго. Да и легкой смерти у такого молодца обычно не бывало. Чаще всего парни в черных рубашках тоже брали себе что-нибудь «на память». Хорошо еще, если это было только ухо или нос, и если при этом они не забывали пристрелить, ибо можно было провисеть в «волчьей яме» нанизанным на бамбуковый кол и сутки, и трое, прежде чем Господь соизволил бы принять душу грешника. За такие муки можно бы и в святые великомученики производить, если б уж очень много грехов не было сотворено…
Чудо-юдо встал и пошел еще раз окунуться, а я остался загорать.
Игорь сказал:
— Лихо он шпарит. Особенно насчет КПСС. Похоже, либо не боится ничего…
— Либо стукач, — с наивностью и простодушием отозвался Вовка.
— Да уж… — усмехнулся я. — Прямо-таки орден ему дадут, если узнают, что вы не проявили сознательности и не остановили его антисоветской агитации. Полстраны Брежнева ругает, тут всех не посадишь. А кроме того, Ильич уже дело прошлое…
— Но я бы с ним лишнего не болтал, — осторожно сказал Вовка. — То, что стучат — это я точно знаю. Брат говорил, что менты много про всех знают — и прежде всего от стукачей. Ну, а кагэбэшники — тем более.
— Ты бы сам поменьше трепался, — заметил я, — а то подставишь когда-нибудь брательника…
— Точно, — кивнул Игорь, — самое лучшее — про баб разговаривать. А политику — ну ее на хрен.
— Вот и давай, рассказывай, какие у вас тут самые удобные, — хихикнул Лосенок. — А то у меня с непривычки глаза разбегаются… Вон их сколько тут
— и все красивые…
— В купальниках они все красивыми кажутся.
— Вы ж на танцах вчера были, — хмыкнул я. — Неужели ничего не подобрали?
— Да-а… — обиженно протянул Лосенок. — Игорь меня за руку вытащил, а там их шесть или семь. «Знакомьтесь, — говорит, — это Юра!» А они как начали имена говорить все подряд, я и забыл… Потанцевал, правда, с каждой, но как зовут — не помню. Вон та — Ира?
— Нет, это Лариса, — поправил Игорь. — Лариса, кажется…
— Ты сам, что ли, не помнишь? — подозрительно спросил Лосенок.
— Вообще-то, плохо, — сознался Игорь. — Это ж все молодежь. Те, которые с нами лазили, за два года все замуж повыходили. Их и в поселке-то не осталось, разъехались. Москвичей с квартирами надыбали. А это вон Вовкины ровесницы. Или даже моложе, класса из девятого.
— У вас тут одна школа?
— Одна. На фига больше? Народу-то немного. Еще ПТУ есть, сельское. Но там парни учатся, девок нет. Тут скоро вообще одни дачники останутся. Москва под боком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177
— Хорошо, пусть будет заяц… Если Елена Иванна не заявит, что ей зайчика жалко. Вы охотника пожалейте — его ведь жена съест, как-никак матриархат на дворе. Стал, значит, наш охотник собираться в лес, решил изжарить зайчатинку на костре, зазевался, размышляя, как ему выполнить план по увеличению вылова дичи в свете решений очередного родоплеменного съезда — и уронил недожаренного зайчика в костер, отчего конечный продукт стал неудобоваримым, точнее — неудобоперевариваемым. Мало того, что в лес отправился голодным, так еще и супруга каменной поварешкой по лбу заехала. Но зато на охоте повезло. Завалил мамонта — сразу весь план по заготовке мяса выполнил досрочно. Получив от жены почетную берестяную грамоту и значок ударника примитивно-коммунистического труда, наш охотник начал думу думать. Обобщать свой передовой опыт, доискиваться причин резко возросшей производительности труда… Конечно, в наше время он подумал бы, что все произошло потому, что он, простой неандертальский парень, изучил в совершенстве труды классиков марксизма-ленинизма, проникся духом решений XXVI съезда КПСС, уловил ценные мысли в трудах Леонида Ильича Брежнева, царствие ему небесное. Но тогда, когда даже «Малая земля», как ни странно, еще не была написана — о чем он мог подумать? Да о том, что три дня был в немилости у какого-нибудь Великого духа Огня. А на четвертый, случайно уронив в костер свой скромный завтрак и дав его сожрать Огню, умилостивил эту вышестоящую инстанцию. А потому в следующий раз, собираясь на охоту, уже целенаправленно откромсал от мамонта полтора кило мяса и кинул в огонь, чтобы высокопоставленный товарищ правильно его понял. И поскольку ему вновь повезло с мамонтом, наш простой неандертальский или кроманьонский труженик стал повторять этот ритуал ежедневно. А если при этом еще что-то не клеилось, он просил супругу на прощанье треснуть его поварешкой — поскольку это сулило особую удачу.
Порадовавшись своему юмору, поскольку «прилипалы» заулыбались, Чудо-юдо продолжал несколько серьезнее:
— Так вот рождались верования и всяческая магия, а также иной опиум для народа. Я вполне могу допустить, что и у афганцев могли появиться свои обычаи, тайные ритуалы, хотя бы у каких-то групп. Ну, например, не бриться перед выполнением боевой задачи или, наоборот, обязательно идти в горы чисто выбритыми. Или брать «на счастье» пуговицу со штанов убитого душмана. Или сделать амулетом выбитый зуб какого-нибудь басмача. А то и отрезать поверженному врагу ухо, чтобы, засушив его, носить на шее. Я точно знаю, что американцы во Вьетнаме делали амулеты из высушенных ушей и других частей тела убитых партизан. У меня нет уверенности, что наши не поступали также…
— Не может быть!
— А почему, позвольте вас спросить? Только потому, что они «наши», а американцы — «ихние»?
— Не знаю почему, — упрямо сказала Лена, — но я этому верить не хочу, просто не могу. Наши — и такое?
— Но ведь могилу друга своего они раскопали, а труп куда-то спрятали, если я вас правильно понял? Значит, могли и на амулеты изрезать…
— Не знаю… — промямлила Лена.
Я слушал все это с самым серьезным интересом. Память Ричарда Брауна убеждала меня в том, что Чудо-юдо во многом прав. Во всяком случае, в том, что касалось американцев. Браун тоже с великой осторожностью ходил по открытому пространству, во всяком случае, в первые месяцы по возвращении в Штаты. Не раз и не два ему мерещилось, что где-то в траве, на газоне парка может находиться мина. Много раз возникало ощущение, что тебя кто-то выцеливает, и хотелось выстрелить первым. И о том, что уши вьетконговцев кое-кто засушивал и носил как амулеты, и про зубы, выбитые у трупов, Сергеевич вовсе не врал. Я… то есть, конечно, Браун видел это все своими глазами. Опыт того же Брауна напоминал и о том, какие «сувенирчики» вывозились наемниками из Анголы. Все это называлось «bodycount» — «подсчет трупов». Командование применяло какие-то запретительные меры, большинство нормальных солдат считало этих ребят бандитами, но побаивалось. Самое главное, что удерживало от подражания — возможность угодить вместе с «сувенирами» к Вьетконгу. Малыши-«чарли» вряд ли сочли бы нужным брать его надолго. Да и легкой смерти у такого молодца обычно не бывало. Чаще всего парни в черных рубашках тоже брали себе что-нибудь «на память». Хорошо еще, если это было только ухо или нос, и если при этом они не забывали пристрелить, ибо можно было провисеть в «волчьей яме» нанизанным на бамбуковый кол и сутки, и трое, прежде чем Господь соизволил бы принять душу грешника. За такие муки можно бы и в святые великомученики производить, если б уж очень много грехов не было сотворено…
Чудо-юдо встал и пошел еще раз окунуться, а я остался загорать.
Игорь сказал:
— Лихо он шпарит. Особенно насчет КПСС. Похоже, либо не боится ничего…
— Либо стукач, — с наивностью и простодушием отозвался Вовка.
— Да уж… — усмехнулся я. — Прямо-таки орден ему дадут, если узнают, что вы не проявили сознательности и не остановили его антисоветской агитации. Полстраны Брежнева ругает, тут всех не посадишь. А кроме того, Ильич уже дело прошлое…
— Но я бы с ним лишнего не болтал, — осторожно сказал Вовка. — То, что стучат — это я точно знаю. Брат говорил, что менты много про всех знают — и прежде всего от стукачей. Ну, а кагэбэшники — тем более.
— Ты бы сам поменьше трепался, — заметил я, — а то подставишь когда-нибудь брательника…
— Точно, — кивнул Игорь, — самое лучшее — про баб разговаривать. А политику — ну ее на хрен.
— Вот и давай, рассказывай, какие у вас тут самые удобные, — хихикнул Лосенок. — А то у меня с непривычки глаза разбегаются… Вон их сколько тут
— и все красивые…
— В купальниках они все красивыми кажутся.
— Вы ж на танцах вчера были, — хмыкнул я. — Неужели ничего не подобрали?
— Да-а… — обиженно протянул Лосенок. — Игорь меня за руку вытащил, а там их шесть или семь. «Знакомьтесь, — говорит, — это Юра!» А они как начали имена говорить все подряд, я и забыл… Потанцевал, правда, с каждой, но как зовут — не помню. Вон та — Ира?
— Нет, это Лариса, — поправил Игорь. — Лариса, кажется…
— Ты сам, что ли, не помнишь? — подозрительно спросил Лосенок.
— Вообще-то, плохо, — сознался Игорь. — Это ж все молодежь. Те, которые с нами лазили, за два года все замуж повыходили. Их и в поселке-то не осталось, разъехались. Москвичей с квартирами надыбали. А это вон Вовкины ровесницы. Или даже моложе, класса из девятого.
— У вас тут одна школа?
— Одна. На фига больше? Народу-то немного. Еще ПТУ есть, сельское. Но там парни учатся, девок нет. Тут скоро вообще одни дачники останутся. Москва под боком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177