Анегин понял: дальше спорить нельзя было ни в коем случае. Если у Боржанского начинался тик, значит, все, это предел, за которым мог последовать нервный срыв.
- Но для чего же тогда мы рискуем? - тихо, с тоской спросил Анегин. Для чего по краешку ходим, а?
- Пойми ты, глупая башка, богатым быть - это одно! Ради этого и рискуем! Но зачем казаться богатым? Для нас это слишком большая роскошь, никогда не позволительная и всегда опасная!
Боржанский замолчал. Молчал и Анегин, было слышно лишь его мрачное сопение.
- Ладно, - вздохнул главный художник, - выкладывай, что в Москве.
- Насчет Маэстро - полный ажур, - оживился Евгений Иванович. Презентом доволен.
- Еще бы, - усмехнулся Герман Васильевич. - Кто бы мне за росчерк пера преподнес два килограмма икры и ящик коньяка... Эхе-хе...
- Этот росчерк дал нам семь килограммов серебра и два килограмма золота, - напомнил Анегин. - Будем браслеты делать.
- А на три килограмма силенок не хватило?
- Всему свое время.
- Ну хорошо... Что ты узнал об этой шустрой девчонке?
- Бариновой?
- Да, чтоб ей неладно было, - чертыхнулся Боржанский. - Развила тут такую бешеную активность... Всюду нос сует...
- Не очень приятные сведения, Герман, - снова помрачнел Евгений Иванович. - Подозрительная биография...
- Не тяни душу!
- Во-первых, в своем ВГИКе была в народной дружине. Во-вторых, ее тетка - майор милиции в отставке. Букетик, а?
Боржанский раздумчиво покачал головой, побарабанил пальцами по столу. А Евгений Иванович продолжал:
- И третье. По распределению должна была ехать в Архангельск, а оказалась вдруг в наших теплых краях...
- Та-ак, - поднялся Боржанский.
Он подошел к самой кромке воды и долго смотрел на море. Потом зло сплюнул:
- Недаром мне сразу не понравился ее приезд. Подсунули нам эту девицу, как пить дать. Носится со своим магнитофоном, готова всем в печенку залезть. А главное, так и вьется возле твоего цеха!
- А по вечерам у себя в коттедже что-то строчит, - сказал Анегин и, подумав, добавил: - Может, доносы следователю или прокурору, а? Как ты думаешь?
Боржанский прошелся, сложив руки на груди.
- Говорил я Племяшу, тысячу раз твердил: ничего не предпринимай без согласования со мной! Никаких газетчиков, никаких киношников, пока точно не узнаем, откуда дует ветер. И нате вам! Проявил инициативу, ничего не скажешь! Кто-то брякнул сверху, а он и рад стараться! Смычка искусства с производством! Из кожи вон лезет...
- Черт возьми, неужели нельзя переиграть через Матушку, расстроить съемки? - воскликнул Анегин.
- А как? - раздраженно спросил Боржанский. - Если эту Флору сунул к нам ОБХСС - тут уж надо не подавать вида, улыбаться, будто мы рады до смерти этим съемкам. Это тебе не ревизоришка, которого напоишь-накормишь да и выпроводишь с конвертиком...
- Точно, - вздохнул Анегин. - Перестарался Племяш.
Боржанский сел.
- А теперь давай подробнее о Зорянске, - строго посмотрел он на собеседника.
- Был я у Музыканта, царство ему небесное, - невесело начал Евгений Иванович. - Вернее, у его матери. Старуха, как я понял, до сих пор под колпаком...
- Ты-то сам не засветился, Казак? - вскинул на него суровый взгляд Боржанский.
- Э, за меня не бойся, - успокоил его Анегин.
- За Музыканта я тоже не боялся, а оно вон как повернулось, - покачал головой Герман Васильевич. - Подсвечники, надеюсь, привез?
- Тю-тю подсвечники, - мрачно развел руками Анегин.
- Как это? - вскинулся Боржанский.
- Вот так! Марчук их увел!
Боржанский вскочил и вцепился в лацканы пиджака Анегина.
- Увел?! Да я!.. Да я вас!.. - задыхаясь, прохрипел он.
Анегин перехватил его запястья и испуганно залепетал:
- Герман, Герман! Я-то при чем? Ничего не знал, сука буду!
Боржанский рухнул на стул, оставив в покое пиджак Анегина, и некоторое время сидел, словно в столбняке.
- Ну, он дорого заплатит мне за это, - наконец произнес он.
- Точно, Герман, спускать нельзя, - с готовностью подхватил Анегин. Спрятали гада, ксиву достали, а он тридцать тысяч замел! И у кого?!
- Ладно, что-нибудь придумаем, - жестко сказал Боржанский. - Теперь, Казак, насчет журналистки. Возьмешь ее на себя...
- Это можно, - встрепенулся Евгений Иванович. - Взнуздаем, шоры на глаза - пойдет куда надо, как миленькая! - Он нервно хихикнул, но под тяжелым взглядом Боржанского умолк.
- Каждую деталь продумаем. И никакой самодеятельности! - сурово предупредил главный художник.
- Понял, шеф, - закивал Анегин. - Да, ты не забыл, что надо посылать человека в Ростов? А кого?
- А черт его знает! Я уже никому не верю!
- Я тут положил глаз на одного парня, - сказал Евгений Иванович нерешительно.
Боржанский вскинул брови.
- Витюня... После головомойки, которую устроил ему Громила, стучать не побежал. По-моему, свой. И башли ему нужны позарез...
- Спешишь, Казак, - покачал головой Боржанский. - Как бы не нарваться...
- Так ведь Ростов ждет.
- Все равно погоди. Приблизь, проверь. А там посмотрим...
Они еще долго обсуждали свои планы, то и дело упоминая Племяша (это была кличка Зарембы), Матушку (жена директора), Маэстро (под этим именем фигурировал замначальника главка в Москве, от которого зависели фонды на драгоценные металлы для фабрики), Музыканта (покойный Зубцов), Скеса (Марчук).
Флору Баринову отныне для конспирации договорились называть между собой Птахой.
Разговор их прервал лай собаки, известивший, что с прогулки вернулись гости.
* * *
Следователь Глаголев появился совершенно неожиданно. Из Москвы он никому не писал, не звонил, и сотрудники ни у кого не могли узнать, как прошла операция, потому что жена Глаголева, Рената, уехала вместе с ним.
Измайлов встретил следователя сердечно.
- Значит, вернулись в строй? - спросил он.
Евгений Родионович стал объяснять, что хотя операция прошла успешно, но врачи предупредили: если перегружаться и время от времени не проходить курс лечения, болезнь будет прогрессировать.
- Ну что же, отдохните еще, - посоветовал Измайлов. - У вас за этот год отпуск не использован.
Глаголев замялся.
- Понимаете, Захар Петрович, - несмело начал он, - мне вообще запретили. Вернее, строго наказали сменить профессию...
- Даже вот как? - сочувственно произнес Измайлов.
- И в заключении сказано... Официально.
Евгений Родионович поспешно достал из бумажника документ, написанный на бланке Института глазных болезней имени Гельмгольца.
Измайлов прочел бумагу, подписанную доктором медицинских наук, в которой указывалось заболевание Глаголева (мудреный латинский термин) и категорическая рекомендация: избегать работы, связанной с чтением, нервными перегрузками и так далее в том же духе.
- Видите, - виновато сказал следователь.
- Вижу, - возвратил ему документ прокурор и с улыбкой добавил: - Не скажу, что вы меня обрадовали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
- Но для чего же тогда мы рискуем? - тихо, с тоской спросил Анегин. Для чего по краешку ходим, а?
- Пойми ты, глупая башка, богатым быть - это одно! Ради этого и рискуем! Но зачем казаться богатым? Для нас это слишком большая роскошь, никогда не позволительная и всегда опасная!
Боржанский замолчал. Молчал и Анегин, было слышно лишь его мрачное сопение.
- Ладно, - вздохнул главный художник, - выкладывай, что в Москве.
- Насчет Маэстро - полный ажур, - оживился Евгений Иванович. Презентом доволен.
- Еще бы, - усмехнулся Герман Васильевич. - Кто бы мне за росчерк пера преподнес два килограмма икры и ящик коньяка... Эхе-хе...
- Этот росчерк дал нам семь килограммов серебра и два килограмма золота, - напомнил Анегин. - Будем браслеты делать.
- А на три килограмма силенок не хватило?
- Всему свое время.
- Ну хорошо... Что ты узнал об этой шустрой девчонке?
- Бариновой?
- Да, чтоб ей неладно было, - чертыхнулся Боржанский. - Развила тут такую бешеную активность... Всюду нос сует...
- Не очень приятные сведения, Герман, - снова помрачнел Евгений Иванович. - Подозрительная биография...
- Не тяни душу!
- Во-первых, в своем ВГИКе была в народной дружине. Во-вторых, ее тетка - майор милиции в отставке. Букетик, а?
Боржанский раздумчиво покачал головой, побарабанил пальцами по столу. А Евгений Иванович продолжал:
- И третье. По распределению должна была ехать в Архангельск, а оказалась вдруг в наших теплых краях...
- Та-ак, - поднялся Боржанский.
Он подошел к самой кромке воды и долго смотрел на море. Потом зло сплюнул:
- Недаром мне сразу не понравился ее приезд. Подсунули нам эту девицу, как пить дать. Носится со своим магнитофоном, готова всем в печенку залезть. А главное, так и вьется возле твоего цеха!
- А по вечерам у себя в коттедже что-то строчит, - сказал Анегин и, подумав, добавил: - Может, доносы следователю или прокурору, а? Как ты думаешь?
Боржанский прошелся, сложив руки на груди.
- Говорил я Племяшу, тысячу раз твердил: ничего не предпринимай без согласования со мной! Никаких газетчиков, никаких киношников, пока точно не узнаем, откуда дует ветер. И нате вам! Проявил инициативу, ничего не скажешь! Кто-то брякнул сверху, а он и рад стараться! Смычка искусства с производством! Из кожи вон лезет...
- Черт возьми, неужели нельзя переиграть через Матушку, расстроить съемки? - воскликнул Анегин.
- А как? - раздраженно спросил Боржанский. - Если эту Флору сунул к нам ОБХСС - тут уж надо не подавать вида, улыбаться, будто мы рады до смерти этим съемкам. Это тебе не ревизоришка, которого напоишь-накормишь да и выпроводишь с конвертиком...
- Точно, - вздохнул Анегин. - Перестарался Племяш.
Боржанский сел.
- А теперь давай подробнее о Зорянске, - строго посмотрел он на собеседника.
- Был я у Музыканта, царство ему небесное, - невесело начал Евгений Иванович. - Вернее, у его матери. Старуха, как я понял, до сих пор под колпаком...
- Ты-то сам не засветился, Казак? - вскинул на него суровый взгляд Боржанский.
- Э, за меня не бойся, - успокоил его Анегин.
- За Музыканта я тоже не боялся, а оно вон как повернулось, - покачал головой Герман Васильевич. - Подсвечники, надеюсь, привез?
- Тю-тю подсвечники, - мрачно развел руками Анегин.
- Как это? - вскинулся Боржанский.
- Вот так! Марчук их увел!
Боржанский вскочил и вцепился в лацканы пиджака Анегина.
- Увел?! Да я!.. Да я вас!.. - задыхаясь, прохрипел он.
Анегин перехватил его запястья и испуганно залепетал:
- Герман, Герман! Я-то при чем? Ничего не знал, сука буду!
Боржанский рухнул на стул, оставив в покое пиджак Анегина, и некоторое время сидел, словно в столбняке.
- Ну, он дорого заплатит мне за это, - наконец произнес он.
- Точно, Герман, спускать нельзя, - с готовностью подхватил Анегин. Спрятали гада, ксиву достали, а он тридцать тысяч замел! И у кого?!
- Ладно, что-нибудь придумаем, - жестко сказал Боржанский. - Теперь, Казак, насчет журналистки. Возьмешь ее на себя...
- Это можно, - встрепенулся Евгений Иванович. - Взнуздаем, шоры на глаза - пойдет куда надо, как миленькая! - Он нервно хихикнул, но под тяжелым взглядом Боржанского умолк.
- Каждую деталь продумаем. И никакой самодеятельности! - сурово предупредил главный художник.
- Понял, шеф, - закивал Анегин. - Да, ты не забыл, что надо посылать человека в Ростов? А кого?
- А черт его знает! Я уже никому не верю!
- Я тут положил глаз на одного парня, - сказал Евгений Иванович нерешительно.
Боржанский вскинул брови.
- Витюня... После головомойки, которую устроил ему Громила, стучать не побежал. По-моему, свой. И башли ему нужны позарез...
- Спешишь, Казак, - покачал головой Боржанский. - Как бы не нарваться...
- Так ведь Ростов ждет.
- Все равно погоди. Приблизь, проверь. А там посмотрим...
Они еще долго обсуждали свои планы, то и дело упоминая Племяша (это была кличка Зарембы), Матушку (жена директора), Маэстро (под этим именем фигурировал замначальника главка в Москве, от которого зависели фонды на драгоценные металлы для фабрики), Музыканта (покойный Зубцов), Скеса (Марчук).
Флору Баринову отныне для конспирации договорились называть между собой Птахой.
Разговор их прервал лай собаки, известивший, что с прогулки вернулись гости.
* * *
Следователь Глаголев появился совершенно неожиданно. Из Москвы он никому не писал, не звонил, и сотрудники ни у кого не могли узнать, как прошла операция, потому что жена Глаголева, Рената, уехала вместе с ним.
Измайлов встретил следователя сердечно.
- Значит, вернулись в строй? - спросил он.
Евгений Родионович стал объяснять, что хотя операция прошла успешно, но врачи предупредили: если перегружаться и время от времени не проходить курс лечения, болезнь будет прогрессировать.
- Ну что же, отдохните еще, - посоветовал Измайлов. - У вас за этот год отпуск не использован.
Глаголев замялся.
- Понимаете, Захар Петрович, - несмело начал он, - мне вообще запретили. Вернее, строго наказали сменить профессию...
- Даже вот как? - сочувственно произнес Измайлов.
- И в заключении сказано... Официально.
Евгений Родионович поспешно достал из бумажника документ, написанный на бланке Института глазных болезней имени Гельмгольца.
Измайлов прочел бумагу, подписанную доктором медицинских наук, в которой указывалось заболевание Глаголева (мудреный латинский термин) и категорическая рекомендация: избегать работы, связанной с чтением, нервными перегрузками и так далее в том же духе.
- Видите, - виновато сказал следователь.
- Вижу, - возвратил ему документ прокурор и с улыбкой добавил: - Не скажу, что вы меня обрадовали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142