Вслух же он произнёс:
— Все это весьма серьёзно, дорогой Ноэль, чрезвычайно серьёзно. Приходится допустить, что госпоже Жерди присущи дерзость и предприимчивость, какие редко бывают свойственны женской натуре. Поэтому у меня возникает предположение, что ей кто-то советовал, помогал, кто-то её, быть может, склонял на это. Кто её соучастники? Ведь не могла же она действовать в одиночку! Возможно, её муж…
— Её муж! — прервал адвокат с горьким смешком. — Вы тоже попались на удочку со вдовством. Никакого мужа никогда не было, блаженной памяти господина Жерди не существовало в природе. Я незаконнорождённый, дорогой господин Табаре: Ноэль, сын девицы Жерди и неизвестного отца.
— Господи! — воскликнул старик. — Так, значит, поэтому четыре года назад расстроился ваш брак с мадемуазель Левернуа?
— Да, мой друг, именно поэтому. Как я страдал, что не могу жениться на девушке, которую любил! Однако тогда я не досадовал на ту, что называла себя моей матерью. Она плакала, винилась, сокрушалась, а я, простодушный, утешал её, как мог, осушал ей слезы, оправдывал её в её собственных глазах. Нет, мужа у неё не было… Разве у таких женщин, как она, бывают мужья? Она была любовницей моего отца; пресытившись, он её бросил, швырнув триста тысяч франков — плату за доставленные ему удовольствия.
Ноэль, наверное, ещё долго продолжал бы свои неистовые обличения, не останови его папаша Табаре. Старик чувствовал: история эта точь-в-точь похожа на ту, что он сам недавно вообразил, и, весь во власти суетного нетерпения, жаждал узнать, правильно ли он угадал, а между тем прежде всего надо было подумать о несчастном Ноэле.
— Дитя моё, — сказал он, — не будем отдаляться от предмета нашего разговора. Вы спрашивали у меня, что делать. Быть может, я единственный, кто способен дать вам действительно добрый совет. Ближе к делу. Как вы узнали об этом? Есть ли у вас доказательства и где они?
Решительный тон старика должен был бы насторожить Ноэля, но тот не обратил на это никакого внимания. Времени остановиться и поразмыслить у него не было. Он поспешил ответить:
— Я знаю об этом уже три недели. Открытие это я сделал случайно. У меня есть серьёзные косвенные улики, но косвенные улики ничего не решают. Одно слово вдовы Леруж, одно только её слово сделало бы их неопровержимыми. Её убили, и она не сможет повторить это слово, но мне она его сказала. Я знаю, теперь госпожа Жерди будет все отрицать, даже стоя на эшафоте. Отец, разумеется, будет свидетельствовать против меня… Я уверен в своей правоте, у меня есть доказательства, однако это преступление обесценивает мою уверенность и разбивает во прах все мои доказательства.
— Расскажите-ка мне лучше все по порядку, — после минутного раздумья произнёс папаша Табаре, — понимаете, все. Старики могут дать порой хороший совет. Посмотрим.
— Три недели назад, — начал Ноэль, — мне понадобились кое-какие старые документы, и я открыл секретер госпожи Жерди. Задев нечаянно полку, я рассыпал бумаги, среди которых оказалась связка писем. Не знаю, что побудило меня развязать её, но, снедаемый необоримым любопытством, я прочёл первое попавшееся письмо.
— И напрасно, — неодобрительно отозвался папаша Табаре.
— Согласен, но как бы то ни было, я его прочёл. Первых десяти строчек оказалось достаточно, чтобы я понял: это письма моего отца, имя которого госпожа Жерди, несмотря на все мои увещевания, скрывала от меня. Вы должны понять, что я почувствовал. Я забрал связку, заперся в кабинете и прочёл всю переписку от начала до конца.
— И вы жестоко наказаны за это, моё бедное дитя!
— Это верно, но кто бы смог устоять? Письма эти разбили мне сердце, но в них я нашёл доказательства того, о чем только что рассказал вам.
— Вы, я надеюсь, их сохранили?
— Они здесь, господин Табаре, — ответил Ноэль. — Чтобы дать мне совет, вы должны знать суть дела, поэтому я прочту их вам.
Адвокат выдвинул ящик письменного стола, нажал в глубине скрытую пружину и достал связку писем из потайного отделения, устроенного в столешнице.
— Разумеется, — продолжал он, — я не стану знакомить вас с несущественными подробностями, хотя и они кое-что добавляют к общей картине. Я прочту лишь самое важное, непосредственно относящееся к делу.
Сгорая от нетерпения, папаша Табаре устроился в кресле поудобнее. Глаза и все его лицо выражали напряжённое внимание. Адвокат довольно долго перебирал письма и, выбрав наконец одно, начал читать; хотя он старался хранить спокойствие, голос его временами дрожал.
— «Любимая моя Валери!» Валери, — пояснил он, — это госпожа Жерди.
— Знаю, знаю, не останавливайтесь.
Ноэль продолжал:
"Любимая моя Валери!
Сегодня счастливый день. Утром я получил твоё письмо, моя милая; я покрыл его поцелуями, перечёл сто раз, и теперь оно заняло своё место там же, где и другие, — у меня в сердце. Я чуть не умер от радости, друг мой. Значит, ты все же не ошиблась, значит, это правда! Наконец милостивое небо увенчало нашу страсть. У нас будет сын.
У меня будет сын от моей обожаемой Валери, её живой образ! Ах, почему нас разделяет столь огромное расстояние? Отчего у меня нет крыльев? Я прилетел бы к тебе, упал бы в твои объятия, опьянённый сладостным влечением! Никогда ещё я не проклинал так злополучный союз, навязанный мне жестокими родителями, которых не смогли тронуть мои слезы. Я не в силах сдержать свою ненависть к этой женщине, что вопреки моей воле носит моё имя, к этой невинной жертве наших бесчеловечных родителей. И в довершение моих мук она тоже собирается сделать меня отцом. Как описать ту боль, что я испытываю, ожидая появления на свет этих детей.
У одного из них, сына той, к которой я отношусь столь нежно, не будет ни отца, ни даже отцовской фамилии, поскольку закон, беспощадный к чувствительным душам, не позволяет мне признать его. В то же время другой, рождённый ненавистной мне супругой, будет единственно благодаря своему рождению богат, знатен, окружён любовью и уважением и займёт высокое положение в свете. Мне невыносима мысль о столь ужасающей несправедливости. Но что сделать, чтобы исправить её? Не знаю, но уверен, что я её исправлю. Желанная, дорогая, любимая, тебе должна достаться лучшая доля; так будет, потому что я этого хочу".
— Когда написано это письмо? — поинтересовался папаша Табаре, хотя содержание письма давало об этом некоторое представление.
— Взгляните, — отвечал Ноэль и протянул старику листок.
Тот прочёл: «Венеция, декабрь 1828 года».
— Вы, конечно, понимаете, — продолжал адвокат, — всю важность этого первого письма. В нем кратко изложены все обстоятельства. Отец, которого принудили вступить в брак, обожает свою любовницу и питает отвращение к жене. Примерно в одно и то же время обе женщины оказываются беременны, и чувства отца к детям, которые должны родиться, вполне ясны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
— Все это весьма серьёзно, дорогой Ноэль, чрезвычайно серьёзно. Приходится допустить, что госпоже Жерди присущи дерзость и предприимчивость, какие редко бывают свойственны женской натуре. Поэтому у меня возникает предположение, что ей кто-то советовал, помогал, кто-то её, быть может, склонял на это. Кто её соучастники? Ведь не могла же она действовать в одиночку! Возможно, её муж…
— Её муж! — прервал адвокат с горьким смешком. — Вы тоже попались на удочку со вдовством. Никакого мужа никогда не было, блаженной памяти господина Жерди не существовало в природе. Я незаконнорождённый, дорогой господин Табаре: Ноэль, сын девицы Жерди и неизвестного отца.
— Господи! — воскликнул старик. — Так, значит, поэтому четыре года назад расстроился ваш брак с мадемуазель Левернуа?
— Да, мой друг, именно поэтому. Как я страдал, что не могу жениться на девушке, которую любил! Однако тогда я не досадовал на ту, что называла себя моей матерью. Она плакала, винилась, сокрушалась, а я, простодушный, утешал её, как мог, осушал ей слезы, оправдывал её в её собственных глазах. Нет, мужа у неё не было… Разве у таких женщин, как она, бывают мужья? Она была любовницей моего отца; пресытившись, он её бросил, швырнув триста тысяч франков — плату за доставленные ему удовольствия.
Ноэль, наверное, ещё долго продолжал бы свои неистовые обличения, не останови его папаша Табаре. Старик чувствовал: история эта точь-в-точь похожа на ту, что он сам недавно вообразил, и, весь во власти суетного нетерпения, жаждал узнать, правильно ли он угадал, а между тем прежде всего надо было подумать о несчастном Ноэле.
— Дитя моё, — сказал он, — не будем отдаляться от предмета нашего разговора. Вы спрашивали у меня, что делать. Быть может, я единственный, кто способен дать вам действительно добрый совет. Ближе к делу. Как вы узнали об этом? Есть ли у вас доказательства и где они?
Решительный тон старика должен был бы насторожить Ноэля, но тот не обратил на это никакого внимания. Времени остановиться и поразмыслить у него не было. Он поспешил ответить:
— Я знаю об этом уже три недели. Открытие это я сделал случайно. У меня есть серьёзные косвенные улики, но косвенные улики ничего не решают. Одно слово вдовы Леруж, одно только её слово сделало бы их неопровержимыми. Её убили, и она не сможет повторить это слово, но мне она его сказала. Я знаю, теперь госпожа Жерди будет все отрицать, даже стоя на эшафоте. Отец, разумеется, будет свидетельствовать против меня… Я уверен в своей правоте, у меня есть доказательства, однако это преступление обесценивает мою уверенность и разбивает во прах все мои доказательства.
— Расскажите-ка мне лучше все по порядку, — после минутного раздумья произнёс папаша Табаре, — понимаете, все. Старики могут дать порой хороший совет. Посмотрим.
— Три недели назад, — начал Ноэль, — мне понадобились кое-какие старые документы, и я открыл секретер госпожи Жерди. Задев нечаянно полку, я рассыпал бумаги, среди которых оказалась связка писем. Не знаю, что побудило меня развязать её, но, снедаемый необоримым любопытством, я прочёл первое попавшееся письмо.
— И напрасно, — неодобрительно отозвался папаша Табаре.
— Согласен, но как бы то ни было, я его прочёл. Первых десяти строчек оказалось достаточно, чтобы я понял: это письма моего отца, имя которого госпожа Жерди, несмотря на все мои увещевания, скрывала от меня. Вы должны понять, что я почувствовал. Я забрал связку, заперся в кабинете и прочёл всю переписку от начала до конца.
— И вы жестоко наказаны за это, моё бедное дитя!
— Это верно, но кто бы смог устоять? Письма эти разбили мне сердце, но в них я нашёл доказательства того, о чем только что рассказал вам.
— Вы, я надеюсь, их сохранили?
— Они здесь, господин Табаре, — ответил Ноэль. — Чтобы дать мне совет, вы должны знать суть дела, поэтому я прочту их вам.
Адвокат выдвинул ящик письменного стола, нажал в глубине скрытую пружину и достал связку писем из потайного отделения, устроенного в столешнице.
— Разумеется, — продолжал он, — я не стану знакомить вас с несущественными подробностями, хотя и они кое-что добавляют к общей картине. Я прочту лишь самое важное, непосредственно относящееся к делу.
Сгорая от нетерпения, папаша Табаре устроился в кресле поудобнее. Глаза и все его лицо выражали напряжённое внимание. Адвокат довольно долго перебирал письма и, выбрав наконец одно, начал читать; хотя он старался хранить спокойствие, голос его временами дрожал.
— «Любимая моя Валери!» Валери, — пояснил он, — это госпожа Жерди.
— Знаю, знаю, не останавливайтесь.
Ноэль продолжал:
"Любимая моя Валери!
Сегодня счастливый день. Утром я получил твоё письмо, моя милая; я покрыл его поцелуями, перечёл сто раз, и теперь оно заняло своё место там же, где и другие, — у меня в сердце. Я чуть не умер от радости, друг мой. Значит, ты все же не ошиблась, значит, это правда! Наконец милостивое небо увенчало нашу страсть. У нас будет сын.
У меня будет сын от моей обожаемой Валери, её живой образ! Ах, почему нас разделяет столь огромное расстояние? Отчего у меня нет крыльев? Я прилетел бы к тебе, упал бы в твои объятия, опьянённый сладостным влечением! Никогда ещё я не проклинал так злополучный союз, навязанный мне жестокими родителями, которых не смогли тронуть мои слезы. Я не в силах сдержать свою ненависть к этой женщине, что вопреки моей воле носит моё имя, к этой невинной жертве наших бесчеловечных родителей. И в довершение моих мук она тоже собирается сделать меня отцом. Как описать ту боль, что я испытываю, ожидая появления на свет этих детей.
У одного из них, сына той, к которой я отношусь столь нежно, не будет ни отца, ни даже отцовской фамилии, поскольку закон, беспощадный к чувствительным душам, не позволяет мне признать его. В то же время другой, рождённый ненавистной мне супругой, будет единственно благодаря своему рождению богат, знатен, окружён любовью и уважением и займёт высокое положение в свете. Мне невыносима мысль о столь ужасающей несправедливости. Но что сделать, чтобы исправить её? Не знаю, но уверен, что я её исправлю. Желанная, дорогая, любимая, тебе должна достаться лучшая доля; так будет, потому что я этого хочу".
— Когда написано это письмо? — поинтересовался папаша Табаре, хотя содержание письма давало об этом некоторое представление.
— Взгляните, — отвечал Ноэль и протянул старику листок.
Тот прочёл: «Венеция, декабрь 1828 года».
— Вы, конечно, понимаете, — продолжал адвокат, — всю важность этого первого письма. В нем кратко изложены все обстоятельства. Отец, которого принудили вступить в брак, обожает свою любовницу и питает отвращение к жене. Примерно в одно и то же время обе женщины оказываются беременны, и чувства отца к детям, которые должны родиться, вполне ясны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100