5. В большой комнате, именуемой «библиотека», обнаружена коробка сигар, называемых «трабукос», а на камине несколько мундштуков из янтаря и морской пенки…"
Как только в протокол был занесён последний пункт, папаша Табаре подошёл к комиссару и шепнул ему:
— У меня есть все, что необходимо.
— Я тоже закончил, — отозвался комиссар. — Этот парень не умеет держаться. Слышали? Он же просто выдал себя. Вы, конечно, скажете: нет привычки.
— Днём он был бы куда твёрже, — все так же шёпотом ответил папаша Табаре. — Но утром, спросонок… Людей надо брать тёпленькими, пока они ещё не встали с постели.
— Я тут велел потолковать с некоторыми слугами. Их показания крайне интересны.
— Отлично! Ладно, я помчался к господину следователю, который, наверно, сгорает от нетерпения.
Альбер постепенно начал приходить в себя от потрясения, в какое поверг его приход комиссара полиции.
— Сударь, — попросил он, — вы позволите мне сказать в вашем присутствии несколько слов господину графу де Коммарену? Я стал жертвой ошибки, которая вскоре разъяснится.
— Как всегда, ошибка… — буркнул папаша Табаре.
— Я не имею права выполнить вашу просьбу, — возразил комиссар. — У меня относительно вас имеются особые, самые строгие распоряжения. Отныне вам не дозволяется общаться ни с одной живой душой. Внизу вас ждёт карета, так что благоволите спуститься во двор.
Проходя через вестибюль, Альбер обратил внимание на смятение, охватившее слуг. Казалось, они совсем потеряли голову. Г-н Дени повелительным голосом отдавал короткие распоряжения. Уже в дверях Альберу послышалось, как кто-то сказал, будто у графа де Коммарена только что случился апоплексический удар.
Альбера почти внесли на руках в полицейскую карету, и две клячи, впряжённые в неё, потрусили ленивой рысцой. Папаша Табаре, севший на наёмный фиакр, который везла лошадка порезвей, обогнал их.
VIII
Тот, кто попытается найти дорогу в лабиринте переходов и лестниц Дворца правосудия, поднявшись на четвёртый этаж левого крыла, попадёт в длинную галерею с очень низкими потолками, тускло освещаемую узкими оконцами и через равные промежутки прорезаемую небольшими дверьми; все вместе весьма напоминает коридор какого-нибудь министерства или недорогой гостиницы.
Здесь трудно сохранять хладнокровие; воображение окрашивает эти своды в самые мрачные и унылые тона.
Понадобился бы новый Данте, чтобы составить подобающую надпись над ступенями, ведущими сюда. С утра до вечера по плитам грохочут тяжёлые сапоги жандармов, сопровождающих арестованных. Здесь можно увидеть только угрюмые лица. Это родные или друзья обвиняемых, свидетели, полицейские. В этой галерее, вдали от людских взглядов, находится судейская кухня. Это своего рода кулисы Дворца правосудия, зловещего театра, где разыгрываются самые реальные драмы, замешенные на настоящей крови.
Каждая из низких дверей, на которых чёрной краской проставлены номера, ведёт в кабинет судебного следователя. Кабинеты похожи один на другой: кто видел один из них, имеет представление об остальных. В них нет ничего мрачного, ничего зловещего, а все-таки у того, кто туда входит, сжимается сердце. Здесь почему-то делается зябко. Кажется, в этих стенах было пролито столько слез, что сами стены отсырели. Мороз продирает по коже при мысли о признаниях, которые были здесь исторгнуты, об исповедях, прерываемых рыданиями.
В кабинете судебного следователя правосудие отнюдь не использует тот арсенал, к которому прибегнет позже, чтобы поразить воображение толпы. Здесь оно держится запросто и даже не без добродушия. Оно говорит подозреваемому:
— У меня есть веские основания считать тебя виновным, но докажи мне свою невиновность, и я тебя отпущу.
В этом можно убедиться в первом же кабинете. Обстановка самая примитивная, как и должно быть в таком месте, где никто надолго не задерживается и где бушуют слишком сильные страсти. Какое значение имеют столы и стулья для того, кто преследует преступника, или для того, кто совершил преступление?
Заваленный папками письменный стол следователя, столик для протоколиста, кресло да несколько стульев — вот и вся мебель в этом преддверии уголовного суда. Стены оклеены зелёными обоями, шторы зеленые, на полу скверный ковёр того же цвета. На кабинете г-на Дабюрона красовался номер пятнадцать.
Хозяин кабинета пришёл сюда к девяти и теперь ждал. Приняв решение, он не терял ни минуты, поскольку не хуже папаши Табаре понимал необходимость незамедлительных действий. Он встретился с императорским прокурором и побеседовал со служащими уголовной полиции.
Покончив с постановлением на арест Альбера, он отправил повестки о немедленном вызове к следователю графу де Коммарену, госпоже Жерди, Ноэлю и нескольким слугам Альбера.
Он полагал крайне важным допросить всех этих людей до того, как будет доставлен подозреваемый.
По его приказу в дело ринулись десять полицейских, а сам он засел в кабинете, похожий на полководца, который только что разослал своих адъютантов с приказом начать сражение и теперь надеется, что его план принесёт победу.
Ему частенько доводилось вот так с утра ждать у себя в кабинете при подобных же обстоятельствах. Совершено преступление, он полагает, что обнаружил преступника, отдал приказ о его аресте. Это его ремесло, не правда ли? Но никогда прежде он не испытывал такого трепета. А ведь ему нередко приходилось выписывать постановления на арест, не имея и половины тех улик, какие собраны на этот раз. Он твердил себе это снова и снова, но никак не мог сладить с тревожной озабоченностью, заставлявшей его метаться по кабинету.
Господину Дабюрону казалось, что подчинённые слишком долго не возвращаются. Он ходил взад и вперёд, считал минуты, три раза за пятнадцать минут вынул из кармана часы, чтобы сверить их со стенными. Когда в галерее, в это время безлюдной, раздавались шаги, он невольно подходил к двери и прислушивался.
В кабинет постучали. Пришёл протоколист, за которым он посылал.
Во внешности протоколиста не было ничего примечательного, он был не столько высокий, сколько долговязый, и тощий как щепка. У него были степенные манеры, размеренные жесты и лицо бесстрастное, словно вырезанное из жёлтого дерева.
Ему минуло тридцать четыре года, и тринадцать из них он писал протоколы допросов, которые проводили четыре судебных следователя, сменившие друг друга на этом посту. А это означает, что он ко всему привык и умел, не поморщившись, выслушивать самые чудовищные признания. Один остроумный правовед дал такое определение протоколисту: «Перо судебного следователя. Человек, который нем, но говорит, слеп, но пишет, глух, но слышит». Протоколист г-на Дабюрона соответствовал всем этим условиям, да вдобавок ещё и звался Констан, что значит «постоянный».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100