— Нет, сударь, — перебила Клер, — вы так не думаете!
— Я так думаю, мадемуазель, — возразил он печальным голосом, — и добавлю, что у меня есть уверенность на этот счёт.
Клер смотрела на следователя в глубоком изумлении. Как он может? Не ослышалась ли она? Правильно ли поняла? Она не верила своим ушам. Неужели он говорит всерьёз? Или это жестокая и недостойная шутка? В растерянности она задавала себе вопрос, потому что, с её точки зрения, то, что он сказал, было невозможно, немыслимо.
Не смея поднять глаз, г-н Дабюрон продолжал, и голос его дрожал от нескрываемой жалости:
— Поверьте, мадемуазель, я искренне сострадаю вам, и все же, к прискорбию своему, я вынужден сказать вам горькую правду, а вы имейте мужество её выслушать. Лучше, если вы услышите её из уст друга. Поэтому соберитесь с силами, укрепите ваше благородное сердце, дабы оно вынесло неслыханное несчастье. Нет, здесь нет никакого недоразумения, правосудие не заблуждается. Господин виконт де Коммарен обвиняется в убийстве, и все, слышите, все подтверждает его вину.
Подобно врачу, по капле отмеряющему опасное снадобье, г-н Дабюрон произнёс последние слова медленно, с паузами. Он зорко следил за собеседницей, готовый замолчать, если впечатление окажется слишком сильным. Он не подозревал, что эта девушка с её чрезмерной робостью, с чуть ли не болезненной чувствительностью способна твёрдо выслушать подобное известие. Он ждал взрыва отчаяния, слез, душераздирающих стонов. Могло дойти и до обморока — он приготовился кликнуть верную м-ль Шмидт.
Но он ошибся. Исполненная силы и мужества, Клер вскочила, словно подброшенная пружиной. Краска негодования залила её лицо, слезы мгновенно высохли.
— Неправда! — воскликнула она. — Тот, кто это сказал, лжёт. Альбер не может, понимаете, не может быть убийцей. Будь он сейчас здесь и скажи мне сам: «Это правда», — я и то не поверила бы, я закричала бы: «Это ложь».
— Он ещё не сознался, — продолжал следователь, — но он сознаётся. А если даже нет, у нас более чем достаточно улик, чтобы его осудить. Обвинения, выдвинутые против него, невозможно опровергнуть, они очевидны!
— Ну что ж, — перебила мадемуазель д'Арланж, вкладывая в свои слова всю душу, — а я повторяю вам: правосудие заблуждается. Да-да, — продолжала она, заметив протестующее движение следователя, — он невиновен. Я твердила бы это, не испытывая сомнений, даже если бы все на свете обвиняли его вместе с вами. Разве вы не видите, что я знаю его лучше, чем сам он себя знает, и вера моя в него безраздельна, как вера в бога. Я скорее заподозрю себя, чем его.
Следователь робко пытался возразить, но Клер не дала ему и слова сказать.
— Я вижу, сударь, для того, чтобы вас убедить, придётся мне забыть, что я девушка и беседую с мужчиной, а не с матерью. Ради Альбера я пойду и на это. Вот уже четыре года, сударь, как мы любим друг друга. С тех пор я не скрываю от него ни одной своей мысли, а он не таит от меня своих. Вот уже четыре года у нас нет друг от друга тайн, он живёт для меня, я для него. Я одна могу сказать, насколько он достоин любви. Я одна знаю, какое величие души, какое благородство мыслей, какие возвышенные чувства даны тому, кого вы с такой лёгкостью объявили убийцей. Все вокруг завидовали ему, и лишь я знала, что он страдает. Так же, как я, он одинок на свете; отец никогда не любил его. Мы пережили немало печальных дней, ища опоры друг в друге. Неужели теперь, когда наши испытания близятся к концу, он вдруг совершит преступление? С какой стати, скажите на милость?
— Ни имя, ни состояние графа де Коммарена ему не принадлежат, мадемуазель, и он внезапно узнал об этом. А подтвердить это могла только одна старуха. Он убил её, чтобы не утратить своего положения.
— Какая гнусность! — вскричала девушка. — Какая бесстыдная, нелепая клевета! Слыхала я, сударь, эту сказочку о рухнувшем благополучии, он сам поспешил мне её рассказать. Это несчастье в самом деле угнетало его последние три дня. Но печалился он не за себя, а только за меня. Его приводила в отчаяние мысль, что я огорчусь, когда узнаю, что он не сможет дать мне всего того, о чем мечтал. Это я-то огорчусь! Да на что мне громкое имя, несметное состояние! Им я обязана единственным горем, какое было у меня в жизни. И разве я люблю его за знатность, за богатство? Так я ему и ответила. Он пришёл ко мне опечаленный, но мгновенно повеселел, поблагодарил меня и сказал: «Вы любите меня, и все остальное не важно». Тогда я выбранила его за то, что он сомневался во мне. И после этого, по-вашему, он пошёл и убил старуху! Да вы не посмеете повторить эту нелепость.
И, победоносно улыбнувшись, мадемуазель д'Арланж умолкла. Её улыбка означала: «Ну, вот я вас и одолела, вы побеждены, что вы можете мне возразить?»
Следователь недолго дал бедному созданию упиваться мнимой победой. Он не думал о том, как жестоко и пагубно его упорство. Им владела все та же навязчивая идея. Убедить Клер значило оправдать своё поведение.
— Вы не знаете, мадемуазель, — снова заговорил он, — что и порядочнейший человек может поддаться своего рода безумию. Когда мы чего-то лишаемся, мы начинаем постигать всю огромность утраты. Боже меня сохрани сомневаться во всем том, что вы мне рассказали. Но вообразите себе всю безмерность катастрофы, постигшей господина де Ком-марена. Откуда вам знать, какое отчаяние могло охватить его, когда он расстался с вами, на какую крайность могло оно его толкнуть! Что, если на него нашло временное помрачение, что, если он не отдавал себе отчёта в том, что творит? Быть может, этим и следует объяснить его преступление.
Лицо мадемуазель д'Арланж покрылось смертельной бледностью, на нем читался непреодолимый ужас. Следователю показалось, что её благородная и чистая вера наконец поколеблена.
— Для этого он должен был бы сойти с ума! — прошептала она.
— Возможно, — согласился следователь, — хотя обстоятельства преступления свидетельствуют о весьма тщательном предумышлении. Право, мадемуазель, не будьте слишком доверчивы. Молитесь и ждите исхода этого ужасного дела. Прислушайтесь к моим советам, это советы друга. Когда-то вы питали ко мне доверие, какое дочь питает к отцу, вы сами так говорили, поверьте же мне и теперь. Храните молчание и ждите. Скройте от всех ваше вполне понятное горе — как бы не пришлось вам после раскаиваться в том, что вы дали ему волю. Вы молоды, неопытны, у вас нет ни руководителя, ни матери… Увы, предмет вашей первой привязанности оказался недостоин вас.
— Нет, сударь, нет, — пролепетала Клер. — Ах! — воскликнула она. — Вы говорите то же, что свет, осторожный, эгоистичный свет, который я презираю, который мне ненавистен.
— Бедное дитя! — продолжал г-н Дабюрон, безжалостный даже в сочувствии. — Это ваше первое разочарование.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100