При этом вполне естественном предположении лицо графа омрачилось ещё сильней. Казалось, он обращается за советом к столь сильному в нем чувству чести.
— Я буду спасать имя своих предков, — наконец выдавил он.
Альбер с недоверием покачал головой.
— Ценою лжи под присягой? Нет, отец, этому я никогда не поверю. Давайте рассуждать дальше. Он обращается к господе Жерди.
— За неё я могу ручаться! — воскликнул граф. — В её интересах оставаться нашей союзницей. Если нужно будет, я повидаюсь с ней. Да, — решительно объявил он, — я пойду к ней, поговорю и заверяю вас: она нас не предаст.
— А Клодина, — продолжал молодой человек, — тоже будет молчать?
— Если заплатить, она будет молчать, а я дам ей, сколько она пожелает.
— И вы, отец, доверитесь купленному молчанию? Можно ли верить продажной совести? Кого купили вы, того может перекупить другой. Крупная сумма заткнёт ей рот, ещё более крупная откроет.
— Но я сумею припугнуть…
— Отец, вы забываете, что Клодина Леруж была кормилицей господина Жерди, она его любит, хочет, чтобы он был счастлив. А вдруг он уверен в её содействии? Она живёт в Буживале. Помню, я ездил туда с вами. Несомненно, он часто видится с нею, и, возможно, это она навела его на ваши письма. Господин Жерди говорил о ней так, словно был уверен, что она станет свидетельствовать в его пользу. Он почти предложил мне съездить поговорить с нею.
— Увы, — вздохнул граф, — почему умер мой верный Жермен, а не Клодина!
— Как видите, одной Клодины Леруж вполне достаточно, чтобы все ваши планы рассыпались прахом, — заметил Альбер.
— Нет, я все равно найду выход.
В своём ослеплении старый аристократ упорно не желал замечать очевидное. Да, он заблуждался, но заблуждался совершенно искренне. Гордость, бывшая у него в крови, парализовала обыкновенно свойственное ему здравомыслие, помрачила его ясный и трезвый ум. Граф считал унизительным, позорным и недостойным признать своё поражение перед жизненными обстоятельствами. Он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь в своей долгой жизни встретился с необоримым сопротивлением, с непреодолимым препятствием.
Он был подобен всем тем геркулесам, которые, не имев случая испытать свои силы, уверены, что могут горы своротить, ежели им взбредёт такая фантазия.
Кроме того, ему не чужд был недостаток всех людей, наделённых слишком богатым воображением, который заключается в слепой вере в собственные фантазии и в их осуществимость, как будто достаточно лишь очень сильно захотеть, и мечтания претворятся в реальность.
Угрожающее затянуться молчание прервал на сей раз Альбер:
— Я понимаю, вы опасаетесь огласки этой прискорбной истории. Вас приводит в отчаяние возможность скандала. Знайте же, если мы станем упорствовать и бороться, поднимется чудовищный шум. Стоит только довести дело до суда, и дня через четыре о нашем процессе будет гудеть вся Европа. О нем будут писать газеты, и один бог знает, какими комментариями они его сопроводят. Если мы решимся бороться, то, как бы дело ни пошло, нашу фамилию станут склонять все газеты мира. И если б у нас ещё была надежда победить! Но мы обречены на поражение, отец, мы проиграем. И представьте, какой тогда поднимется вой! Подумайте, как заклеймит нас общественное мнение!
— Я думаю об одном, — отозвался граф. — О том, что говорить, как вы, значит не питать ни капли любви и уважения ко мне.
— Нет, отец, мой долг показать вам все беды, каких я опасаюсь, показать, пока ещё есть время избегнуть их. Господин Ноэль Жерди — ваш законный сын. Так признайте его, удовлетворите его справедливые претензии. Пусть он придёт. Мы можем без особого шума внести исправления в записи гражданского состояния. Можно будет заявить, к примеру, что виной всему — ошибка кормилицы Клодины Леруж. Если все стороны придут к соглашению, не возникнет ни малейших трудностей. А потом, кто помешает новому виконту де Коммарену оставить Париж, уехать с глаз долой? Он может лет пять путешествовать по Европе, а к концу этого срока все обо всем забудут, и никто уже не вспомнит обо мне.
Однако граф де Коммарен не слушал сына, он размышлял.
— Но, виконт, можно же обойтись без процесса, можно полюбовно договориться, — сказал он наконец. — Письма можно откупить. Чего хочет этот молодой человек? Положения и денег? Я обеспечу ему и то и другое. Я дам ему, сколько он пожелает. Дам миллион, а если надо, два, три, половину того, что у меня есть. Поверьте, когда предлагают деньги, много денег…
— Пощадите его, он ваш сын.
— К несчастью. Но я, черт побери, так решил! Я потолкую с ним, и он пойдёт на соглашение. Если он не дурак, то поймёт, что ему не тягаться со мной.
Граф потирал руки. Его захватила мысль о соглашении. Это воистину спасительный выход, и в мозгу графа уже сложилось множество аргументов в пользу нового плана. Да, он заплатит и вернёт себе нарушенный покой.
Однако Альбер, похоже, не разделял уверенности отца.
— Вы рассердитесь на меня, — печально произнёс он, — но я вынужден разрушить ваши иллюзии. Не убаюкивайте себя мечтой о полюбовном соглашении — пробуждение будет слишком жестоким. Отец, я видел господина Жерди, и он не тот человек, которого можно запугать. Если есть на свете решительные люди, то он один из них. Господин Жерди поистине ваш сын, и в его взгляде, как и в вашем, чувствуется железная воля, которую можно сломить, но нельзя согнуть. Я до сих пор слышу его голос, дрожащий от ожесточения, вижу его глаза, горящие мрачным огнём. Нет, с ним не договориться. Ему нужно либо все, либо ничего, и я не стану его винить. Если вы окажете сопротивление, он нападёт на вас, и его не удержат никакие соображения. Уверенный в своих правах, он с ожесточением вцепится в вас, затаскает по судам и отстанет лишь после окончательного поражения или после полной победы.
Граф, привыкший к совершённому, чуть ли не слепому повиновению сына, был поражён его нежданным упорством.
— Ну и к чему же вы клоните? — поинтересовался он.
— К тому, что я презирал бы себя, если бы не уберёг вашу старость от величайшего бедствия. Ваше имя больше не принадлежит мне, я возьму своё. Я ваш побочный сын и уступлю место законному. Позвольте же мне удалиться с чувством честно и свободно исполненного долга, позвольте не дожидаться вызова в суд, который с позором вышвырнет меня отсюда.
— Как! — изумился граф. — Вы меня бросаете, отказываетесь поддержать, идёте против меня, признаете вопреки моей воле его права?
Альбер кивнул.
— Моё решение окончательно. Я ни за что не соглашусь ограбить вашего сына.
— Неблагодарный! — воскликнул г-н де Коммарен.
Гнев его был так велик, что его уже невозможно было излить в проклятьях, и потому граф перешёл на насмешки.
— Ну что ж, — промолвил он, — вы великолепны, благородны, великодушны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100