Я отступил назад и впустил его вовнутрь — что естественно. Любой, кто, как я, видел, как горбун швырнул в воздух несчастного Робена Пуспена, не осмелился бы возразить Квазимодо.
Он закрыл дверь быстрым, неловким и испуганным движением. Потом потерянно остановился в моей келье как вкопанный. В холодном свете луны он действительно был похож ни на что иное, как на бесчисленные статуи Собора — несчастная халтура выбившегося из сил скульптора.
Я расшевелил кочергой слабо тлеющий огонь в камине и подложил пару поленьев, которые вскоре были жадно поглощены языками пламени. Дрова приятно потрескивали. Тонкой щепкой, от которой потянулась черная струйка дыма, я зажег бронзовую настольную лампу, и горящее масло буковых орешков наполнило помещение своим терпким запахом.
Кидая щепку в камин, я пригласил сесть моего нежданного гостя, но когда я обернулся к нему, он все еще стоял прямой как палка, и его глаз таращился на меня изучающее.
Я вспомнил о его глухоте и указал на оба стула возле стола. Квазимодо протащил свою бесформенное массивное тело через комнату и сел на стул — с почти что странным рывком. Деревянный стул заскрипел под его весом, и звонарь тяжело задышал под грузом своего горба. Я с колебанием сел напротив него и заметил робость в изуродованных чертах его лица, которая совсем не вязалась с этим грубым существом. Очевидно, он испытывал не меньшее смущение по отношению ко мне, чем я — при виде его.
— Ну, что я могу для вас сделать? — спросил я, и лишь потом осознал, что вопрос задан напрасно.
Но Квазимодо открыл свой кривой рот и сказал мне скрипучим, не привыкшим к словам голосом:
— Вы что-то сказали, но я ничего не понял, мэтр Сове. Шум колоколов сделал меня глухим для всего, что не так громко и угрожающе, как их пение. Но если вы будете на меня смотреть и при этом медленно и четко говорить, то я смогу вас понять, а еще лучше, если вы при сложных вещах сделаете мне знаки.
— Как отец Фролло? — спросил я медленнее и с четким ударением.
Квазимодо грустно кивнул и вздохнул:
— Да, как Фролло, чьи пальцы разговаривают со мной быстрее, чем на то способен человеческий рот.
Я заново спросил, что я могу для него сделать, и на этот раз он понял меня.
— Я хочу попросить вас помочь мне, мэтр. Вы умный и добрый человек.
Он заставил меня засмеяться.
— Как вы до этого дошли, Квазимодо?
— Вы умеете читать и писать, значит, вы должны быть очень умны. Как Пьер Гренгуар, который до вас жил здесь наверху. И о вашем добром сердце говорит то, что вы пытались дать мне воду, когда я был у позорного столба.
— Вы заметили это? — пробормотал я.
Он не понял меня и просто тупо уставился на меня. Я видел перед собой кровавую сцену возле позорного столба и связанное, измученное существо, которое корчилось под ударами плетки — и как ответ на свою отчаянную мольбу о воде получало только тумаки и насмешки. Меня оставил всякий страх перед Квазимодо, вместо этого я почувствовал причастность к нему, которая мне была совершенна непонятна. Он, чужак, возможно, самый ужасный человек на белом свете, показался мне чуть ли не старым другом. Примерно так думал я, пусть даже у меня не было старых друзей и мое сравнение получалось таким же уродливым, как тело Квазимодо.
— Я хотел вас спросить, можете ли вы мне помочь, — продолжил с сомнением Квазимодо.
— В чем?
Он пошарил в складках своего когда-то пестрого, но уже изрядно истрепанного платья и извлек на свет божий книгу, которую положил на стол. По переплету из глянцевой овечьей кожи было видно, что ею почти не пользовались. А когда я раскрыл книгу, то узнал причину ее девственного облика: это была книга нового образца! Издание на французском языке Нового Завета, украшенное гравюрами, отпечатанное в Париже в 1481 году от Рождества Христова.
— Что случилось, мэтр, это плохая книга? — спросил Квазимодо, потому что мое неодобрительное выражение лица нельзя было не заметить.
— Книга хороша, но вот способ ее создания — плох.
Квазимодо наклонил голову набок и вопросительно посмотрел на меня:
— В ней нет ничего полезного?
— Да нет же, из нее можно извлечь много поучительного.
— Книга разговаривает и рассказывает истории.
— Такова цель книг и это в свою очередь делает их ценными.
— Примерно так сказал и итальянец.
— Итальянец? О ком вы говорите?
— О человеке, который подарил мне эту книгу. Я так рад, что это хорошая книга. У меня она всего одна, — Квазимодо скорчил лицо в кривую гримасу, что, видимо, должно было означать чувство радости.
— Что случилось с этим итальянцем? Где вы встретились с ним?
— Внизу, в Соборе. Он часто бывал в последние дни там. чтобы поговорить со мной.
— Вы понимали его? — спросил я в недоумении.
— Он был очень ловок по части выражения своих слов жестами.
Итальянец!
Мои догадки не долго вращались вокруг комет и таинственных замков. Мне пришел на ум только один итальянец, и он вихрем поднял мои мысли, как сильный порыв ветра — пожухлую осеннюю листву в лесах вдоль Сарты. Я подумал о маленьком человеке с черными локонами над морщинистым лицом, который в своем поношенном плаще походил скорее на нищего, нежели на лейтенанта сыска Шатле — Пьеро Фальконе. Что подтолкнуло лейтенанта к тому, чтобы бродить по Собору и расспрашивать Квазимодо? Заходила ли речь у Фальконе о звонаре — или обо мне?
— О чем итальянец беседовал с вами, Квазимодо?
— Он задавал много вопросов о соборе Парижской Богоматери и много рисовал.
— Рисовал? Что же?
— Собор, скульптуры. И меня! — последнее он сказал с явной гордостью, и его медвежьи лапы застучали по собственной груди.
— Почему вас?
— Он сказал, я — удивительное явление, которое заслужило того, чтобы быть запечатленным для потомков. Вы так не считаете, мэтр Сове?
— Да, конечно же, без сомнения, он совершенно прав, ваш итальянец.
— Почему вы спрашиваете о нем, мэтр? Вы его знаете?
— Возможно. Он был маленького роста, узок в плечах?
— Нет, он высокий и статный.
— Его лицо избороздили морщины?
— Оно было гладким и красивым как у молодой женщины.
— У него вьются волосы, они черны, как смола?
— Вьются да, но скорее светлые.
— Тогда я его не знаю, — сказал я с облечением и лишь теперь подошел к тому, с чего следовало начать:
— Он называл вам свое имя?
— Я должен был обращать к нему — «мэтр Леонардо».
Я не знал ни одного человека с таким именем и никого, кто бы подходил под описание Квазимодо. Однако оставалась нерешенной загадка, почему этот итальянец интересовался Собором и Квазимодо, но мне было все равно. Явно это не имело ничего общего со мной и двумя убийствами.
Это, должно быть, заблуждение, из того, чем было богато это время для меня — заблуждениями и сюрпризами.
Возможно, мне стоит еще упомянуть, что моя беседа с Квазимодо не проходила так гладко, как это могло .
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148