Замысел о воцарении Александра до поры придется держать в сугубой тайне. Напротив, пусть на майдане начнут шептаться о возвращении в Метехи Кайхосро Мухран-батони. Неплохо разжечь споры, устроить две-три драки. Ростом, тебе поручаю майдан, дабы успокоить церковь. Но если победа останется за нами, я не забуду своего обещания – не оставить в монастырях ни одного глехи. Царство даст им двойной надел земли, освободит от всех податей. Под моим покровительством глехи стихийно устремятся к новым землям. Разделю между ними Борчало, отнятое у персов. Обеднеет церковь – обогатится царство. Этот праздник я устрою черным лицемерам! Все меньше святош будет укрываться за монастырскими стенами. Народу в царстве прибавится, безбрачие уменьшится, а следовательно – на десятки тысяч станет больше воинов, преданных нам. Обессилится власть церкови, крепким оплотом трона станут азнауры…
Наутро, прощаясь с Саакадзе, Трифилий слегка смущенно сказал:
– Не затаи ко мне неприязнь, мой Георгий, не о себе думаю, мои заботы о возлюбленном духовном сыне, о Бежане Саакадзе. Раз мальчик променял меч на крест, должен не внизу ползать, а наверху восседать. В этом мое твердое решение.
Саакадзе обнял настоятеля и трижды облобызал его в мягкие, надушенные крепкой розой усы.
Уже ностевцы хотели забыть хоть на день о невзгодах, уже Гиви собирался было, приплясывая и напевая веселую азнаурскую песенку, закрыть ворота за уехавшими Трифилием и Бежаном, как совсем неожиданно показались всадники.
– Гонец к Хорешани? От кого? От князя Шадимана Бараташвили? – Гиви так и застыл: «На что ему, Гиви, пять марабдинцев?! И старая мамка Магданы на что?!!»
После долгих поисков Гиви обнаружил Хорешани в покоях Русудан.
С тяжелым чувством сломала печать на свитке Хорешани. «Странно, – думала она, – почему неприятное случается именно в эти дни?» Послание Шадимана без излишних изъяснений заканчивалось просьбой прислать Магдану в Марабду… Он, Шадиман, очень обеспокоен: персидское войско, конечно, разгромит Теймураза. Не следует обольщаться, Моурави не в силах будет помочь, – не одни князья и шаирописец его не желают, но и облагодетельствованная им церковь от него отвернулась. Пусть прекрасная Хорешани не забудет накинуть поверх посылаемой с гонцом меховой мантильи бурку и башлык, дабы нежности лица Магданы не повредил сердитый ветер. Писал еще Шадиман о внезапном приезде к нему Квели Церетели, писал о приближающемся времени Симона Второго, но Хорешани дальше не читала. Прижавшись к ней, рыдала Магдана: нет, она в Марабду не вернется, лучше наложить руки на себя!..
«Барсы» с возмущением обсуждали, как спасти Магдану от змея.
– Какой навязчивый отец! – вскрикнул Гиви. – Княжна не хочет змея, что будешь делать?!
– Есть одно средство избавиться и от непрошеного отца и, думаю, от жениха тоже. Укрыться в монастыре святой Нины. Там, если игуменья – золотая Нино – не пожелает, никто не найдет, как не нашли царицу Тэкле. – Дато бросил вопрошающий взгляд на повеселевшую Магдану.
Возбужденные «барсы» ухватились за спасительную мысль. Обсуждать долго не приходилось, гонец умолял не задерживать его: князь может казнить за непослушание.
Папуна одобрительно кивнул головой и увел гонца Шадимана к деду Димитрия.
Яства, приправленные вином, ели до первых петухов, потом заплетающимся языком высказывали пожелания благородному Моурави, не жалеющему дорогого вина для людей враждебного князя.
Но Папуна не успокоился и наполнял чашу за чашей, пока марабдинцы не свалились – кто на тахту, а кто прямо на пол. Даже мамка, ушедшая раньше ночевать к старой Кето, ночь напролет простонала, вперемежку сыпля пожелания цветущей жизни сначала святому архангелу, потом длиннохвостому черту…
В замке шли спешные приготовления к отъезду Магданы. Папуна благодушно советовал не торопиться, ибо раньше завтрашнего вечера не проснутся шадимановские затворники. Значит, некому будет выследить, куда направила коня непослушная дочь.
Непривычно ярко пылали на темном небе крупные звезды, затих ветер. Пахнуло свежим снегом. На каменной площадке, закутанная в белый пушистый платок, Магдана старалась в мерцающих созвездиях обнаружить свою звезду.
Даутбек, в одной куладже с открытым воротом, ничего в небесах не искал. Нежный голос Магданы царапал ему сердце, и он подумал: «Никогда не верил, что бархат может причинять боль».
Вдруг Магдана едва слышно проронила:
– Я знаю, Даутбек, в монастыре святой Нины любовь твоего друга Димитрия…
– Да, теперь игуменья… золотая Нино…
– Страшно быть заживо погребенной…
– По своей воле ушла… совсем ушла. А ты, княжна, на время… пока не затихнут бури войны…
– Запомни, Даутбек, пусть звезды будут мне свидетелями: останусь в монастыре, пока ты… не приедешь за мною.
– А если, Магдана, если… не придется?
– Уже сказала – останусь, пока не приедешь.
Точно прирос к каменным плитам Даутбек. На губах у него горел поцелуй Магданы, а на щеке застыла ее слеза. Даутбек нащупал сердце: «Черт, стучит так, словно молотом по нему бьют…»
Раннее утро, но уже во дворе Ностевского замка суета. Десять вооруженных дружинников окружили коня Магданы. Зябко кутаясь в меховую мантилью, стояла на последней ступеньке необычно молчаливая Хорешани.
Спокойной рукой Русудан поправила башлык на голове Магданы. Даутбек возился с подпругой, боясь поднять глаза, чтобы не выдать волнения. Все обитатели замка высыпали проводить княжну, так полюбившуюся им. Дареджан, не переставая укладывать в хурджини старшего дружинника еду «для всех», силилась удержать дрожание голоса.
Опять нежные поцелуи, пожелания и советы.
– Вернешься, дорогая Магдана, первую лекури со мной протанцуешь, – бодро сказал Дато.
– Почему с тобою? Может, с Даутбеком удобнее?
– Гиви, пока я тебе на полтора часа башку не свернул, отойди! – свирепо прикрикнул Димитрий на побледневшего друга.
Магдана застенчиво поклонилась Саакадзе, он приподнял ее и осторожно опустил в седло.
– Вот, друзья, – дрогнувшим голосом проговорил Димитрий, – вторую провожаю.
Дато отшатнулся, он до боли ощутил, что Магдана никогда больше не вернется к ним. И почудилось ему, что она, подобно белому облаку, расплылась, растаяла и исчезла. Он взглянул на побледневшую Хорешани. Она тоже почувствовала в сердце холод и бросилась к девушке:
– Остановись, Магдана, никто не отнимет тебя у Хорешани! Остановись!
– Поздно, дорогая Хорешани, я уже далеко на пути к святой Нине… – И, тронув коня, Магдана выехала из ворот.
Димитрий, сжимая поводья, последовал за ней. Молча тронули коней десять дружинников. Тихо закрылись ворота замка…
Безмолвствовал задумавшийся Димитрий. Он вспомнил разговор с Георгием, оставивший в нем болезненный след… «Передай Нино – победим, еще раз ее встречу… И еще передай, – Георгий вынул красный шелковый платок, сложенный вчетверо, – здесь половина локона, ею подаренного мне в дни юности;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215
Наутро, прощаясь с Саакадзе, Трифилий слегка смущенно сказал:
– Не затаи ко мне неприязнь, мой Георгий, не о себе думаю, мои заботы о возлюбленном духовном сыне, о Бежане Саакадзе. Раз мальчик променял меч на крест, должен не внизу ползать, а наверху восседать. В этом мое твердое решение.
Саакадзе обнял настоятеля и трижды облобызал его в мягкие, надушенные крепкой розой усы.
Уже ностевцы хотели забыть хоть на день о невзгодах, уже Гиви собирался было, приплясывая и напевая веселую азнаурскую песенку, закрыть ворота за уехавшими Трифилием и Бежаном, как совсем неожиданно показались всадники.
– Гонец к Хорешани? От кого? От князя Шадимана Бараташвили? – Гиви так и застыл: «На что ему, Гиви, пять марабдинцев?! И старая мамка Магданы на что?!!»
После долгих поисков Гиви обнаружил Хорешани в покоях Русудан.
С тяжелым чувством сломала печать на свитке Хорешани. «Странно, – думала она, – почему неприятное случается именно в эти дни?» Послание Шадимана без излишних изъяснений заканчивалось просьбой прислать Магдану в Марабду… Он, Шадиман, очень обеспокоен: персидское войско, конечно, разгромит Теймураза. Не следует обольщаться, Моурави не в силах будет помочь, – не одни князья и шаирописец его не желают, но и облагодетельствованная им церковь от него отвернулась. Пусть прекрасная Хорешани не забудет накинуть поверх посылаемой с гонцом меховой мантильи бурку и башлык, дабы нежности лица Магданы не повредил сердитый ветер. Писал еще Шадиман о внезапном приезде к нему Квели Церетели, писал о приближающемся времени Симона Второго, но Хорешани дальше не читала. Прижавшись к ней, рыдала Магдана: нет, она в Марабду не вернется, лучше наложить руки на себя!..
«Барсы» с возмущением обсуждали, как спасти Магдану от змея.
– Какой навязчивый отец! – вскрикнул Гиви. – Княжна не хочет змея, что будешь делать?!
– Есть одно средство избавиться и от непрошеного отца и, думаю, от жениха тоже. Укрыться в монастыре святой Нины. Там, если игуменья – золотая Нино – не пожелает, никто не найдет, как не нашли царицу Тэкле. – Дато бросил вопрошающий взгляд на повеселевшую Магдану.
Возбужденные «барсы» ухватились за спасительную мысль. Обсуждать долго не приходилось, гонец умолял не задерживать его: князь может казнить за непослушание.
Папуна одобрительно кивнул головой и увел гонца Шадимана к деду Димитрия.
Яства, приправленные вином, ели до первых петухов, потом заплетающимся языком высказывали пожелания благородному Моурави, не жалеющему дорогого вина для людей враждебного князя.
Но Папуна не успокоился и наполнял чашу за чашей, пока марабдинцы не свалились – кто на тахту, а кто прямо на пол. Даже мамка, ушедшая раньше ночевать к старой Кето, ночь напролет простонала, вперемежку сыпля пожелания цветущей жизни сначала святому архангелу, потом длиннохвостому черту…
В замке шли спешные приготовления к отъезду Магданы. Папуна благодушно советовал не торопиться, ибо раньше завтрашнего вечера не проснутся шадимановские затворники. Значит, некому будет выследить, куда направила коня непослушная дочь.
Непривычно ярко пылали на темном небе крупные звезды, затих ветер. Пахнуло свежим снегом. На каменной площадке, закутанная в белый пушистый платок, Магдана старалась в мерцающих созвездиях обнаружить свою звезду.
Даутбек, в одной куладже с открытым воротом, ничего в небесах не искал. Нежный голос Магданы царапал ему сердце, и он подумал: «Никогда не верил, что бархат может причинять боль».
Вдруг Магдана едва слышно проронила:
– Я знаю, Даутбек, в монастыре святой Нины любовь твоего друга Димитрия…
– Да, теперь игуменья… золотая Нино…
– Страшно быть заживо погребенной…
– По своей воле ушла… совсем ушла. А ты, княжна, на время… пока не затихнут бури войны…
– Запомни, Даутбек, пусть звезды будут мне свидетелями: останусь в монастыре, пока ты… не приедешь за мною.
– А если, Магдана, если… не придется?
– Уже сказала – останусь, пока не приедешь.
Точно прирос к каменным плитам Даутбек. На губах у него горел поцелуй Магданы, а на щеке застыла ее слеза. Даутбек нащупал сердце: «Черт, стучит так, словно молотом по нему бьют…»
Раннее утро, но уже во дворе Ностевского замка суета. Десять вооруженных дружинников окружили коня Магданы. Зябко кутаясь в меховую мантилью, стояла на последней ступеньке необычно молчаливая Хорешани.
Спокойной рукой Русудан поправила башлык на голове Магданы. Даутбек возился с подпругой, боясь поднять глаза, чтобы не выдать волнения. Все обитатели замка высыпали проводить княжну, так полюбившуюся им. Дареджан, не переставая укладывать в хурджини старшего дружинника еду «для всех», силилась удержать дрожание голоса.
Опять нежные поцелуи, пожелания и советы.
– Вернешься, дорогая Магдана, первую лекури со мной протанцуешь, – бодро сказал Дато.
– Почему с тобою? Может, с Даутбеком удобнее?
– Гиви, пока я тебе на полтора часа башку не свернул, отойди! – свирепо прикрикнул Димитрий на побледневшего друга.
Магдана застенчиво поклонилась Саакадзе, он приподнял ее и осторожно опустил в седло.
– Вот, друзья, – дрогнувшим голосом проговорил Димитрий, – вторую провожаю.
Дато отшатнулся, он до боли ощутил, что Магдана никогда больше не вернется к ним. И почудилось ему, что она, подобно белому облаку, расплылась, растаяла и исчезла. Он взглянул на побледневшую Хорешани. Она тоже почувствовала в сердце холод и бросилась к девушке:
– Остановись, Магдана, никто не отнимет тебя у Хорешани! Остановись!
– Поздно, дорогая Хорешани, я уже далеко на пути к святой Нине… – И, тронув коня, Магдана выехала из ворот.
Димитрий, сжимая поводья, последовал за ней. Молча тронули коней десять дружинников. Тихо закрылись ворота замка…
Безмолвствовал задумавшийся Димитрий. Он вспомнил разговор с Георгием, оставивший в нем болезненный след… «Передай Нино – победим, еще раз ее встречу… И еще передай, – Георгий вынул красный шелковый платок, сложенный вчетверо, – здесь половина локона, ею подаренного мне в дни юности;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215