– Удостой принять от меня такой совет, князь. Ты больше не напоминай о себе католикосу, неопределенность неизменно пугает: день будет ждать, потом неделю, потом встревожится… Раз молчишь – значит, силен.
Внимательно посмотрел на кахетинского царевича Шадиман, по душе пришлась ему смесь грузинской мягкости и персидского коварства.
– А потом, светлый царь?
Хосро вздрогнул: «Странно, второй раз оговаривается хитрый царедворец. Случайно? Не такой глупец. Значит, что-то замыслил».
– Ты о чем, князь?.. Потом… да будет тебе известно, – чужое звание не украшает витязя и даже унижает.
– Чужое? Уж не ослышался ли я? Клянусь солнцем, ты создан для трона! И если великий из великих шах-ин-шах, да живет он вечно, не очень заметит, какой любовью ты воспылал к прекрасной Грузии, то не пройдет и двенадцати лун, как католикос в Мцхета будет венчать тебя на царство… скажем, Кахетинское.
В свою очередь Хосро внимательно посмотрел на Шадимана… «Что со мною?! Или я потерял разум? Почему показываю, как товар, радость Исмаил-хану? Разве он не уши шаха? Вот и Гассан сегодня утром, когда я пил каве, рассказывал, что видел сон, будто прилетел к нему мой собственный ангел и сказал: „Скоро царевич открыто станет смелым…“ Открыто?! Дальше я не дал Гассану договорить, швырнул в него античную чашечку, кажется, пустую. „Если это мой ангел, – закричал я, – то ко мне ему ближе воздушная тропа!“ Оказалось, шайтану еще ближе, ибо Шадиман подобен ему: сразу стер не только с лица, но и с сердца бальзам, благосклонно даруемый мне прекрасной родиной».
– Ты, кажется, князь, спросил, что потом? Мною уже обдумано: потом католикос, истомленный ожиданием, сам пригласит тебя и поспешит признать Симона, ибо разъяренный «барс» ему страшнее, чем прирученный джейран.
Оба разразились искренним хохотом и направились к царю Симону, где их ждала военная беседа. В углу уже сидел Исмаил-хан и безмолвно созерцал костяные фигурки, изображающие Будду и его возлюбленных.
Хосро с любопытством оглядел темноватый маленький покой, примыкавший к опочивальне. Здесь все дышало ушедшим в глубь времен укладом. Тяжелые ковры вместо шелковых керманшахов, сельджукские скамьи вместо изящных арабских. Зачем здесь кованный серебром сундук? – дивился Хосро. – Что в нем хранится? Фаянсовый кальян? Нет, он, Хосро, любит персидскую легкость.
– Нравятся тебе, царевич Хосро, мои покои? – спросил Симон, заметив любопытство Хосро.
Сам царь Симон мало изменился. Отращенный, к радости Шадимана, второй ус торчал, как и первый, напоминая копейный наконечник, прислоненный к розоватой дыне. Облаченный в парчовый халат с шелковым, отделанным каменьями, поясом, он, казалось, прирос к высокому креслу, слегка напоминавшему трон.
– Мне все нравится, чем доволен царь Симон.
– Откуда знаешь, что я доволен? Решил не селиться опять в покоях Луарсаба, хотя их изящество ласкает глаз. Но раз в этих покоях замуровано счастье Луарсаба, мне их открывать незачем.
– А ты думаешь, мой царь, покои Георгия Десятого счастливее? Когда я еще жил в замке отца, царя Дауда, однажды всю Кахети потрясла внезапная смерть моего двоюродного деда. До меня впоследствии дошло, что царю Георгию преподнесли вместе с вином индусский яд, а он, не собираясь умирать, блаженствовал на ложе вон в том покое.
Беспокойно поежившись, Симон отвел глаза в сторону окна, чтобы не встретиться со взором Шадимана, и глухо спросил:
– Может, дорогой Шадиман, перебраться мне в покои Симона Первого? Хорошо получается: Симон Первый, следом Симон Второй…
– Не советую, дорогой Симон Второй, – за Шадимана ответил Хосро. – В Картли не осталось столько золота, чтобы выкупить тебя, как Симона Первого, из турецкого плена. Жаль, не догадался занять покои моей двоюродной бабушки, я бы только там поселился, – Хосро подмигнул Шадиману, – живет, живет, и ни один злодей на нее не покушается. Одно плохо: узнает – по всему Твалади плач подымет: «Вот я, царица Мариам, наперсница великой Тамар, выгнанная царем Багратом и ограбленная его дочерью, неблагодарной Гульшари, должна довольствоваться подаяниями Георгия Саакадзе. И сейчас воцарившийся Симон не соблаговолил отнять у Андукапара драгоценную шашку моего возлюбленного невинно убиенного супруга Георгия Десятого!» А, князь?
На лице Шадимана не дрогнул ни один мускул. Он восхитился предложением Хосро.
– Ты хорошо осведомлен, мой царевич, – и, повернувшись к Симону, изящно склонил голову, – покои царицы Мариам великолепны! Там в стеклянном ящике блаженствуют золотые рыбки. А рядом – молельня: уединенный приют для отдохновения наложниц! Может, пожелаешь, мой царь?
– Нет, нет, Шадиман, покои Мариам принадлежат Тэкле. Я не войду туда, хоть по богатству нет лучше их в Метехи.
– Ты прав, мой Симон, ни одни покои здесь не лишены приятных воспоминаний, и за каждым углом можешь ожидать приятное. Но разве каждый царь не должен развивать в себе вкус к встрече с ножом или ядом? К слову, мой князь Шадиман, поговаривают, что в твоих личных покоях привидения водятся… Хорошо еще, что в образе красивых княгинь.
– До твоего слуха, мой остроумный царевич, дошла правда, поэтому никому не советую входить туда без моего приглашения, нет страшнее привидений, чем в образе прекрасных княгинь.
– Если о покоях все, то поговорим о более важном, хотя бы о войне с шайтаном, Георгием Саакадзе, сыном собаки, – счел нужным вступить в разговор Исмаил-хан, окинув всех надменным взглядом.
– Да будет тебе известно, торопливый хан, – не скрыл гримасу неудовольствия Хосро, – в присутствии царя придворные, даже приближенные, ждут, когда пожелает заговорить о важных делах сам царь.
Исмаил-хан в бешенстве так прикусил губу, что показалась кровь. Симон беспомощно заморгал, бросив умоляющий взор на смелого царевича. Сам он, царь, в течение многих лет так привык к подчинению Исмаил-хану, что боялся возле него даже кашлянуть. А Шадиман, покручивая благоухающие амброй усы, с нарастающим удовольствием разглядывал слегка скуластое и слишком упрямое лицо царевича Багратида.
Молчание длилось довольно долго. Исмаил-хан выражал протест усердной чисткой бирюзы на перстне. Хосро-мирза, полуприкрыв хитрые глаза, подавал хану совет не лишать бирюзу приятного оттенка. Наконец Симон понял, что должен, как царь, начать военный разговор.
– Исмаил-хан, самый замечательный воин, – и, заметив ироническую улыбку царевича, – и Хосро-мирза, самый замечательный воин, надо начать войну с Георгием Саакадзе, сыном собаки.
– Война, мой царь, с Георгием Саакадзе давно началась, – голос Хосро зазвенел, как плитки серебра, упавшие на мрамор, – горжусь, что аллах в своих милостях не обошел меня счастьем сражаться с Непобедимым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215